Он вышел из дому без четверти три и уже в четверть четвертого был на Раухштрассе. Не решаясь явиться слишком рано, он нервно бродил вокруг дома. Где-то поблизости, должно быть на какой-то колокольне, пробили часы. Но Жан никак не мог сообразить, пробили они четверть или половину четвертого.
Наконец, он увидел, что автомобиль остановился у громадных дверей. Из него вышла мадам де Кланс. Она быстро взошла по ступеням. Громадные двери поглотили ее.
Жан влетел в подъезд как раз в тот момент, когда лифт начал подниматься.
Он больше уже не боялся. Впечатление, произведенное его игрой на мадам де Кланс, было ему еще памятно. Он взбежал по лестнице, прыгая через две ступени, и постучал в дверь квартиры № 17.
Людвиг Скарлоссу был внешне мало похож на знаменитого дирижера, каким его обычно представляют. Он был небольшого роста, изнежен и словно застенчив. Он производил впечатление человека нерешительного и очень легко возбуждающегося. На самом деле он обладал железной волей и непоколебимой твердостью суждений. Полуавстриец-полуитальянец, он попал в Вену из Лондона. Жена его, рослая и полная женщина, в свое время была знаменитой дивой. Она обожала мужа. Их обширная квартира на Раухштрассе занимала целый этаж и была очень причудливо обставлена. Комнаты, подобно веренице номеров в отеле, следовали одна за другой. В каждой комнате была масса цветов и паркетный пол. Скарлоссу, выросший в бедном лондонском квартале и не имевший до двадцати пяти лет свободной копейки, был по своей натуре коллекционером. Это было у него в крови. Он с гордостью показывал свои старинные и дорогие вещи посетителям, нередко, правда, путая эпохи, стили и имена мастеров.
Он был широкой натурой и, подобно большинству благородных и много перенесших в жизни людей, обычно бывал резок в обращении. В Вене его знал каждый, и большинство любило его, исключая тех, с кем он спорил об искусстве, музыке и делах благотворительности (три более всего занимавшие его темы). Он всегда носил черный бархатный костюм, так как его волосы, белые как снег, красиво выделялись на черном фоне одежды.
Госпожа Скарлоссу была рослой, красивой и нарядной женщиной, с кожей на лице нежной как персик. Когда Скарлоссу бывали при деньгах, — а это обычно случалось в разгаре сезона или после триумфального возвращения из Ковентгарденской оперы в Лондоне, — они заводили мужскую прислугу. Когда же их финансы иссякали, они отпускали Генриха, и дверь отворяла Катерина.
Жан попал в дни обилия, так что дверь ему открыл Генрих.
«Сколько денег у всех этих людей!» — подумал Жан с волнением. Он с страстным любопытством рассматривал роскошные комнаты с массой цветов. Последняя в ряду комната была полузакрыта спущенной портьерой. Оттуда доносились голоса. Появилась госпожа де Кланс, одетая в изящное голубое платье, с папироской в зубах. Она улыбнулась Жану, но не подала ему руки. Он был представлен госпоже Скарлоссу. Он поцеловал ей руку, и госпожа Скарлоссу милостиво улыбнулась ему.
Наконец появился сам Скарлоссу, быстро шагая по паркету и поэтому производя сильный стук своими каблуками. Он начал разговор с Жаном по-французски, говоря с явно выраженным итальянским акцентом.
— Я слышал, вы хорошо играете, — сказал он Жану, слегка улыбаясь. — Госпожа де Кланс пришла в восторг от вашей игры. Рад слышать. Я рассчитываю испытать большое удовольствие. Хотите кофе?
— Благодарю вас, — ответил Жан, — вы, право, приводите меня в смущение.
Скарлоссу повернулся и сказал жене по-немецки:
— Милая, предложи чашку кофе.
Госпожа Скарлоссу, не торопясь, вышла, чтобы принести кофе, и через минуту показалась между двух портьер с серебряным подносом в руках.
Жан, изо всех сил стремясь быть вежливым, ринулся ей навстречу, поскользнулся, проехал фута два, растопырив ноги, по паркету, затем с треском сел на пол.
Госпожа Скарлоссу поставила кофе на изящный столик буль и до слез расхохоталась. Жан, который негодовал на себя и притом еще порядочно ушибся, встал без особой фации. Его лицо пылало. Некоторое время он неуклюже стоял на месте, потом, что-то бормоча с досады, вернулся назад. Скарлоссу, насладившись зрелищем, вытирал выступившие на глазах от смеха слезы. Госпожа де Кланс тщетно старалась изобразить на своем лице сочувствие. Скарлоссу подошел к Жану и, чтобы подбодрить, взял его за руку.
