Джон Грин - Виноваты звезды

Фильм был о герое в маске, мужественно погибающем за Натали Портман, которая оказалась той еще стервой, очень красивой и нисколько не похожей на мое пухлое от стероидов лицо.

Когда пошли титры, Огастус сказал:

– Здорово, правда?

– Здорово, – согласилась я, хотя так не считала. Это фильм для мальчишек. Не понимаю, отчего мальчишки ожидают, что нам понравятся их фильмы. Мы же не ждем, что они проникнутся женским кино. – Мне домой пора. С утра лекция.

Я сидела на диване, пока Огастус искал ключи. Его мать подсела ко мне и произнесла:

– Мне оно тоже очень нравится.

Я спохватилась, что бездумно разглядываю ободрение над телевизором, изображающее ангела с подписью «Без боли как бы познали мы радость?»

(Глупость и отсутствие глубины этого избитого аргумента из области «Подумай о страданиях» разобрали по косточкам много веков назад; я ограничусь напоминанием, что существование брокколи никоим образом не влияет на вкус шоколада.)

– Да. Премилая мысль.

По дороге домой за руль села я, отправив Огастуса на пассажирское сиденье. Он поставил свою любимую группу «Лихорадочный блеск». Песни были хорошие, но я слушала их в первый раз, и мне они не так понравились, как Огастусу. Я посматривала на его ногу, вернее, на то место, где была его нога, пытаясь представить, как выглядит протез. Я не хотела об этом думать, но отчего-то думала. А он, наверное, размышлял про мой кислородный баллон. Я давно поняла – болезнь отталкивает, и сейчас заподозрила это в Огастусе.

Когда я затормозила у своего дома, Огастус выключил стерео. В воздухе повисло напряжение. Он, наверное, раздумывал о том, поцеловать меня или нет, а я спешно решала, хочу я этого или не очень. Я целовалась с мальчишками, но это было давно, до Чуда.

Я перевела рычаг на паркинг и покосилась на Огастуса. Он был очень красив. Мальчишкам красота не обязательна, но он правда был красавец.

– Хейзел Грейс, – сказал он. Мое имя прозвучало по-новому и удивительно красиво. – Знакомство с тобой оказалось истинным удовольствием.

– И вам того же, мистер Уотерс, – поддержала игру я, не решаясь взглянуть на него. Я не могла выдержать пристального взгляда его голубых, как вода, глаз.

– Могу я снова тебя увидеть? – попросил он с подкупающим волнением в голосе.

– Конечно, – улыбнулась я.

– Завтра? – спросил он.

– Терпение, кузнечик, – посоветовала я. – Ты же не хочешь показаться чересчур напористым.

– Не хочу, поэтому и предлагаю завтра, – сказал Огастус. – Я хотел бы увидеть тебя снова уже сегодня, но я готов ждать всю ночь и большую часть завтрашнего дня. – Я вытаращила глаза. – Серьезно.

– Ты ведь меня совсем не знаешь, – пошла на попятную я, забирая книгу с центральной консоли. – Позвоню, когда дочитаю.

– У тебя нет моего телефона, – напомнил он.

– Подозреваю, ты написал его на титульном листе.

Огастус расплылся в дурацкой улыбке:

– А еще говоришь, мы плохо знаем друг друга!

Я не ложилась допоздна, читая «Цену рассвета» (подпорчу удовольствие тем, кто не читал: цена рассвета – кровь). Это, конечно, не «Царский недуг», но протагонист, старший сержант Макс Мейхем, мне чем-то смутно понравился, хотя и убил, по моим подсчетам, не менее ста восемнадцати человек на двухстах восьмидесяти четырех страницах.

Поэтому утром в четверг я проснулась поздно. Маминой политикой было никогда меня не будить: одно из стандартных требований к должности профессионального больного – много спать, поэтому в первую секунду я ничего не поняла, проснувшись как встрепанная от ощущения маминых рук на плечах.

– Уже почти десять, – сообщила она.

– Сон борется с раком, – ответила я. – Я зачиталась.

– Должно быть, интересная книжка, – сказала мама, опускаясь на колени у кровати и отвинчивая меня от большого прямоугольного концентратора кислорода, который я называла Филиппом (ну он чем-то походил на Филиппа).

Мама подключила меня к переносному баллону и напомнила, что у меня занятия.

– Тебе тот мальчик это передал? – вдруг спросила она ни с того ни с сего.

– «Это» означает герпес?

– Ты заговариваешься. Книгу, Хейзел, «это» означает книгу.

– Да, книгу дал мне он.

