Роза поставила чашечку на крохотный столик рядом с койкой и поинтересовалась:
— Как чувствуешь себя?
— Губа болит, а в остальном нормально, — сообщила Викки, усаживаясь на постели. Только теперь до нее дошло, что кто-то ее раздел — она была в одной только батистовой рубашке. Непроизвольно дотронувшись до разбитой губы, она вздрогнула от жгучей боли.
— Можешь не беспокоиться, заживет, — спокойно сказала девушке Роза и кивнула на узкую дверь: — Там, направо, туалет. Когда приведешь себя в порядок и выпьешь кофе, обо всем поговорим.
И тут же, не дожидаясь вопросов, она вышла. Викки забежала в туалет, поразивший ее чистотой, а вернувшись, быстро оделась. Посреди крохотной комнаты стояли ее чемоданы, на которых сверху лежала ее сумочка. Викки достала расческу, причесалась, но подвести губы не рискнула: во-первых, больно, во-вторых, как-то нелепо, учитывая пластырь.
Когда с чашкой кофе в руках Викки отодвинула дверь, она увидела, что Роза и Кланки сидят на мягком диванчике, поджидая ее. Ни та, ни другая даже не улыбнулись, когда она села на стул возле дивана. Почувствовав себя как-то неловко, Викки глотнула остывшего кофе. Желудок отозвался громким урчанием, словно напоминая, что она не ела целые сутки. Кланки немедленно подала ей пару поджаренных тостов, тут же поднялась и растворилась в малюсенькой кухне, а Роза заговорила:
— Мне нужно сказать тебе кое-что. — Она была одета для работы, но лицо цыганки показалось Викки бледнее обычного, а глаза — чуть покрасневшими, словно гадалка не спала всю ночь. — Но сперва я хотела бы знать, что случилось между тобой и Джимом Райли.
Викки насупилась и не сразу собралась с силами, чтобы рассказать о кошмаре предыдущего вечера. Когда она кончила, Роза кивнула.
— Так вот как он оказался в клетке!
Викки вскочила.
— Я лучше побегу, а то он узнает, где я, и тогда…
— Сядь. Он больше не опасен для тебя, — сказала Роза, скручивая жемчужную нитку на шее и не спуская глаз с лица Викки. — Ты любишь этого человека, Викки? Поэтому ты жила с ним?
Викки содрогнулась всем телом.
— Люблю? Я его ненавижу! Первое время он внушал мне жалость, но сейчас мне хочется уехать от него как можно дальше, не задерживаясь ни на минуту.
— В этом больше нет необходимости. Джим Райли не сможет теперь причинить тебе вреда. — Роза на мгновение замолчала, словно собираясь с духом: — Он мертв, он покончил с собой.
По телу Викки пробежала дрожь, а в голове зазвенело — будто в ухо залетела пчела.
— Покончил с собой?! Но у него не было никакого оружия!
— Он сделал это складным ножом.
— О Боже! Неужели дело во мне? Неужели я довела его до этого? — Викки обращалась к самой себе, к своей совести, но ответила Роза:
— Он оказался сумасшедшим, Викки. Перед тем как свести счеты с жизнью… — голос цыганки дрогнул, — он убил всех собак.
Звон в ушах стих, зато на смену ему пришла тошнота. Горло Викки судорожно сжалось… казалось, еще немного — и ее вырвет. Но странным образом решимость Викки лишь окрепла — страдания тела не шли ни в какое сравнение с мучениями души в предыдущие дни и недели. Когда девушка пришла в себя, она увидела, что Роза стоит рядом и, опустив голову, внимательно смотрит ей в лицо и держит ее за руку. От цыганки исходил запах сандалового дерева и чего-то еще — пряного и почему-то очень знакомого. «Хризантемы, — подумала Викки. — Это же запах хризантем!»
— Я понимаю, что это ужасный удар для тебя, — вымолвила Роза. — Но так или иначе, это уже произошло, и ты не в силах ничего изменить. Если бы ты не ушла из дому, он убил бы и тебя. Он оставил записку, адресованную мистеру Сэму: мол, что устал от жизни и собак забирает с собой. Про тебя не сказано ни слова. Так что не надо чувствовать себя виноватой — ты здесь ни при чем.
— Ни при чем? — недоверчиво спросила Викки. — Если бы я его любила, я бы могла так сказать. Но я его не любила. Если я кого-то и любила в своей жизни, так это моих лошадей и борзых собак моего деда, да еще этого несчастного дворняжку-терьера, задиравшего в номере других собак. Правда, деду и это не нравилось. Он говорил, что это во мне играет материнская кровь. Но кровь-то у меня ледяная, я знаю это лучше других. Мне становилось противно, стоило Джиму прикоснуться ко мне, — и это сводило его с ума. Из-за этого, думаю, он и свел счеты с жизнью.
Викки отчаянно зарыдала, но плакала она вовсе не из-за Джима. Она горевала по Виски, дворняжке, подобранной в приюте для бездомных животных и ни в чем не виноватой.
