Но сон не шел, поэтому я просто лежала в кровати, вспоминая пикник с Огастусом. Я не могла забыть момент, когда я напряглась от его прикосновения. Нежная фамильярность отчего-то покоробила. Я подумала, может, виной тому излишняя срежиссированность всего мероприятия? Огастус превзошел сам себя, но на пикнике все было немного чересчур, начиная с сандвичей, которые метафорически резонировали, но оказались несъедобными, и заканчивая вызубренным внутренним монологом, предварившим разговор. Все это только внешне казалось романтичным.
Правда в том, что я не хотела, чтобы он меня целовал, – так, как полагается хотеть подобные вещи. Он, конечно, красавец. И меня к нему тянет. Я думала об Огастусе в этом смысле, если говорить жаргоном средней школы, но реальное, состоявшееся прикосновение… оказалось чем-то не тем.
Я поймала себя на неприятном волнении – неужели придется с ним целоваться, чтобы попасть в Амстердам? Думать об этом не хотелось, потому что а) по идее об объятиях Огастуса полагалось мечтать безо всяких вопросов и б) целовать кого-то за бесплатную поездку слегка напоминает проституцию, а я должна признаться: не считая себя особенно хорошим человеком, все же не предполагала, что первые шаги на романтиче ской почве станут у меня продажными.
С другой стороны, он же не попытался меня поцеловать, только дотронулся до моей щеки, и это даже не было сексуально. Его движение не было призвано вызвать возбуждение, но оно все-таки было обдуманным, потому что Огастус Уотерс не признает импровизаций. Так что же он пытался передать? И почему я не захотела это принять?
В какой-то момент я поняла, что рассматриваю ситуацию с позиции Кейтлин, поэтому я решила послать ей сообщение и попросить совета. Она тут же позвонила.
– У меня проблема с парнем, – сказала я.
– Потрясающе! – отозвалась Кейтлин.
Я рассказала ей все, включая неловкое прикосновение к щеке, умолчав лишь об Амстердаме и имени Огастуса.
– Ты уверена, что он красавчик? – спросила она, когда я закончила.
– Абсолютно, – ответила я.
– Спортивный?
– Да, он прежде играл в баскетбол за школу Нортсентрал.
– Вау! А где вы познакомились?
– В этой жуткой группе поддержки.
– Хм, – задумалась Кейтлин. – Слушай, чистое любопытство: сколько ног у этого парня?
– Одна целая четыре десятых, – сообщила я с улыбкой. Баскетболисты в Индиане люди знаменитые, и хотя Кейтлин не ходила в Норт-сентрал, круг ее общения был поистине безграничен.
– Огастус Уотерс, – заключила она.
– Может быть.
– Боже мой, я видела его на вечеринках! Я бы ему все сделала… ну, не теперь, когда я знаю, что ты им интересуешься. Но, сладчайший Боже, я бы прокатилась на этом одноногом пони по всему коралю!
– Кейтлин! – предупредила я.
– Прости. Считаешь, он должен быть сверху?
– Кейтлин! – воскликнула я.
– О чем мы говорили? А, да, ты и Огастус Уотерс. Слушай, а ты не того, не той ориентации?
– Откуда мне знать?.. Он мне определенно нравится.
– Может, у него некрасивые руки? Иногда у красивых людей безобразные руки.
– Нет, руки у него удивительной красоты.
Через секунду Кейтлин спросила:
– Помнишь Дерека? Он со мной расстался на той неделе, решив, что между нами глубоко внутри есть какая-то фундаментальная несовместимость и мы лишь сделаем себе больнее, если не остановимся. Он назвал это предупредительным кидком. Может, у тебя тоже предчувствие, что у вас фундаментальная несовместимость и ты предупреждаешь предупредительный кидок?
– Хм, – сказала я.
– Я просто думаю вслух.
– Сочувствую насчет Дерека.
– О, я об этом уже забыла. Мой рецепт – коробка мятного печенья девочек-скаутов и сорок минут.
Я засмеялась:
– Ну что ж, спасибо, Кейтлин.
– Если решишь с ним закрутить, я буду ждать сладострастных подробностей.
– Обязательно, – сказала я. В трубке послышался звук поцелуя. – Пока, – попрощалась я, и Кейтлин нажала отбой.
Слушая Кейтлин, я поняла – у меня не было предчувствия, что я задену чувства Гаса. У меня возникло послечувствие.