– Я сразу увидела, что он тебе нравится, – изрекла мама, приподняв брови, будто подобный вывод требовал уникального материнского инстинкта. Я пожала плечами. – Вот видишь, и от группы поддержки есть польза.

– Ты что, весь час на шоссе ждала?

– Да. У меня с собой была работа… Ладно, пора встречать новый день, юная леди.

– Мам. Сон. Борется. С. Раком.

– Дорогая, но ведь есть и лекции, которые надо посещать. К тому же сегодня… – В мамином голосе явственно слышалось ликование.

– Четверг?

– Неужели ты не помнишь?

– Ну не помню, а что?

– Четверг, двадцать девятое марта! – буквально завопила она с безумной улыбкой на лице.

– Ты так рада, что знаешь дату? – заорала я ей в тон.

– Хейзел! Сегодня твой тридцать третий полудень рождения!

– О-о-о, – протянула я.

Вот что мать действительно умеет, так это раздуть любой повод для праздника. Сегодня День дерева! Давайте обнимать деревья и есть торт! Колумб завез индейцам оспу, устроим пикник в честь этого события!

– Ну что ж, поздравляю себя с тридцать третьим полуднем рождения.

– Чем ты хочешь заняться в такой особенный день?

– Вернуться домой с занятий и установить мировой рекорд по непрерывному просмотру выпусков «Адской кухни».

С полки над моей кроватью мама взяла Блуи, синего мягкого мишку, который у меня, наверное, лет с полутора, когда еще допустимо называть друзей по цвету.

– Не хочешь сходить в кино с Кейтлин, или Мэттом, или еще с кем-нибудь?

То есть с моими друзьями.

Идея мне неожиданно понравилась.

– И правда, – поддержала я. – Сброшу Кейтлин сообщение, не хочет ли она сходить в молл после уроков.

Мама улыбнулась, прижимая мишку к животу.

– А что, по-прежнему круто ходить в молл?

– Я очень горжусь своим незнанием того, что круто, а что нет, – ответила я.

Я написала Кейтлин, приняла душ, оделась, и мама отвезла меня на американскую литературу, на лекцию о Фредерике Дугласе в почти пустой аудитории. Было очень трудно не заснуть. Через сорок минут после начала полуторачасовой лекции пришло сообщение от Кейтлин:

«Я потряслась. Поздравлю с полурождением. Каслтон в 15.32 годится?»

У Кейтлин бурная жизнь, которую приходится расписывать по минутам. Я ответила:

«Здорово. Жду там, где кафешки».

С занятий мама отвезла меня в книжный, пристроенный к моллу, где я купила «Полуночный рассвет» и «Реквием по Мейхему», два первых сиквела к «Цене рассвета». В огромном фуд-корте я взяла диетическую колу. На часах было три двадцать одна.

Поглядывая на детей, игравших в детском комплексе в виде пиратского корабля, я читала. Двое ребятишек без устали раз за разом пролезали сквозь один и тот же тоннель, и я снова подумала об Огастусе Уотерсе и его экзистенциально наполненных штрафных бросках.

Мама тоже ждала у кафешек, сидя в одиночестве в углу, где, как ей казалось, я не могу ее видеть, ела сандвич со стейком и сыром и листала какие-то бумаги. Наверное, медицинские. Бумаг была пропасть.

Ровно в три тридцать две мимо «Уок-Хауса» уверенным шагом прошла Кейтлин. Меня она увидела, когда я подняла руку. Сверкнув очень белыми, недавно выпрямленными зубами, Кейтлин направилась ко мне.

Грифельно-серое пальто до колен сидело идеально, огромные темные очки закрывали большую половину лица. Подойдя ко мне обниматься, Кейтлин сдвинула их на макушку.

– Дорогая, – сказала она с еле уловимым британским акцентом, – как ты?

Люди не считали ее акцент странным или неприятным. Кейтлин – умнейшая двадцатипятилетняя британская светская львица, случайно попавшая в тело шестнадцатилетней школьницы из Индианаполиса. Все с этим смирились.

– Хорошо. А ты как?

– Уже и не знаю. Диетическая? – Я кивнула и протянула ей бутылочку. Кейтлин отпила через соломинку. – Очень жалею, что ты не ходишь в школу. Некоторые мальчики стали, можно сказать, вполне съедобными.

– Да что ты? Например? – заинтересовалась я.

Кейтлин назвала пятерых парней, которых я знала с начальной школы, но не могла представить их взрослыми.

– Я уже некоторое время встречаюсь с Дереком Веллингтоном, – поделилась она, – но вряд ли это продлится долго. Он еще такой мальчишка… Но хватит обо мне. Что нового в Хейзелграде?