Человеческая память — штука странная, со временем из неё стирается всё плохое и вспоминается только добро, что было в жизни твоей, иначе начинаешь смотреть на события, что происходили с тобой в разные лета. Может быть, поэтому князь всё чаще вспоминал о своей родине — далекой и холодной Норэйг [8], о доме, где он вырос и где хозяином был его отец — конунг Борн Хмельной, и тоска сжимала сердце князя Торина холодной рукой.
Торин Борнсон — пятый сын конунга[9] Борна Хмельного родился в Согне[10] и с детства всей душой полюбил отцовскую землю, полюбил настолько, что больше всего на свете он желал быть на ней хозяином, правителем, конунгом. Но шанс стать наследником отца для младшего сына мизерен настолько, что даже сам Торин понимал — не сменить ему отца в кресле конунга. Однако, лукавые Норны[11] именно Торина, младшего сына конунга Борна, наделили таким редким даром правителя.
Двор конунга Борна Хмельного не был ни богатым, ни даже зажиточным, ибо сам конунг имел в жизни только две пламенные страсти: славные сечи и пиры. Жены настолько боялись своего непредсказуемого, жестокого супруга, что лишний раз не смели взор обратить к нему, ибо неведомо было, как отреагирует на это конунг Борн. Если остальные мужи во хмелю становились добрее, мягче, то конунг Борн напротив, испив браги, становился пугающе жесток и злобен, ему ничего не стоило снести ударом меча голову нерасторопной рабыне, избить пристально посмотревшего на него раба.
Полученный Борном от отца двор скоро пришел в запустение, но его это волновало мало. И разве истинного берсерка [12] может волновать такая мелочь, как протекающая крыша, голодные, больные рабы, штопаные платья жен? Это всё лишь мелочи, составляющие жизнь воина в перерывах между битвами, набегами, да пирами.
Глядя на это, Торин мечтал, грезил безудержно о том, как бы он навел порядок во дворе отца своего. Но этим желаниям не суждено было сбыться, ночь за ночью младший сын конунга просил богов о том, чтобы погибель забрала его братьев. Как он желал этого! Тысячи раз маленький Торин представлял, как будет изображать скорбь по братьям, но мечтам его не суждено было сбыться.
С того дня как Торину исполнилось пятнадцать зим, он начал ходить в походы в составе хирда [13] конунга Рагнара Веселого. Каждый раз, отправляясь в набег в чужие земли, Торин надеялся вернуться в дом, где мужчин станет меньше, но тщетно, смерть обходила стороной двор Борна Хмельного.
К двадцати годам Торин накопил немалые богатства, в набегах он отличался такой жадностью и алчностью, что была не свойственна даже викингам. Если другие воины бросали все, заметив среди побежденных женщину, то сын Борна Хмельного продолжал грести злато. Именно благодаря корысти Торин возвращался всегда богаче двух своих средних братьев, что ходили в набеги вместе с отцом. Но сами походы не вызывали в сердце Торина сладкой, пьянящей радости, не заставляли быстрее бежать кровь по жилам, нет, Торин не был великим воином, и только благодаря милостивым Норнам выжил в этих походах.
С годами Торин уразумел, что чудес на свете не бывает, что боги не на его стороне и никогда не стать ему наследником отца своего. Сие открытие далось Торину весьма нелегко, с болью в сердце осознал он, что не наступит для него то благодатное время, когда на родной и такой любимой земле его назовут конунгом. Однако самым главным открытием юных лет Торина стало не это, а отчетливое осознание того факта, что не сможет он быть хирдманном [14] своего старшего брата, не сможет он глядеть, как наследник отца займет кресло конунга Борна Хмельного во главе длинного стола в общем зале.
Торин по молодости лет, нуждающийся в поддержке близких людей, был не понят братьями, для них он оставался младшим и немного безумным братом. Ведь он грезил о власти, тогда как истинный воин, сын берсека, должен испытывать радость, лишь отсекая головы врагам. Торин, отчаявшийся найти понимание среди близких людей, начал сводить знакомство с другими хирдманнами. Братьев же Торин навсегда вычеркнул из своего сердца, они стали для него чужаками.
В одном из следующих походов Торин свел знакомство с Фарлафом Лидулсоном и Ингельдом Гудисоном, оба они были младшими сыновьями своих отцов, и также как Торин мечтали о власти и богатстве. Удивительно распорядились боги норманнские, сведя вместе этих троих честолюбцев, что не знали ни жалости, ни любви, а лишь насущную, затмевающую всё для них жажду власти над людскими судьбами, над широкими просторами земли.
