Джон Грин - Виноваты звезды

Двенадцатилетний Майкл с лейкемией умер – по словам Лиды, после отчаянной борьбы. Можно подумать, существует другая манера бороться. Остальные пока ходят. Кену после курса облучения ставят «отсутствие признаков рака». «У Лукаса рецидив», – сказала Лида с грустной улыбкой, дернув плечиком, как говорят об алкоголике, который снова запил.

Красивая пухленькая девочка подошла к столу поздороваться с Лидой и представилась мне: «Сьюзен». Я не знала, что у нее, но заметила шрам, идущий вдоль носа до губы и дальше через щеку. Она старалась замазать его косметикой, но только сделала еще заметнее. Я начала немного задыхаться от долгого стояния, но только я сказала: «Пойду присяду», как дверцы лифта открылись и появился Айзек с матерью. Айзек был в темных очках, одной рукой он цеплялся за мать, а другой держал трость.

– Хейзел из группы поддержки, не Моника, – предупредила я, когда он подошел достаточно близко.

Айзек улыбнулся и сказал:

– Привет, Хейзел. Как дела?

– Прекрасно. С тех пор как ты ослеп, я сказочно похорошела.

– Наверняка, – согласился он. Мать подвела его к стулу, поцеловала в макушку и побрела обратно к лифту. Он ощупью опустился на сиденье. Я устроилась рядом.

– А как твои дела?

– Нормально. Отпустили домой, дома вроде лучше. Гас сказал, тебя клали в интенсивную?

– Да, – подтвердила я.

– Фигово, – подытожил он.

– Мне уже гораздо лучше, – заверила я. – Завтра еду с Гасом в Амстердам.

– Знаю. Я в курсе всех твоих новостей, потому что Гас. Не. Способен. Говорить. Ни. О. Чем. Другом.

Я улыбнулась. Патрик откашлялся и сказал:

– Давайте присядем. – Тут он заметил меня: – Хейзел! Как я рад тебя видеть!

Все сели, Патрик принялся рассказывать историю потери своей мошонки, а я, как обычно, обменивалась вздохами с Айзеком, жалея всех в этом подвале, а заодно и за его пределами, перестав слушать разговор и сосредоточившись на своей боли и удушье. Мир живет своей жизнью, даже если я участвую в этом вполсилы. Из задумчивости меня вывело произнесенное кем-то мое имя.

Говорила Лида Сильная, Лида в Ремиссии, светловолосая, налитая, крепкая Лида, которая выступает за свою школу в соревнованиях по плаванию. Лида, потерявшая только аппендикс, произнесла мое имя, сказав:

– Хейзел меня ну так вдохновляет! Она не сдается, она продолжает бороться. Просыпается каждое утро и начинает борьбу не жалуясь. Она такая сильная, намного сильнее меня. Хотела бы я иметь такую силу!

– Хейзел! – сказал Патрик. – Что ты чувствуешь при этих словах?

Я пожала плечами и посмотрела на Лиду:

– Хоть сейчас отдам тебе свою силу в обмен на твою ремиссию.

Едва я договорила, мне сразу стало стыдно.

– По-моему, Лида имела в виду другое, – сказал Патрик. – Я думаю, она…

Но я уже перестала слушать.

Помолившись за живых и выслушав бесконечную литанию мертвых (с Майклом в самом конце), мы взялись за руки и сказали:

– Жить сегодня, как в лучший в жизни день!

Лида тут же подбежала ко мне, переполняемая извинениями и объяснениями, но я отмахнулась:

– Все в порядке. – И добавила, обращаясь к Айзеку: – Хочешь проводить меня наверх?

Он взял меня под руку, и я пошла с ним к лифту, радуясь, что нашла предлог не подниматься по лестнице. Я почти дошла до лифта, когда увидела его мать, стоявшую в уголке Буквального Сердца.

– Я тут, – сказала она Айзеку.

Он переключился с моей руки на мамину и спросил:

– Хочешь к нам в гости?

– С удовольствием, – согласилась я. Мне было очень его жаль. Терпеть не могу, когда люди относятся ко мне сочувственно, но ничего не могла с собой поделать: я очень сочувствовала Айзеку.

Айзек жил в маленьком частном доме в Меридиан-Хиллз рядом со своей дорогой частной школой. Мы сели в гостиной, его мать ушла в кухню готовить ужин, и Айзек спросил, не хочу ли я сыграть.

– Давай, – сказала я. Он попросил пульт, я подала, и он включил телевизор и подключенный к нему компьютер. Телеэкран остался черным, но через несколько секунд оттуда раздался низкий голос.

– «Дезинформация», – послышался голос. – Один игрок или два?

