— У меня разорвалось сухожилие. Мне пришлось пропустить целый семестр в колледже, чтобы прийти в себя.
Здоровяк смотрел на меня. Его ноздри слегка раздувались.
— Что произошло после того, как она сбила тебя?
— Она исчезла на несколько месяцев. Не все мне верили, когда я говорила, что она сделала, даже если у меня был свидетель. Уверена, когда это произошло, она была пьяна — вероятно, поэтому она украла деньги, чтобы достать то, что ей было нужно. Мама хотела, чтобы я простила ее и двигалась дальше, но... как она могла просить меня сделать подобное? Она знала, что Сьюзи сделала. Она и у мамы украла деньги. Она сделала этот выбор, ты знаешь? И даже если она была под кайфом, это все равно был ее выбор принять что-то и украсть у людей, которых она должна была любить. Ее выбор привел ее к этому моменту. И я не могу жалеть ее.
Не могу. Прощение — добродетель, или, по крайней мере, это то, что мне говорили, но я не очень ее чувствовала.
— После я уехала и осталась у своих приемных родителей. Я ни в коем случае не собиралась оставаться по соседству у Дианы. Мой приемный отец заставил меня вести его бухгалтерию, быть его секретарем и заниматься всякими подобными делами, чтобы я смогла хотя бы заработать себе на комнату и пропитание, потому что я не хотела жить за чужой счет. Потом, когда мне стало лучше, я вернулась обратно в колледж.
— Что произошло с твоей сестрой? — спросил Эйден.
— После того, как она меня сбила, я несколько лет ее не видела. Знаешь, что убивает меня больше всего? Она даже не извинилась передо мной, — я пожала плечами. — Может, это делает меня немного хладнокровной, но...
— Это не делает тебя хладнокровной, Ван, — твердо прервал меня Виннипегская Стена. — Человек, которому ты должна была доверять, ранил тебя. Никто не может винить тебя за то, что после этого ты не хочешь обниматься с ней. Я и за меньшее не прощал людей.
От этого я с горечью фыркнула.
— Ты удивишься, Эйден. До сих пор это для меня болезненная тема. Никто, кроме моего младшего брата, не понимает, почему я злюсь. Почему я не могу просто забыть об этом. Я понимаю, что они по какой-то причине никогда не любили меня, но я до сих пор чувствую себя преданной из-за того, что они защищали Сьюзи, а не меня. И я не понимаю, почему. Или что я такого сделала, что они воспринимают меня, как врага. И что я должна делать?
Эйден нахмурился.
— Ты талантливый, хороший человек, Ванесса. Посмотри на себя. Я не знаю, какие твои сестры, но не верю, что они и вполовину так хороши, как ты.
Он перечислял мои качества так вежливо, и они не казались мне комплиментом. Скорее, они походили на утверждения, и я не знала, что с ними делать, особенно потому, что я понимала — Эйден говорил подобное не для того, чтобы я почувствовала себя лучше. Он не из тех, кто поощрял, даже если чувствовал себя обязанным это делать, а вел себя так, только если очень этого хотел.
Но прежде, чем я смогла хорошо все это обдумать, он неожиданно выдал признание, к которому я оказалась не готова.
— Возможно, я не лучший человек для того, чтобы давать семейные советы. Я не разговариваю со своими родителями двенадцать лет.
Я сразу уцепилась за эту тему, предпочитая говорить о нем, а не обо мне.
— Я думала, что ты переехал к дедушке и бабушке, когда тебе исполнилось пятнадцать?
— Так и было, но дедушка умер, когда я был выпускником старшей школы. Они приехали на похороны, узнали, что он оставил все бабушке, и мать сказала, чтобы я сам заботился о себе. С тех пор я их никогда не видел, — ответил Эйден.
— Твой отец ничего не сказал?
Эйден заерзал на кровати, спускаясь с подушки чуть ниже на матрац.
— Нет, тогда я был уже на десять сантиметров выше него, и на двадцать семь килограммов тяжелее. Да и когда я жил с ним, он заговаривал со мной лишь тогда, когда хотел наорать на кого-то.
— Прости, что говорю о твоем отце, но как по мне, так он мудак.
— Он был мудаком, уверен, что он до сих пор им и является.
Это заинтересовало меня...
— Это из-за него ты не материшься?
Эйден, не любящий врать, ответил:
— Да.