Я открыла ноутбук и задала в поиск Каролин Мэтерс. Внешнее сходство было поразительным: такое же круглое от стероидов лицо, тот же нос, примерно та же фигура. Но глаза у нее были темно-карие (у меня зеленые), и она была смугла, как итальянка.
Тысячи, буквально тысячи людей оставили соболезнования на ее странице. Я просматривала бесконечный перечень тех, кто тосковал по ней. Их было так много, что у меня ушел час, чтобы найти, где начинались сообщения «Мне очень жаль, что ты умерла» и заканчивались «Молюсь за тебя». Она скончалась год назад от рака мозга. Я посмотрела фотографии. Огастус был на многих ранних снимках: показывал, выставив большие пальцы, на неровный шрам поперек ее бритой головы, держал ее за руку на игровой площадке больницы «Мемориал» – оба стояли спиной в кадр, целовал, пока Каролин держала камеру на отлете, поэтому на снимке получились только их носы и закрытые глаза.
Дальше шли снимки Каролин до болезни – эти фотографии постмортем разместили ее друзья: красивая широкобедрая девушка с прекрасными формами и длинными прямыми траурно-черными волосами, падавшими на лицо. До болезни я мало походила на здоровую Каролин, но наши раковые ипостаси могли сойти за сестер. Неудивительно, что Огастус уставился на меня с первой минуты.
Я продолжала возвращаться к сообщению, отправленному на стенку Каролин два месяца назад – через девять месяцев после того, как девушки не стало: «Тоскуем по тебе. Боль не ослабевает. Мы все словно получили незаживающие раны в твоей схватке, Каролин. Я скучаю по тебе. Я тебя люблю».
Через некоторое время мама с папой объявили, что пора ужинать. Я закрыла ноут и встала, но не могла забыть сообщение на стенке Каролин Мэтерс: отчего-то оно лишило меня аппетита и вселило нервозность.
Я думала о плече, которое все еще болело, и о некстати разболевшейся голове – не исключено, что из-за неотвязных мыслей о девушке, умершей от рака мозга. Я повторяла себе научиться разделять воображаемое и действительное, быть здесь и сейчас, за круглым столом (пожалуй, слишком внушительного диаметра даже для троих и, несомненно, чрезмерно большого для двоих), с клеклой брокколи и бургером с черной фасолью, которую весь кетчуп в мире не сможет увлажнить. Я сказала себе, что воображаемые метастазы в мозге или плече не повлияют на реальное положение дел в организме и что подобные мысли лишь крадут мгновения жизни, состоящей из ограниченного и конечного числа секунд. Я даже уговаривала себя жить сегодня, как в свой лучший день.
Очень долго я не могла понять, почему неизвестно кем написанное в Интернете покойной незнакомке так меня взволновало и заставило заподозрить новообразование в собственном мозге. Голова реально болела, хотя я по опыту знала, что боль – тупой и неспецифический диагностический инструмент.
Так как в тот день в Папуа – Новой Гвинее землетрясения не случилось, родители не сводили с меня глаз, а я не могла скрыть внезапный бурный паводок тревоги.
– Все в порядке? – спросила мама, пока я ела.
– Угу, – ответила я. Откусила от бургера. Проглотила. Попыталась сказать что-нибудь, что сказал бы здоровый человек, чей мозг не затопила паника. – В бургерах тоже брокколи?
– Немного, – сказал папа. – Как здорово, что вы поедете в Амстердам!
– Да, – отозвалась я, стараясь не думать о фразе «мы все получили незаживающие раны в твоей схватке» и постоянно о ней думая.
– Хейзел, – спросила мама. – Ты где?
– Просто задумалась, – ответила я.
– Любовная рассеянность, – улыбнулся папа.
– Я вам не зайчиха, и я не влюблена в Гаса Уотерса и ни в кого другого тоже, – ответила я, вдруг загорячившись. Незаживающие раны. Будто Каролин Мэтерс была бомбой, и, когда она взорвалась, окружающих зацепило шрапнелью.
Папа спросил, готова ли я на завтра к колледжу.
– У меня довольно сложная домашка по алгебре, – ответила я. – Настолько сложная, что профану не понять.
– А как твой приятель Айзек?
– Ослеп, – отрезала я.
– Ты сегодня ведешь себя очень по-детски, – заметила мама. Ее это, кажется, раздражало.
– Разве ты не этого хотела, мам? Чтобы я была нормальным подростком?
– Ну не обязательно в такой форме, но, конечно, мы с твоим отцом рады видеть, что ты становишься молодой женщиной, заводишь друзей, ходишь на свидания…