Руфь Уолкер - Викки

— Дуешься? — спросил он недобро.

— И вовсе нет. Ты что, по себе судишь?

— Ты со мной не умничай, — огрызнулся он.

— Тогда не задавай глупых вопросов, — парировала она и повернулась спиной.

В глазах у Джима потемнело; схватив Викки за плечи, он резко развернул ее лицом к себе. Но руки его тут же опустились, потому что у стойки показался новый клиент — молоденький парнишка, который пропыхтел:

— Три мячика, мистер.

Когда парень ушел, оставив на стойке три десятицентовика, ярости Джима как не бывало, и он в порыве самых добрых чувств предложил:

— Как насчет того, чтобы вечером прогуляться, выпить пару кружечек пива и умять несколько гамбургеров?

Викки с удивлением взглянула на него, но кивнула в знак того, что согласна.

— Спасибо. Это было бы очень мило, — сказала она вежливо.

Джим мотнул головой.

— Ты когда-нибудь бросишь это свое манерничанье, а?

В глазах Викки сверкнула искра юмора.

— Если бы ты был знаком с моим дедом, ты бы не стал об этом спрашивать.

— Что, суровый тип?

— Не то слово!

— Бил без конца?

— Нет, что ты! Он… он иначе действовал. Он пользовался словом, и это во сто крат хуже.

Джим изумленно вытаращил на нее глаза.

— С чего ты так решила? Мой старик крыл меня и мамашу на чем свет стоит, и от этого нам было ни жарко ни холодно. А вот когда он меня оттягивая ремнем или подтяжками — вот тут жизнь становилась мне не мила.

Что-то похожее на сочувствие промелькнуло в глазах Викки.

— Извини. Наверное, это и в самом деле ужасно.

— Да уж, не подарок, — передернул плечами Джим. — Старик обожал выпить, а пьяный он был хуже зверя. Теперь понятно, о чем речь?

— Думаю, что да.

— Именно поэтому я и стараюсь ничего, кроме пива, не пить. Мне вовсе не улыбается в сорок пять сыграть в ящик, как мой старик.

— Он умер от пьянства?

— Можно и так сказать. В пьяном виде сошел с тротуара и угодил под грузовик. Так что, хочешь — назови это транспортным происшествием, а хочешь — спиши все на спиртное.

— Все это было до того, как ты пошел служить на флот?

— Нет. Я служил в Перл-Харборе, когда получил эту радостную весть. Что до мамаши, она к тому времени была уже покойницей. Обнаружила какую-то опухоль, а к врачу не пошла. Когда спохватилась — уже поздно… А как у тебя было с предками?

— У меня родители умерли, когда я была совсем маленькая. Я их даже не помню.

Джим посмотрел на нее с любопытством: какая-то здесь загадка… а впрочем, это не его ума дело. Разговор приобретал слишком доверительный характер, и когда к стойке подбежала молодая парочка, Джим был даже рад.

Прошла неделя, и демон злобы снова навестил его. Джим называл его демоном потому, что бешенство, овладевавшее им, приходило невесть откуда и, казалось, не имело отношения непосредственно к нему, Джиму Райли.

Произошло это как-то раз после выступления. Как всегда, львиная доля аплодисментов досталась Викки, и хотя он говорил себе, что с учетом ее внешности это неудивительно, ему вдруг стало до слез обидно. В конце концов, «дрессированные собаки Джимбо» — этоего номер! Этоон вкалывал в поте лица, экономил на последнем, чтобы выкупить у Такка собак со всем прочим инвентарем, он разучивал с четвероногими тварями трюки, запоминал команды, вникал в детали! А Викки — это так, придаток к собакам, и когда он видел, как она похищает его успех, он терял всякое равновесие. До поры до времени от отгонял от себя недобрые мысли — и, может быть, это и было ошибкой.

Когда с собаками на поводках они уже уходили с арены, один из клоунов вдруг подскочил к Викки, вручил ей букетик искусственных цветов и, приложив руку к сердцу, упал на опилки, словно бы в обмороке. Джим, потеряв над собой всякий контроль, налетел на малого и хотел его нокаутировать, но тот ловко увернулся и, сделав неприличный жест, растворился среди остальных клоунов. На трибунах раздался смех, и Джим, гордо поклонившись, прошествовал за кулисы.

Но даже после этого все могло бы быть в полном порядке, если бы она держала язык за зубами. Но вечером, отведя собак в загон, Викки вернулась в фургон и сдержанно-сухим тоном, всегда выводившим его из себя, заметила:

— Это был запланированный трюк, Джим. Он дарит цветы всем женщинам, уходящим с арены.

