Галина Евстифеева - Ветер вересковых пустошей

Суль поднялась с постели и нагая подошла к сундуку, на котором стоял кубок с медом, отпив из него, обернулась к Торину, прекрасная, как утренняя заря и, улыбнувшись, сказала:

— Если я узнаю, что ты, страшась дара богов, убил Горлунг, ты пожалеешь, воин.

— Это угроза? — любуясь ей, спросил Торин.

— Нет, это чистая правда, если я узнаю, что Горлунг умерла, всё равно от чего, а я узнаю об этом сразу, ибо каждую седмицу [31] я буду спрашивать у рун про неё, я нашлю на тебя, всю твою семью, твой дом гнилую болезнь, не пощажу никого, — так же улыбаясь молвила Суль.

Торин ошалело смотрел на неё и понимал, что Суль говорит серьезно, и ему стало страшно, теперь он действительно боялся этой женщины. Разумом он понимал, что женщина должна быть послушная, добрая и тихая, как Марфа, но люба ему была только Суль, заставляющая его грезить о ней, заставляющая страшиться своего гнева. Женщина, равная ему в жестокости и коварстве, вызывающая у него лишь восхищение, чужая жена, не его.

— Ты меня приворожила? — внезапно спросил Торин.

Суль засмеялась звонко, весело, беспечно, повела белыми плечами, села на край постели. Посмотрев на Торина лукавым взглядом черных глаз, скинула с него меховое одеяло, провела кончиками пальцев по его телу и, улыбнувшись, сказала:

— Зачем? Всё намного проще. Твоя похоть сделала всё за меня, — и, помолчав, облизнув распухшие от поцелуев губы, добавила, а теперь довольно пустых разговоров, люби меня, воин, в последний раз.

На следующий день Торин отчетливо понял, что ненавидит и боится свою дочь. А ведь ничего не предвещало беды, Горлунг была мила и любезна, спрашивала его о Руси. И наутро всё казалось Торину не таким страшным, ну, была девчонка отмечена проклятием, ну и что? Необязательно же Горлунг будет убивать его людей, она ведь может и не быть такой, как Суль. Но после его рассказов о Руси, и о Торинграде Горлунг задумчиво сказала:

— Твой град, конунг, — она не называла его «отцом», а только «конунгом», — не имеет в грядущем места, твое правление скоротечно и никто из тех, в ком течет твоя кровь, не унаследует твою землю, там будут править иные люди.

— Что ты говоришь такое, глупая девчонка? — Торин со злостью посмотрел на дочь.

— Я говорю то, что ведаю, недолго тебе быть правителем, всемогущие Норны оборвут твой жизненный путь внезапно, а спустя совсем немного времени не станет возведенного тобой града, — уверенно сказала Горлунг.

— Даже так? — зло ухмыльнулся Торин, — а ты всё знаешь и ведаешь? Так может, скажешь мне, как Норны оборвут нити моей судьбы, коли тебе всё известно?

— Ты, конунг, умрешь от руки женщины, — уверенно сказала Горлунг.

Торин ударил дочь, ибо она предсказала ему самую позорную из всех возможных смертей. Смерть, что не принесет ему хмельных пиров в Вальхалле [32], что заставит его душу томиться в Хеле. Ничего страшнее этого для мужчины быть не может.

С того самого момента невзлюбил Торин свою старшую дочь настолько сильно, что не осталось в его жестоком сердце места для Горлунг, она стала ему в миг чужой, чуждой, врагом.

Привезя её в Торинград, Торин отселил Горлунг в дальние покои и ни разу не навестил её, ни разу не справился о ней, она умерла для него в тот страшный день, когда предсказала ему позорную смерть, стоя в общей зале двора конунга Ульва Смелого.

Князь Торин так увлекся своими воспоминаниями, что не заметил наступление времени обеденной трапезы, и, кивнув своим рындам, направил Ветра к Торинграду. Когда князь на своем гнедом жеребце въехал в детинец [33], первым человеком, которого увидел он, была княгиня Марфа, но она не заметила своего мужа, отдавая приказания девкам теремным, окружающим её.

Князь Торин лишь устало и презрительно вздохнул, как делал всегда, стоило ему сравнить прекрасную Суль и свою обычную и запуганную супругу.

