Атрет высоко поднял руку, дав своему отцу знак, что римский легион приближается. Спрятавшиеся в лесу германские воины затаились. Все они были вооружены фрамеями — специальными копьями, которых римляне очень боялись, потому что крепкое древко такого копья венчал невероятно остро заточенный наконечник, способный пробивать амуницию римлян. Этим копьем германцы умели поражать противника с дальних дистанций и пользоваться в ближнем бою.

Убедившись в том, что настал подходящий момент, Атрет опустил руку. Его отец тут же издал воинственный клич. Клич этот стал распространяться далеко за горизонт, по мере того как остальные воины стали взывать к Тивазу, богу войны. К ним присоединился Маркобус, правитель Бруктерии, объединитель всех германских племен, вместе с племенами Бруктерии и Батавии — всего около ста человек. Ужасающий хаотический звук разносился вниз по долине, подобно рыку демонов Гадеса. Атрет усмехнулся, увидев, как легионеры сбились со своего ритма. И именно в этот момент воины германских племен устремились со склонов холмов в атаку.

Растерявшиеся римляне не могли из–за такого крика слышать команды своих командиров, которые приказывали им выстроиться в «черепахи». Командиры знали, что такой военный маневр — когда воины вставали тесно друг к другу и плотно закрывались со всех сторон щитами, сформировав таким образом некое подобие черепашьего панциря, — был единственной эффективной защитой от варваров. Однако, увидев, как орды свирепых воинов, вооруженных только копьями, стремительно атакуют фланги римских рядов, легион растерялся, отдав тем самым врагу драгоценную инициативу. Полетели грозные германские копья. Легионеры стали падать замертво.

Отец Атрета, Гермун, командовал тем клином, который начал атаку. Его шлем сверкал на солнце, когда он вел свою группировку из укрытий густого леса, а находящиеся под его командованием хатты бежали вниз со склонов холмов. Длинноволосые германцы в большинстве своем были одеты только в сагумы — короткие защитные плащи, державшиеся на плечах с помощью простых бронзовых застежек, и были вооружены щитами из кожи и железа и фрамеями. Только самые богатые вожди были вооружены мечами и носили шлемы.

Издавая воинственный клич, Атрет на бегу бросил в противника свою фрамею. Длинное копье пронзило шею римского офицера, и тот рухнул на землю. Другой римлянин пытался его подхватить, но Атрет подбежал к нему и одним ударом своего огромного кулака переломил ему хребет. Вынув копье из убитого, он швырнул его в еще одного воина.

Женщины и дети из германских племен тоже сбежали по холмам вниз, сели и криками стали поддерживать своих мужчин. Такие битвы долго не продолжались, поскольку единственным мимолетным преимуществом германцев была неожиданность. Как только римляне перехватывали инициативу, германцы уходили. Они понимали, что в длительной битве против вооруженных до зубов и обученных римлян у них нет никаких шансов. За последние месяцы германцы стали прибегать к тактике, которая срабатывала безошибочно: внезапно ударить по флангам противника, нанести как можно больший урон и отойти, не вступая в длительные сражения.

Копье Атрета треснуло, когда он пронзил им сотника. Он призвал на помощь Тиваза и ударил щитом по голове другого римлянина, пытавшегося напасть на него, одновременно выхватывая у убитого им сотника гладий, короткий меч, и пытаясь отбиться от ударов двух других римлян. Он не умел сражаться таким коротким мечом и понимал, что ему пора уходить, пока его не убили или не взяли в плен.

Тем временем легионеры оправились от первоначальной паники. Офицеры активно сражались, ловко орудуя своими мечами и отдавая приказы. Воины снова сомкнули ряды и, пользуясь всей своей выучкой, пошли на противника.

Атрет увидел, как упал его брат, Вар. Взмахнув мечом, он отсек руку какому–то римлянину. Когда он попытался прорваться к брату, у него на пути стал еще один сотник, и у Атрета не было никакой возможности уцелеть, орудуя только непривычным мечом. Атрет отражал удар за ударом. Затем, призвав на помощь всю свою недюжинную силу, обрушился на сотника всем весом и свалил его на землю.

— Атрет, сзади! — закричал ему отец. Атрет мгновенно нырнул к земле и обернулся назад, сделав резкое движение мечом вверх и проткнув нападавшего ударом меча в живот. Нападавший закричал, быстро рухнул на землю, и Атрет не успел высвободить оружие.

