Здоровяк оперся своей задницей о комод.
— Когда я был моложе, мой дедушка записывал меня туда на пару сезонов, но во мне ничего не щелкнуло, ты этого не знала? — я покачала головой. — Хоккейный тренер из моей старшей школы в десятом классе пытался рекрутировать меня играть за него. Тогда я уже был метр восемьдесят. Весил девяносто килограммов, но я сказал ему, что не заинтересован.
Даже если я признаю, что различия между футболом и хоккеем огромны, я все еще не могу понять, на что он намекает.
— Что тебе в нем не нравится?
— Мне он не нравится. Вот так все просто, — он надавил кончиком своего языка изнутри на щеку, и Здоровяк не делал никакого театрального представления из того, что говорил. — Мой отец бил меня, потому что мог, по крайней мере, раз в неделю, пока я не достиг половой зрелости. За всю свою жизнь я ввязывался в достаточное количество драк; я буду драться с кем-то по хорошей причине, но не ради игры.
Пока росла, я пыталась не сильно жалеть себя. Из-за того, что мать не слишком сильно любила меня. Из-за того, что я оказалась не так важна для того, кем бы ни был мой отец, чтобы хоть раз попытаться встретиться со мной.
Даже если я и не была так испорчена, как мои сестры, у меня был характер. Я легко выходила из себя. Но я научилась это контролировать. Я рано решила, что не собираюсь позволять эмоциям определять меня.
Я хотела быть лучше. Хотела быть хорошим человеком. Я хотела быть кем-то — не обязательно кем-то великолепным или кем-то важным — но тем, с кем я могу жить.
Мой младший брат совсем не пил, и я знала, это потому, что у нашей мамы были проблемы с выпивкой. Он был на четыре года младше меня и провел в этом доме меньше времени, чем я, но помнил достаточно.
А как иначе? Но я не хотела избегать алкоголя из-за страха того, что он мог сделать со мной. Я не хотела демонизировать его. Хотела лишь доказать себе, что алкоголь — не монстр, который уничтожает жизни, пока мы сами себе этого не позволим.
Вся наша жизнь основывается на выборах. Ты выбираешь, что из нее сделать. И я не собираюсь позволить ей сделать из меня суку. Я могу быть зрелой взрослой, которая знает свои границы. Я могу быть хорошим человеком. Может, не все время, но достаточно.
Так что объяснение Эйдена и тот факт, что его долбанутый отец бил его, поселились глубоко в мягком, нежном местечке во мне, которое находится глубже, чем мое сердце. Я знала, каково это ― не хотеть упасть в дыру, которая уже выкопана для вас, даже если и был шанс заполнить ее. Из-за этого у меня защипало глаза.
Я опустила голову, чтобы он не заметил восемьдесят разных нежелательных эмоций, отразившихся на моем лице.
И, может быть, Эйден чувствовал себя таким же неуравновешенным, как и я, поэтому он отошел от темы и двинулся к более безопасной.
— В любом случае, до этого я все равно играл в лакросс.
С остальной частью истории я была знакома, и рассказала ее, не отрывая взгляд от бежевого ковра.
— Лесли уговорил тебя играть в футбол, — поделилась я с ним информацией, которой он делился с остальными сотню раз до этого.
Согласно истории, раньше он никогда не играл в футбол, и ему было интересно. Остальное история. Только сейчас я знаю фрагмент истории, о котором не знала раньше, но долгое время знал Лесли.
Он был лучшим другом его дедушки. Лесли верил, что спросил Эйдена в правильный момент. Это было мгновенное решение, которое изменило все направление его жизни.
Тем летом, между десятым и одиннадцатым классом, он набрал девять килограммов мышечной массы и тренировался с Лесли несколько раз в неделю. В середине последнего года обучения в старшей школе несколько учебных заведений в Канаде и США уже пытались заполучить к себе Эйдена Грэйвса.
Он был феноменальным. Естественным. Его талант и тяжелая работа так глубоко врезались в него, что невозможно было игнорировать алмаз в грубой огранке.
— Лесли попросил меня играть в день, когда дедушка застал меня с девушкой на заднем сидении его машины, и сказал, что мне нужно занять свое время чем-то более продуктивным, или это сделает он.
Как насчет этого. Он действительно не девственник. Ха. Мой рот дернулся, и я встретилась своим взглядом с его.