Княгиня Марфа не заметила мужа своего не из-за непочтительности, нет, жена преклоняла голову перед князем Торином, и даже не смела говорить при нем, если он не спрашивал мнения своей жены. Княгиня Марфа была образцовой супругой, она работала, не покладая рук, иногда даже больше, чем рабы, создавая уют во дворе мужа своего. Ведь всё должно быть сделано любо и скоро, если пир, то на весь честной пир, всем на удивление и зависть, если работа разная, то она должна быть сделана на совесть. Хозяйство нужно вести рукой твердой и рачительной, ибо дай только девкам теремным волю, так и будут они дни напролет сидеть возле майдана [34], да на дружинников бравых любоваться, вести с ними разговоры беспутные, недостойные.

Науку ведения хозяйства в большом дворе Марфа постигала сама, методом проб и ошибок, ибо в юности её этому не учили. Будучи дочерью воеводы, Марфа до замужества, лишь наряды шила, да хороводы водила, единственным её развлечением были сказки мамок — нянек. Мать будущей княгини слишком любила и жалела свою единственную дочь, поэтому и баловала её безмерно. Так и вышло, что княгиня Торинграда до всех премудростей хозяйства доходила сама, ошибаясь, совершая различные промахи, иногда выставляя себя на осмеяние женам дружинников.

Марфа знала с младых ногтей, что пригожа, и, перебирая свой светло — русый волос, мечтала о том, что выйдет замуж за молодца, который будет её любить, холить и баловать. Когда дочь воеводы думала об этом, глаза её, серые, казались расплавленными перлами [35], лицо, круглое, словно наливное яблоко, заливалось румянцем. Беззаботная жизнь юной Марфы закончилась в одночасье, в миг захвата Торином их крепости.

Не познала она в браке с князем ни тепла, ни ласки, ни нежности, он не мог, да и не хотел её полюбить, Торином владела лишь одна подлинная страсть — страсть власти, ради неё он был готов на все. Всё то, о чем шептались, краснея, девицы в теремах, осталось для Марфы не изведанным, познала она лишь жестокость и унижение от руки равнодушного, сильного мужчины.

Единственным чувством, которое испытывала Марфа по отношению к своему мужу, был страх, животный, всепоглощающий, настолько сильный, что временами он переходил в ужас. Именно это чувство заставило молодую и впечатлительную Марфу попытаться позабыть о том, что Торин пришел на землю её отца, явился захватчиком, пролив кровь её отца и братьев. В первый солнцеворот после брачного пира князь Торин вызывал у Марфы такую неприязнь, что иногда ей казалось, будто ему чужды все человеческие чувства, выходя поутру из его одрины, старательно пряча синяки, княгиня Марфа про себя насылала на его голову страшные проклятия.

А потом Марфа сломалась, она устала от своей постылой жизни, устала даже тихо ненавидеть своего супруга и смирилась с его грубостью, жестокостью и равнодушием. Ибо даже волхвы[36] учили смирению, ведь слово мужа и князя — есть закон. Да и не изменить уже ничего в этой жизни, видимо сам Род[37] решил её судьбу так, выбрал ей именно такого мужа.

И вскоре Марфа уяснила, что, когда князь доволен бытом своим, жить с ним становится проще и даже немного веселее. Вот тогда и начала княгиня Марфа не покладая рук трудиться на благо Торинграда, делая все, что только мог пожелать её супруг. Марфа стала лучшей хозяйкой, что когда-либо видела эта суровая земля, ничего теперь не происходило без её ведома и одобрения в торинградском дворе. Таки стал Торинградский двор одним из лучших на Руси.

За одно только была благодарна Марфа мужу своему — за детей своих чудесных: Прекраса — самый красивый ребенок на всем свете и Митяй — наследник, её гордость, смышленый и добрый малыш.

Тогда, шесть солнцеворотов назад, отправляла Марфа мужа своего на его родину с легким сердцем. Торин должен был привести свою норманнскую жену, с таким чудным и режущим славянское ухо именем — Виллему. Как она ждала её! Ни капли ревности не было в душе молодой княгине к первой жене Торина, нет, Марфа хотела скинуть со своих плеч тягостные обязанности хозяйки дома, снова зажить беспечной жизнью. Ведь привези князь Торин свою первую норманнскую супругу, она бы стала его водимой женой[38], княгиней, а Марфа стала бы меньшицой[39].

Но больше всего Марфа надеялась, что будет посещать одрину княжескую реже, ведь поговаривали, будто первая жена князя была красива какой-то особой смуглой красотой, и Марфа надеялась, что эта красота её привяжет Торина к ней. Но мечтам Марфы не суждено было сбыться, ибо оказалось, что Виллему уже девять солнцеворотов как у Морены [40] лютой.