Вскоре эта троица стала неразлучна, без устали рыскали Торин, Фарлаф и Ингельд по чужим землям в поисках наживы, злата, что давало им крошечную надежду на безбедную жизнь. Однако, эти трое не сразу стали закадычными приятелями, первое время они друг другу не доверяли и ждали предательства. Но годы, проведенные вместе в набегах, сделали свое дело, Торин, Фарлаф и Ингельд стали лучшими друзьями и довольно зажиточными мужчинами. Они принимали друг друга такими, какие есть, трезво оценивая моральные качества друзей. Эта троица понимала друг друга без слов, рожденные разными отцами, они волей богов были одной крови, непомерное стяжательство, хитрость, честолюбие, корысть — вот, что отличало их от обычных воинов.
Однажды, придя из очередного набега, Торин с товарищами попал на пир к конунгу Ульву Смелому, который на весь Гаутланд [15] славился своей отвагой, мудростью и гостеприимством. Попасть к нему на пир считалось честью для воина, знаком, что хирдманн замечен богатыми конунгами и для викинга появляется возможность попасть в хирд богатого правителя.
Двор конунга Ульва Смелого считался одним из самых богатых дворов в Норэйг, там варили лучший мед, подавали вкуснейшие кушанья, самые пригожие рабыни прислуживали викингам на пирах. А сам дом конунга был просто огромен: к просторному общему залу были пристроены альковы, большая кухня, женская половина с кладовыми и ткацкой.
Торин, впервые попавший в столь богатый двор, смотрел на всё в немом восхищении. Именно в тот момент Торин понял, что приложит все усилия для того, чтобы жить так, как Ульв Смелый, он будет искать землю, на которой построит свой двор, ради этого он будет беспощадно лить чужую кровь. И когда-нибудь он будет внушать всем вокруг такой же страх и уважение, какой сейчас испытывает люд, глядя на конунга Ульва Смелого.
Однако, не зависть к жизни Ульва Смелого, не восхищение его двором, сделали тот пир для Торина незабываемым. Нет, причина была совсем в ином. На том памятном пиру Торин впервые увидел жену Ульва Смелого и навсегда отдал ей свое сердце, ни одна женщина до этой встречи, и ни одна после неё, не смогла в глазах Торина сравниться с женой конунга Ульва.
Казалось, будто сама Фрейя [16] спустилась в подлунный мир и живет в этом доме. Торину почудилось, что Суль даже не ступает по полу, а парит над ним, глядя, как она подносит мужу рог, полный меда, Торин понял, что нет краше её женщины не только во всей Норэйг, но и во всем подлунном мире. Волосы цвета темного меда струились по спине, перехваченные по норманнскому обычаю у затылка золотой лентой, вокруг гладкого лба вились тонкие пряди, брови, словно полумесяцы, изгибались над черными, словно христианский ад, глазами, и губы алые, к поцелуям зовущие, улыбались немного насмешливо.
Наклонившись, передала Суль рог с медом мужу своему, и заблестели её волосы в свете факелов червонным златом, о боги, разве можно было назвать её иначе? Нет, только Суль [17], солнечная, прекрасная, манящая женщина.
И только стоя возле плеча Ульва, ожидая, покуда он допьет мед из поднесенного ему рога, Суль выпрямилась и бросила на Торина лишь один взгляд, который тот пронес через всю жизнь в своем черном сердце. Суль посмотрела на молодого воина оценивающе, как смотрит женщина лишь на понравившегося мужчину, не замечая более никого из сидящих за столом мужчин. Посмотрела, изогнула губы в насмешливой улыбке, словно осталась довольна увиденным, будто превзошел Торин её долгие, томительные ожидания.
Каково же было удивление Торина, когда он увидел, что восхищенно на жену конунга Ульва Смелого смотрит только он один, бывалые хирдманны отводили глаза и даже не смотрели в стороны Суль. А она, лишь презрительно кривя губы, оглядывала их, словно строгий и безжалостный хозяин своих псов. Переводя взгляд с одного хирдманна на другого, Суль, казалось, забавлялась их смущением и неприязнью, полные губы её изгибались в полуулыбке, больше похожей на оскал.