Я часто думала о нем в первые две недели свободы. Нельзя проработать с кем-то пять, шесть или даже семь дней в неделю два года, не превратив это в рутину. Я знала, что не могу просто стереть его из своей жизни, будто он нарисован карандашом.
А еще лучше стереть момент, когда я поняла, что цеплялась за работу на мужчину, который не придет на мои похороны, даже если они выпадут на его выходной. А тот факт, что у меня есть члены семьи, которые тоже не придут на мои похороны, не облегчал остроту осознания.
Через несколько дней мой гнев утих, но ощущение предательства, засевшее в легких, не прошло полностью. С ним что-то происходило; это очевидно. Может, при нормальных обстоятельствах он не вел бы себя как огромный придурок.
Но он пересек крошечную тонкую линию, которую я нарисовала на воображаемом песке. И я сделала то, что казалось правильным.
Так что все кончилось.
Я продолжила жить своей жизнь, стала сама себе начальником, и это именно то, что я планировала делать.
И я не оглядывалась на то, что сделала.
Однажды вечером я быстрым шагом шла к своей квартире после посещения тренажерного зала, завершая мозговую атаку, чтобы добавить финальные штрихи к дизайну обложки, которую планировала закончить перед сном, когда заметила фигуру, сидящую на нижней ступеньке лестницы. Поглаживая перцовый баллончик, который я всегда держала под рукой, особенно когда была у своего комплекса, я прищурилась и задалась вопросом, кто, черт возьми, там сидит.
Сейчас девять часов вечера. С наступлением темноты только торговцы наркотиками тусовались у нашего комплекса. Все остальные были об этом осведомлены. Плюс, кому нравилось сидеть снаружи в летнюю жару и с москитами?
С этой мыслью я ускорилась и осознала, что мое колено немного болело после двухкилометровой пробежки. Два километра! У меня ушло всего полмесяца пробежек по четыре раза в неделю, чтобы привыкнуть к стабильной дистанции в один километр, и потом я добавила еще километр, пробегая его чуть быстрее. Это было нечто, и я гордилась собой. В планах на эту неделю было добавить еще километр.
В моей руке до сих пор был перцовый баллончик, пока я с осторожностью наблюдала за... мужчиной. Это, определенно, был мужчина, сидящий у подножья лестницы. Я прищурилась. Мои ключи были зажаты в свободной руке, готовые к использованию — либо открыть дверь, либо воткнуться кому-то в глаз, если до этого дойдет.
Я уже начала вытаскивать баллончик, когда раздался мужской голос:
— Ванесса?
На долю секунды я замерла от громкого, резкого звука, и меня слегка выбило из колеи то, что незнакомец, сидящий на лестнице, знает мое имя.
А затем меня поразило узнавание.
Я застыла на месте, когда не незнакомец поднялся, и моргнула.
— Привет, — мой бывший босс выпрямился во весь свой впечатляющий рост, подтверждая, что это он. Эйден. Это Эйден. Здесь.
В приседе он мог быть любым парнем, который занимался в зале, особенно когда его руки прижаты к бокам, скрывая объемные мускулы, которые прославили его. Вероятность того, что он впервые использовал со мной слово на букву «П», пролетела в моем мозгу, когда я выговорила:
— Что ты тут делаешь?
Я, определенно, хмурилась. Мой лоб сморщился, пока я впервые за месяц смотрела на него, одетого в футболку и шорты.
Его лицо — все та же недвижимая маска, как и всегда. Эти карие глаза, которые я видела сотни раз в прошлом, впились в меня, его глаза осматривали ярко-красный цвет, в который я позволила Диане перекрасить мои волосы две недели назад. Он ничего не прокомментировал.
— Ты живешь здесь? — его вопрос резко разрезал воздух между нами. Взгляд опустился на руку, в которой я держала перцовый баллончик и набор ключей, зажатый между пальцами.
Я подумала о соседях, ужасном строении, количестве машин, припаркованных на парковке, которые всегда были в аварийном состоянии, и о трещинах на тротуаре с умирающим газоном. Ко мне редко приходили люди, так что меня не очень заботило место, где я живу. Все, что мне нужно, — это крыша над головой. Плюс, могло быть и хуже. Всегда может быть хуже. Я пыталась никогда не забывать об этом.