Роза дала ей стакан воды, сунула в руку две таблетки и велела выпить. Продолжая рыдать, Викки позволила уложить себя в постель, а перед тем, как снова впасть в забытье, благодарно, как лучшей подруге, пожала цыганке руку.
Когда она проснулась, солнце стояло в зените и в фургоне было тихо-тихо. Викки полежала в постели, размышляя о своем будущем. Она всем сердцем сожалела о случившемся, и если бы можно было вернуться назад и все изменить, она бы сделала все, чтобы Джим не покончил с собой. Но горя из-за его смерти она не ощущала — только облегчение. Подумав об этом, Викки покраснела — ей стало стыдно. Зато собак, невинных жертв безумия, ей было бесконечно жаль. Но и они были мертвы. А она все еще жива, и вместе с ней живы ее проблемы. У нее по-прежнему не было денег, а теперь вдобавок она осталась без работы и жилья.
Позже, сидя за ленчем с Розой и Кланки, она сказала:
— Неделю назад мне предложил работу Маркус Барнэ. У него жена ждет ребенка, а потому скоро ее придется заменить другой ассистенткой. Он вызвался бесплатно тренировать меня, и мне кажется, что с этим я вполне могла бы справиться. Я с шести лет выступала на соревнованиях по конному спорту. Но деньги пойдут в лучшем случае через месяц, и мне нужна какая-то работа, чтобы прожить этот месяц. Что, если я снова обращусь к Майклу Брадфорду? Теперь-то у него не должно быть никаких возражений. Ведь Джим… Джима уже нет, и если Майкл даст мне работу, то тем самым никак не вмешается в семейные дела.
Роза быстро взглянула на Кланки и отвела взгляд.
— Так ты хочешь остаться в цирке? — спросила она. — А у меня складывалось впечатление, что тебе ненавистна эта жизнь…
— Ненавистна. Но мне нужно на что-то существовать, а верховая езда — это то, что я умею делать.
— С мистером Майклом у тебя ничего не выйдет, — вмешалась Кланки. — Он такой же упрямый, как и его отец. А кроме того, циркачи — народ суеверный. Если кому-то из них взбредет в голову, что ты — источник несчастий, они тебя доведут до петли. Так что советую тебе сниматься отсюда и искать работу в каком-нибудь другом месте.
Роза окинула подругу холодным предупреждающим взглядом, потом обратилась к Викки:
— Фургон Майкла последний в ряду — серебряный с голубыми ставнями. Скорее всего, он сейчас там, поскольку имеет обыкновение вздремнуть после обеда. Если хочешь поймать его — беги прямо сейчас.
Майкл редко спал днем, хотя все циркачи считали, что именно этим он и занимается после обеда. На самом деле в течение этого часа он читал или слушал пластинки с любимым джазом, надеясь таким образом дать возможность отдохнуть голове, а заодно — и голосовым связкам. Сегодня, лежа на койке, он читал новый роман Теодора Драйзера «Стоик», а проигрыватель наяривал музыку в исполнении джазового оркестра из Нового Орлеана. Тем не менее отдыха не получалось. Только что он развязался с уголовным расследованием по факту самоубийства Джима Райли, а поскольку местные власти в таких случаях обожают прижать к ногтю цирковую, как они ее называют, «шпану», пришлось попотеть, прежде чем фараоны убрались.
К счастью для труппы, удалось выкрутиться, все было шито-крыто. Райли, спасибо ему, оставил записку, в которой написал, что устал от жизни, что убил собак, потому что ненавидит их запах, лай и скулеж, их поганую манеру вилять хвостом. О Викки в записке не было сказано ни слова, а поскольку ее нигде не удалось найти, факт ее существования в жизни Джима в полицейские протоколы даже не вошел. Цирк, как водится в таких случаях, плотно сомкнул ряды в противоборстве с извечным своим врагом — «серебряными бляхами», и не потому, что кто-то всерьез беспокоился о девчонке: просто чем меньше людей причастно к происшествию, тем быстрее дело будет похоронено.
Хотя игра в молчанку велась безупречно, представитель местной полиции, разыгрывая из себя Ната Пинкертона, глубокомысленно задавал массу всяких хитроумных вопросов, не имевших ни малейшего отношения к факту смерти. Раздувшись от сознания собственного величия — как-никак он мог одним движением пальца вышвырнуть цирк из города ко всем чертям, — он бушевал, патетически вздымал руки и обещал показать всем вместе и каждому в отдельности где раки зимуют. Мэдисон, штат Висконсин, был славным цирковым городишком, и отрезать себе пути сюда не хотелось. В конце концов несколько крупных купюр тихо-мирно перекочевали в карман грозного ревнителя порядка, и тот, успокоившись, объявил, что следствие окончено, дело закрыто — но, разумеется, не смог уйти, не оставив за собой последнего слова.