— Присядьте… Не подвергайте себя опасностям паркета.
О! Над ним смеются! Жан вышел из себя.
— Я буду играть, — заявил он яростно, — если вы хотите слушать меня. Я пришел сюда не для того, чтобы увеселять вас. Я сыграю и уйду.
Госпожа Скарлоссу фыркнула и заметила по-немецки мадам де Кланс, что юный артист лишен чувства юмора.
Скарлоссу, сделав равнодушное лицо, сказал просто:
— В таком случае идемте сюда.
Он прошел в соседнюю комнату. За исключением рояля и полки для нот, наваленных грудой, она была пуста.
Скарлоссу сел за рояль, и его обычно безразличное лицо вдруг изменилось, загоревшись напряженным интересом.
— Хотите это? — спросил он, вытаскивая тарантеллу Скарвенки. — Или, может быть, сонату Мясковского? Выбирайте сами, — прибавил он, указывая на ворох нот.
Жан взял вариации Брамса и молча подал их Скарлоссу.
— Начнем, — сухо сказал Скарлоссу, опуская руки на клавиши.
В соседней комнате Ванда де Кланс рассказывала госпоже Скарлоссу о визите к ней Жана. Когда он начал играть, она прервала свою речь. Госпожа Скарлоссу слушала, выражая лицом удовольствие.
— О, Людвиг будет в восторге! — шептала она.
Ни одна из них не проронила ни слова, пока не кончилась музыка. Раздался голос Скарлоссу:
— Возьмем теперь что-нибудь совсем легкое и простое.
Он наблюдал за взмахами смычка Жана, в то время как тот играл.
— Так! Так! — вскричал он, затем, указывая пальцем, сказал: — Возьмите это «Ungeduld», там, под вашей рукой. Сыграем это!
Жан, закрыв глаза, играл, как он выражался, «по наитию». Скарлоссу, сидя за роялем, один или два раза с жаром кивнул головой. Когда исполнение «Ungeduld» было окончено, он сказал:
— Теперь «Апассионату».
Жан нашел ноты, положил их на пюпитр и начал играть. Внезапно Скарлоссу оборвал игру, встал и бросился к нему, схватив его за руки. Его голубые глаза сверкали. Его лицо изменилось.
— Изумительно! — сказал он. — Чудесно! Милая, поди сюда!
Вошла госпожа Скарлоссу.
— Довольна? — спросил он ее, улыбаясь одновременно ей и Жану.
Затем повернулся лицом к Жану.
— Из вас будет толк, будет толк! Молодец! Поразительно! Вас ждет успех, и какой еще!
Из дверей, ведущих в залу, раздался смех. Дверь отворилась, и вошел белокурый, неряшливо одетый человек со светло-голубыми глазами.
— Господин Эбенштейн, — представил Скарлоссу, — антрепренер. Мсье Виктуар.
Эбенштейн стал весело объяснять Жану, что, опоздав, он сидел в зале рядом, так как не хотел его смутить.
Жан засмеялся и сказал:
— Да, да, но я никогда не нервничаю.
Он положил в сторону свою скрипку и оперся о рояль, засунув руки в карман. Вся его поза выражала вопрос. Казалось, даже его глаза ожидали ответа на невысказанный вопрос: «Когда? Где? Откройте это мне! Какова будет моя судьба?»
Эбенштейн погладил свой подбородок в раздумье, затем раза два взглянул на Жана и сказал:
— Вы хотите дать концерт?
Жан кивнул головой.
— Конечно! Как я могу показать себя иначе?
— Концерт стоит много денег, — сказал Эбенштейн, сжимая губы, — много денег. Вас не знают. Вас надо рекламировать. Масса расходов… Вы…
— После того как вы соберете входную плату, — запальчиво вскричал Жан, — вы покроете все расходы. Я буду иметь успех! Я вам говорю!
В этот момент в комнату вошел лакей и широко распахнул двери, приглашая пройти в соседнюю комнату.
Там были приготовлены вино и печенье.
— Ага, — сказал Эбенштейн, — шампанское!
Скарлоссу наполнил бокалы, роздал их присутствующим, затем высоко поднял свой бокал.
— За ваш успех, мсье Виктуар!
Жан сразу осушил свой бокал. Затем повернулся, чтобы посмотреть, пьет ли мадам де Кланс за его будущую славу. Она даже не смотрела на него, а разговаривала через портьеру с кем-то в другой комнате. Затем она откинула портьеру, и в комнату вошла высокая дама в сопровождении белокурого господина.