Тот сотник, которого Атрет свалил, снова встал на ноги и пошел в атаку. Оставшись без меча, Атрет схватил сотника за ноги и повалил его на землю. Прижав римлянина к земле, он обхватил его голову и сломал ему шею. Выхватив гладий из мертвых рук, он вскочил на ноги и напал на римлянина, вытаскивавшего копье из убитого германца. Атрет нанес легионеру удар мечом по шее, и в лицо ему брызнул фонтан крови. Бросив меч, он вынул фрамею из тела убитого воина и побежал.

Он не видел позолоченного шлема своего отца, а силы германцев стали заметно таять, когда римляне перегруппировались и показали всю свою организованную разрушительную силу, которой всегда славились. Маркобус, чья левая рука безжизненно повисла вдоль тела, приказывал своим воинам отходить. В отличие от римлян, эти племена не видели ничего позорного в том, чтобы отступать, не ввязываясь в кровопролитные сражения. Батавы отступили, оставив Атрета и его отряд практически беззащитными. Атрет понимал, что здравый смысл призывал хаттов уходить в лес, но кровь у него была горячей, а руки сильными. И, снова издав воинственный клич, он бросился на двух римлян.

Сраженный в грудь стрелой римлянина, упал дядя Атрета. Его двоюродный брат, Рольф, пытался пробиться к нему и был сражен сотником. Издав бешеный рык, Атрет рубил своих противников направо и налево, раздробив голову одному легионеру и оставив без руки другого. Слишком много воинов его племени полегло в этом бою, и здравый смысл, наконец, возобладал в нем. Он приказал оставшимся в живых уходить в лес. Те растворились в лесу, оставив римлян, которые не могли их преследовать и испытывали горечь, оттого что битва закончилась так быстро, едва начавшись.

В глубине леса, на несколько сот метров выше, Атрет увидел свою сестру, Марту, обрабатывавшую раненое плечо своего мужа. Рядом без сознания лежал его брат с перевязанной раненой ногой.

Корчась от боли в плече, Юзипий, муж сестры, произнес только: «Твой отец» — и, с трудом подняв руку, указал Атрету куда–то в сторону.

Атрет пробежал по лесу в западную сторону и увидел мать, державшую на коленях отца. Одна сторона шлема была пробита мечом, позолоченная бронза на шлеме была покрыта кровью. Атрет издал дикий крик и опустился на колени.

Мать с бледным и искаженным от ужаса лицом лихорадочно работала над глубокой раной, прошедшей по всему животу отца. Со слезами на глазах она пыталась запихнуть обратно вывалившиеся внутренности и закрыть рану. «Гермун, — причитала она, — Гермун, Гермун…».

Атрет схватил мать за покрытые кровью запястья, намереваясь положить конец ее тщетным усилиям:

— Оставь его.

— Нет!

— Мама! — он еще крепче сжал ей запястья. — Он мертв. Ты уже ничем ему не поможешь.

Она успокоилась и больше не сопротивлялась. Он отпустил её, и она в бессилии опустила красные от крови руки. Атрет закрыл широко раскрытые глаза отца и положил его руки на грудь, которая уже не колыхалась. Мать долго сидела неподвижно, затем, всхлипывая, нагнулась и обхватила руками окровавленную голову мужа. Концом его короткого плаща она утерла ему лицо, как будто перед ней лежал ребенок.

— Я отнесу его к остальным, — сказал Атрет. Мать приподняла Гермуна за плечи, и Атрет поднял его с земли. Когда он споткнулся под тяжестью тела своего отца и опустился на одно колено, по его суровому лицу потекли слезы. Но, переборов усталость, он подавил рыдания, снова встал и пошел, и каждый шаг давался ему с трудом.

Когда они дошли до его сестры и Юзипия, он положил тело отца рядом с телами Дульга и Рольфа, вокруг которых возились другие женщины их семьи. Тяжело дыша и чувствуя слабость в спине, Атрет взял в руки изящно вырезанный талисман, который отец носил на шее, и сжал деревянный образ в ладони. Этот образ был вырезан из дуба, росшего в священной роще, и оберегал Гермуна во многих битвах. Атрет хотел получить от него силу, но на самом деле не чувствовал ничего, кроме отчаяния.

Битва была проиграна, его отец погиб. Власть теперь переходила к нему, если только у него хватит сил справиться с ней. Но хотел ли он ее?