И в этот момент я поняла, как мы с Эйденом похожи. Сильное чувство привязанности, ладно, может, нечто большее, чем привязанность — я могла быть взрослой и признаться в этом — сжало мое сердце.
Я смотрела на Эйдена и сдерживала сочувствие, которое чувствовала, и просто цеплялась за кипящий гнев, пока рассматривала его шрам.
— Как он сделал это с тобой?
— Мне было четырнадцать. Прямо перед тем, как я достиг своего всплеска роста, — он откашлялся, смотря в потолок, подтверждая, что он знает о том, что я знаю. — Он очень много выпил и злился на меня за то, что я съел последнюю баранью отбивную... он толкнул меня в камин.
Я собиралась убить его отца.
— Ты поехал в больницу?
То, что Эйден фыркнул, застало меня врасплох.
— Нет. Мы не... он бы не позволил мне поехать. Поэтому рана так плохо заживала.
Ага, я опустилась на подушке чуть ниже, не в состоянии смотреть на него. Вот что он чувствовал? Стыд и гнев?
И что надо говорить после подобного? Есть ли вообще подходящие слова? Поэтому я просто лежала и, кажется, вечность задыхалась от неуверенных слов, повторяя про себя, что у меня нет причин плакать.
— Твой отец такой же большой, как и ты?
— Больше нет, — Эйден грубо рассмеялся. — Нет. Он весит около семидесяти двух килограммов, рост метр восемьдесят. По крайней мере, таким он был в последний раз, когда я его видел.
— Хм-м.
Секунду он двигался на кровати, а потом внезапно произнес:
— Я уверен, что он не мой настоящий отец. Моя мама блондинка, как и он. Они оба среднего роста. Дедушка и бабушка тоже блондины. Мама как-то работала с одним парнем, который всегда хорошо ко мне относился, когда я приходил к ней на работу. Мои родители часто ругались, но я думал, это нормально, так как отец всегда искал, с кем бы подраться. Не важно, с кем, — я не могла не заметить сходство с парнем Дианы. — Моя бабушка единственная, кто признался мне, что мама изменяла отцу.
Я задавалась вопросом: они все еще вместе или нет?
— Кажется, это унизительный опыт для них обоих.
Он кивнул, его дыхание замедлилось, и он посмотрел на телевизор.
— Да, но теперь я вижу, что они были так несчастны друг с другом, и не могли быть счастливы со мной, не важно, что я делал, и поэтому мне легче жить своей жизнью. Самое лучшее, что они для меня сделали — отказались от родительских прав и отдали меня бабушке и дедушке. Я им ничего не сделал, и для меня оказалось лучше так, как все произошло. Все, что у меня есть, это благодаря бабушке и дедушке, — он повернул голову и посмотрел мне в глаза. — Я не собирался тратить свою жизнь впустую, потому что меня вырастили люди, которые ничего не смогли совершить в своей жизни. Все, что они сделали, это показали мне, каким человеком я не хочу быть.
Почему мне казалось, будто он говорил о моей матери?
Некоторое время мы просто лежали, никто не произносил ни слова. Я думала о моей маме и обо всех ошибках, которые совершила за эти годы.
— Иногда я задаюсь вопросом, почему, черт побери, до сих пор пытаюсь поддерживать с ней отношения. Если я не звоню ей, она звонит мне, где-то два раза в год, если только ей что-то не нужно, или она чувствует себя плохо из-за того, что делала в прошлом или не делала. Знаю, ужасно так думать, но это так.
— Ты сказала ей, что мы поженились?
Я усмехнулась.
— Помнишь тот день, когда мы ходили к твоему адвокату, и ты ответил на ее звонок? Она звонила, потому что кто-то рассказал ей; они узнали мое имя, — я усмехнулась снова, на этот раз со злобой.
— Когда я ей перезвонила, первое, что она спросила — когда я достану ей билеты на одну из твоих игр. Я сказала, чтобы она никогда не спрашивала меня об этом, и она стала так защищаться... Клянусь Богом, даже сейчас я думаю о том, что не хочу никогда быть похожей на нее.
Я сдала ладони в кулаки, но потом заставила себя расслабиться. Я успокаивала себя, пытаясь отпустить гнев, который так часто просыпался во мне.
— Как я сказал, я не знаю твою мать и даже не хочу с ней знакомиться, но ты все делаешь правильно, Ван. В большинстве случаев даже лучше, чем правильно.