– Два, – ответил Айзек. – Пауза. – Он повернулся ко мне: – Я часто играю с Гасом, но меня бесит, что в видеоиграх он законченный самоубийца. Слишком агрессивно бросается спасать мирных жителей и вообще.

– Да уж. – Я вспомнила Ночь разбитых призов.

– Снять паузу, – скомандовал Айзек.

– Первый игрок, идентифицируйте себя.

– Сейчас звучит сексуальный голос первого игрока.

– Второй игрок, идентифицируйте себя.

– Я буду вторым игроком, наверное, – отозвалась я.

– Старший сержант Макс Мейхем и рядовой Джаспер Джекс проснулись в темной пустой комнате площадью примерно двенадцать квадратных футов.

Айзек показал на экран, будто я должна говорить с ним или еще что.

– Хм, – сказала я. – Выключатель есть?

– Нет.

– А дверь есть?

– Рядовой Джекс нащупал дверь. Она заперта.

– Над притолокой есть ключ, – вмешался в разговор Айзек.

– Да.

– Мейхем открывает дверь.

– В комнате по-прежнему абсолютно темно.

– Достаю нож, – сказал Айзек.

– Достаю нож, – прибавила я.

Из кухни выскочил мальчишка – брат Айзека, подумала я, – лет десяти, тощий жилистый непоседа, вприпрыжку пробежал через гостиную и крикнул, очень хорошо подражая голосу Айзека:

– И закалываюсь.

– Сержант Мейхем вонзает нож себе в шею. Вы уверены, что…

– Нет, – сказал Айзек. – Пауза. Грэм, не заставляй меня подниматься и навешивать тебе пинков.

Грэм залился бессмысленным смехом и убежал в коридор.

Мейхем с Джексом, то есть Айзек и я, пробирались по пещере, пока не наткнулись на какого-то типа. Когда он признался, что мы в украинской подземной тюрьме на глубине мили, мы прирезали его. Звуковые эффекты – шум бурной подземной реки, голоса, говорившие по-украински и на ломаном английском, – вели нас по пещере, но на экране царила сплошная чернота. Через час игры мы услышали отчаянные крики заключенного, умолявшего:

– Боже, помоги мне! Боже, помоги мне!

– Пауза, – произнес Айзек. – Вот тут Гас всегда настаивает, чтобы найти заключенного, хотя так нельзя выиграть, а единственный способ спастись – это выиграть игру.

– Да, Гас воспринимает видеоигры чересчур серьезно, – сказала я. – Он по уши влюблен в метафору.

– Тебе он нравится? – спросил Айзек.

– Конечно, нравится. Он классный.

– Но встречаться с ним ты не хочешь?

Я пожала плечами:

– Все не так просто.

– Отчего же, я понимаю. Ты не хочешь давать ему то, с чем он не сможет справиться. Не хочешь, чтобы он поступил с тобой, как Моника со мной.

– Ну, вроде того, – согласилась я, хотя на самом деле все обстояло не так. Я боялась стать для него таким вот Айзеком. – Если честно, – сказала я, – ты тоже поступил с Моникой не совсем красиво.

– В чем это я с ней не так поступил? – ощетинился он.

– Ну как же? Взял и ослеп!

– Это не моя вина, – отрезал Айзек.

– Я не говорю, что это твоя вина. Я говорю, что это было не очень красиво.

В Амстердам нам предстояло отправиться с одним чемоданом. Я нести тяжелое не могла, а мама настаивала, что тащить двойной багаж в одиночку ей не под силу. Пришлось плести интриги за черный чемодан, который родителям подарили на свадьбу миллион лет назад. Такому чемодану проводить бы жизнь в экзотических странах, но он в основном катался до Дейтона и обратно: у «Недвижимости Морриса, инк.» там находился дополнительный офис, куда папа частенько мотался по делам.

Я уверяла, что мне полагается ббльшая часть чемодана, потому что без меня и моего рака мы вообще никогда не попали бы в Амстердам. Мама возражала, что она вдвое крупнее меня и ей требуется физически больше ткани, чтобы прикрыть наготу, поэтому претендовала минимум на две трети чемоданной площади.

В конце концов получилось ни нашим, ни вашим, и все остались довольны.

Самолет вылетал около полудня, но мама разбудила меня в полшестого – включила свет и закричала: «Амстердам!» Она бегала все утро, проверила, взяли ли мы международные адаптеры к вилкам, в четвертый раз убедилась, что у нас достаточно баллонов с кислородом и все полные. Я вылезла из постели и натянула мой дорожный костюм для Амстердама (джинсы, розовую майку и черный кардиган на случай, если в самолете будет холодно).