Затем я подумала о красивом районе, огороженном забором доме, где жил Эйден, и о потрясающей кухне, на которой я так много раз готовила... и, наконец, я представила выцветший ковер в моей квартире и облупившиеся виниловые столешницы, и меня слегка передернуло.
Я не буду стыдиться того, что не живу в высококлассной квартире. Это моя первая квартира, которая принадлежала лишь мне, и она выполняла свою роль — давала мне место для сна и работы.
Так что я медленно и удивленно кивнула — ладно, я была в чертовом шоке — видеть его. С того момента, как я уволилась, я пару раз разговаривала с Заком, и мы ходили с ним перекусить, но он лишь раз упоминал в нашем разговоре Эйдена. Единственное, что он рассказал мне о моем бывшем боссе, что они вместе работали. И этого достаточно.
Взгляд Эйдена ни на секунду не дрогнул. Его отстраненное, бесстрастное выражение лица совсем не изменилось.
— Я хочу с тобой поговорить, — он больше настоял, чем предложил.
Я хотела понять, откуда он узнал, где я живу, но вопрос застрял в горле. Я хотела ответить ему односложным ответом... и затем вспомнила… «Булочка».
Этот мудак Тревор назвал меня Булочкой, а этот мужчина ничего не ответил.
Я не могла не сжать свободно висящие на мне шорты. За последние пять недель я потеряла почти пять килограммов, и это отразилось почти на всей моей одежде. Но мысли о комментарии Тревора лишь злили меня и раздражали.
— Нет, — вот, я сказала это. Легко. Так легко было это сказать. — У меня нет времени. У меня много работы.
Чувство вины засело у меня в голове из-за грубости, но я раздавила его. Я ничего ему не должна, ни минуты своего времени, ни единой мысли.
Эта упрямая, сильная челюсть напряглась, полные мужские губы сжались, и он моргнул.
— У тебя не найдется для меня пары минут?
Я с трудом сглотнула и поборола в себе желание заерзать под его взглядом.
— Нет. У меня есть работа, которую нужно сделать, — повторила я, твердо смотря в знакомое лицо.
Линии, прорезавшие его лоб, выражали эмоцию, с которой он боролся секунду назад. Шок. Он был шокирован, вероятно, впервые в своей жизни, и это подарило мне толчок уверенности и силы, чтобы не дрогнуть под его взглядом.
— Нам надо поговорить, — отбросил он мой комментарий в типичной эйденовской манере.
О чем нам, черт возьми, надо поговорить? Все, что нам надо было сказать друг другу, мы сказали. Он был придурком, и меня это достало. Что еще?
— Слушай, я, правда, занята.
Я уже собиралась выдать еще одно оправдание, как одна из дверей в здании, находящемся передо мной, закрылась с громким хлопком. Я не хотела знать, что случится, если кто-то из моего дома узнает, кто стоит на моей лестнице. Я довольно часто находилась дома в воскресенье вечером, чтобы знать, что футбольные фанаты буквально везде.
Со вздохом и обещанием себе, что он не получит того, ради чего приехал, я махнула ему в сторону двери.
— Не думаю, что нам есть о чем говорить, — все, что я смогла ответить. Хотела ли я стоять на улице? Нет. Хотела ли я зайти внутрь? Нет. Но я точно не хотела, чтобы соседи узнали знаменитого миллионера, стоящего у моей двери. — Но ты можешь зайти внутрь ненадолго, прежде чем нас кто-то увидит, — пробормотала я и развернулась, чтобы открыть дверь. — Полагаю, — добавила я, потому что один его вид вызывал во мне стервозность.
«Ты должна была сказать ему свалить, Ван», — твердил мой разум. И это правда.
Я придержала для него дверь, наблюдая периферийным зрением, как он проскользнул внутрь. Как только дверь закрылась, я включила свет, а большой защитник сделал несколько неуверенных шагов. Я видела, как он поворачивает голову из стороны в сторону, рассматривая фрагменты картин, развешенных на стенах, — не то чтобы он узнал, что это мои работы, если только не присмотрелся повнимательней к инициалам в углах.
Он ничего не сказал, как и я. Он никогда не спрашивал, чем я занимаюсь, когда не нахожусь в его доме или с ним, и я тоже об это не упоминала.
«Что забавно», — подумала я об этом, потому что некоторые игроки в его команде знали, что я делаю. Игроки, которые нанимали меня, чтобы я переделала баннеры для их веб-сайтов, для двоих я даже разработала дизайны татуировок. И вот этот парень.