— Ну, мне кажется, это здорово, что ты ввязываешься в драки только с людьми, которые заслуживают, чтобы из них выбили все дерьмо. Если тебе об этом никто не говорил, это действительно благородно. По-супергеройски.
Из-за моего комментария Здоровяк закатил глаза, чувствуя себя некомфортно из-за моего комплимента. Ну, ему было некомфортно из-за любых комплиментов, высказанных в его адрес. Не знаю, почему нахожу это таким привлекательным, и мне правда этого не хочется, но невозможно чувствовать что-то иное. Как кто-то может быть таким высокомерным и одновременно смиренным?
— Я совсем не герой, — заспорил он.
Мою грудь наполнил всплеск привязанности.
— Ты пришел спасти меня на прошлой неделе, когда я нуждалась в тебе. Ты можешь быть не совсем белым рыцарем в сияющих доспехах, — сказала я до того, как успела обдумать свои слова.
Его голова слегка дернулась назад, и он сфокусировал на мне взгляд своих глаз. Его челюсть напряглась.
Я сказала достаточно, и не хочу слишком давить. С таким курсом, каким двигаюсь я, далее я сделаю комплимент его заднице.
— Ладно, я знаю, что тебе скоро надо будет ложиться, и я просто хотела поблагодарить тебя за подарок. Я буду носить его с гордостью, но только не говори Заку, что его джерси я оставила дома.
Здоровяк кивнул, выпрямляясь. Он опустил руки по бокам.
— Спокойной ночи, Ван.
Я сделала шаг назад и схватила дверную ручку, улыбаясь, когда закрывала за собой дверь.
— Спокойной ночи.
«Встреть меня в семейной комнате», ― прочитала я записку, написанную аккуратным почерком на обратной стороне чека из продуктового магазина; я ожидала всего лишь билет, а не пропуск, чтобы пройти через охрану, шедший в довесок.
Пропуск, как постоянное напоминание, прожигал мой карман всю игру — игру, которую они проиграли. Я продолжала прикасаться к нему, чтобы убедиться, что не обронила его, и пыталась понять, почему после игры он попросил меня встретить его там.
То есть, я пару раз встречала его, но всегда лишь потому, что ему было нужно что-то от меня, когда я на него работала.
Мне пришлось спросить у нескольких работников стадиона, куда идти, потому что, когда я раньше ждала Эйдена, то обычно подъезжала прямо ко входу семейной комнаты.
Я не очень хотела идти в семейную комнату, особенно потому, что это первый раз с прошлого сезона, когда я увижу всех. Я не могла назвать ни одну из жен своей подругой, даже если они дружелюбны, но не думаю, что за год они обо мне забыли.
Тогда я была единственной женщиной в жизни Эйдена, и некоторое время я была «новенькой», потому что многие из них не верили, что я его ассистентка, и наши отношения были лишь деловыми.
И теперь...
Ну вот, теперь я выгляжу как лживое чмо, тогда как в прошлом между нами с Эйденом ничего и не было. Но не то чтобы теперь все в это поверят, даже если я не видела их с тех пор, как он в октябре получил травму.
И если быть честной с самой собой, я немного боялась.
Ладно, больше, чем немного.
Мне действительно пришлось добавить в свой позвоночник немного стали, напоминая себе, что мне известно, что я никому не врала. И пока я это знала, это все, что мне было необходимо. Я здесь только ради Эйдена, ни для чего больше.
Я мысленно продолжала повторять себе эти слова, проходя один за другим пропускные пункты охраны со своим пропуском и документами, спрятанными в заднем кармане.
«Семейная комната» ― это просто всем известная зона на пути к парковке игроков, здесь никогда нет СМИ, интерьер ― всего несколько диванов и круглых столов. Я не торопилась, пока шла туда, но все равно оказалась там слишком быстро.
Пройдя последний пост охраны, я подняла подбородок и зашла в комнату, будто в этом нет ничего особенного, будто мне не из-за чего чувствовать себя плохо.
Комната оказалась забита. Забита детьми, женщинами и мужчинами всех возрастов. Она была наполнена атрибутикой «Трех Сотен». Первые слова «О, дорогая, поздравляю!» ударили меня прямо между лопаток, и даже если я не была актрисой, я не хотела быть грубиянкой, даже обманывая.