— Заткнись! — отрезал Джим и сделал еще один глоток из бутылки с пивом. Пиво было теплое, поскольку льда у них не было, и оставляло во рту металлический привкус. — Заткнись и прикуси язык. Ты мне до жути напоминаешь мою старуху — та тоже болтала без передышки — к месту и не к месту.

Она повернулась и впилась в Джима горящими глазами:

— А вот и не заткнусь! Если ты не прекратишь орать на меня, я от тебя уйду, и тогда…

И тогда он ее ударил.

Обычно Викки просыпалась легко и с хорошим настроением, но сегодня просыпаться не хотелось, и она изо всех сил удерживала себя в состоянии дремы. Когда в глаза начал бить солнечный свет, она перевернулась на другой бок и чуть не вскрикнула от острой боли. В одно мгновение вспомнилось все, и Викки содрогнулась — не от боли, а от ожившей картины вчерашнего дня: перекосившееся от бешенства лицо Джима, его пылающие глаза. Он ударил ее по лицу с размаха, она даже не смогла увернуться. Оглушенная, она первые несколько секунд была не в состоянии шевельнуться. Потом, медленно подняв руку, чтобы закрыть лицо от ударов, она увидела в его взгляде что-то похожее на страх. Яростно мотнув головой, словно вытряхивая из нее муть, Джим попытался обнять ее, но когда она отпрянула, в его глазах появились стыд и боль.

— Господи, Викки! Я чертовски виноват перед тобой! Я сам не понимаю, как это сделал!

Викки не проронила в ответ ни слова. Итак, Джим поднял на нееруку. Что же ей теперь делать? Первым стремлением было убежать. Но куда ей деваться без денег — ведь у нее нет за душой даже цента. Он все предусмотрел — наверняка все это делалось сознательно, чтобы держать ее в своих руках. И как только она раньше этого не поняла?

— Я поступил как последний болван, — севшим голосом пробормотал Джим. — Я чертовски раскаиваюсь, что так сделал.

Не могло быть ни малейшего сомнения в искренности его сожалений. Глаза Джима налились кровью от злобы к себе, правая щека его подергивалась и, казалось, еще секунда — и он зарыдает.

— Ты ведь меня не покинешь, а, Викки? — спросил он.

Покинешь? Уйти туда — не знаю куда, искать то — не знаю что?

— Нет. Но если ты меня еще хоть раз ударишь — уйду, — сказала она, отчетливо выговаривая каждое слово.

Она позволила себя обнять, а чуть позже — заняться с ней любовью: каждый раз она надеялась, что сегодня-то, наконец, все будет по-другому… но когда он зарычал в экстазе сладострастия, она по-прежнему оставалась ледяной. Он, должно быть, почувствовал это, потому что потом, вместо того чтобы по привычке перевернуться на другой бок и заснуть, долго не отпускал ее.

Впервые за все это время он ей приоткрылся: рассказал про отца, бившего его смертным боем, про мать, ни разу за него не заступившуюся, описал их фургон, провонявший тухлыми фруктами и экскрементами животных.

Голос его дрогнул, когда он сказал, что родителей гораздо больше волновала любая из обезьянок, чем собственный сын. Викки стало его ужасно жалко, и в порыве сочувствия она даже обняла Джима и пообещала никогда не покидать его, хотя и понимала, что говорит неправду.

Еще через несколько дней, когда Викки дремала на своем матрасе, Джим, сияющий как начищенный доллар, влетел в фургон и сообщил, что нанятый им агент договорился о выступлении до конца сезона в одном из больших цирков.

— Брадфорд-цирк — это, конечно, не Ринглингс, но тоже известная и солидная контора, — сказал он. — Им нужен номер с дрессированными животными взамен выбывшего, а это значит, у нас есть шанс закрепиться там надолго.

Мара сидела в центре палатки, слегка облокотившись на стол, покрытый бархатной скатертью, и, казалось, вся была поглощена созерцанием разложенных на нем карт. Обычно ее внимание было сосредоточено на клиенте — на выражении его лица, непроизвольных движениях, выдающих внимательному взгляду потаенные мысли и сокровенные переживания. Но иногда, как, например, сейчас, карты начинали говорить сами по себе, и тогда она вчитывалась в их мозаику, вполуха слушая посетителя и попутно обдумывая, что именно из открывшегося можно высказать вслух.