Елена Усачева - Вирус любви

– Голова болит, – начала издалека Ася, все еще лежа на полу.

– Это понятно. Что еще?

– Четверть закончилась, – ушла еще дальше от темы Репина.

– Поздравляю. – Мама машинально придвинула к себе полотенце, словно уже собиралась вскакивать и бежать в кухню. – Дальше?

– Гараева приехала, – сообщила Ася.

Что она еще могла сказать? Признаться, что весь день фигней страдала? Сначала пыталась подстроить так, чтобы Павла побили, потом бегала от ненормальных десятиклассников, Цезарь еще этот бешеный, Олег с гитарой, Жеребцова со своими звонками, Крошка Ру, Павел… Павел!

– А кто звонил-то? – забеспокоилась она.

– Ну-ка, посмотри на меня.

Мама снова отложила полотенце и взяла ладонями Асино лицо. Руки ее пахли каким-то моющим средством, шершавая кожа неприятно царапала щеки. От этого было вдвойне неудобно смотреть на маму, глаза сами собой опускались.

– Говори, – мама на секунду поджала губы, словно для того, чтобы беседовать дальше, ей понадобились дополнительные силы. – Ты беременна?

От такого неожиданного вопроса у Аси отвисла челюсть.

– Ты что! – вырвалась Репина. – Совсем, что ли?!

– Тогда что происходит? – уперла руки в бока мама. – Молчишь, не ешь ничего. А тут еще и сознание теряешь. Что с тобой?

– Ничего, – насупилась Ася, подбирая под себя ноги, – пора было перебираться обратно в кресло, зря она из него вылезала. – У меня все в порядке. Просто почему-то голова закружилась.

– А тебя не тошнит? – с тревогой гнула свою линию мама. Все-таки, родители – примитивные существа. Вобьют себе что-то в голову и будут долбить, пока дырку не сделают. Репина не удивится, если к ней еще папочка с тем же вопросом подкатит. Родители любят ходить по кругу.

– Не тошнит, не тошнит, – буркнула Ася, поднимаясь. – Просто устала.

– Отчего это ты устала? – начала наступать на нее мама. – Целые дни дома сидишь! Или где-то перетрудилась?

– Перетрудилась, – огрызнулась Ася и забралась в кресло, пряча нос в плед.

– Ты точно не беременна? – решила все-таки уточнить мама. Словно она в первый раз неправильно расслышала. Ей же сказали!

– С чего бы вдруг? – разозлилась Репина.

– Ну, у вас там есть всякие Махоты да Константиновы. Долго ли с вашей-то дурью в голове!

Ася фыркнула в колени. Это надо же было такое придумать! Она и этот… Константинов. Или толстяк Махота. Да с ним не то что целоваться, смотреть в его сторону неприятно.

– А если ничего нет, тогда быстро иди ужинать и спать ложись! – Мама подхватила полотенце. – Устала она!

– Не хочу, – буркнула Ася и демонстративно поерзала в кресле, поудобнее устраиваясь.

– Вчера не хочу, сегодня не хочу! А когда – хочу? – Видимо, все, что маму интересовало, она уже выяснила. Нежелание дочери есть пока что не являлось поводом для выяснения отношений.

– Завтра, – отозвалась Ася, и мама ушла в кухню.

Как же было хорошо сидеть в кресле и не шевелиться… Репина откинулась на спинку, закрыла глаза.

И почему это она в обморок брякнулась? Никогда с ней такого не было. Да, денек действительно был утомительный – школа, ожидание у дома Сидорова, разборки со старшеклассниками, Олег, драка…

Ася улыбнулась.

Никто никогда в их классе не рассказывал, как терял сознание. А она брякнулась! Значит, она особенная, не такая, как все. В обморок падали благородные барышни из романов Тургенева. Значит, в ней что-то есть. Что-то, что обязательно привлечет к ней внимание Павла. Она нежная, она чувствительная, легко ранимая, ее нельзя расстраивать, иначе она все снова и снова будет падать в обморок.

Ах, как это все было необычно и приятно!

Репина неслышно засмеялась, пряча счастливое лицо в плед. Она и не подозревала, что ее падение – банальное следствие голодовки. Так же, как и постоянная слабость в ногах, головокружение, раздражительность. И что ничем хорошим это закончиться не может.

Репина всегда думала, что, дайте только ей свободных денька два, она уж так наотдыхается, так наваляется в постели, что потом всю оставшуюся жизнь помнить будет. Но предновогодняя суета закружила ее, взяв в свои крепкие уверенные руки. Уроков, конечно, не было, но дни все равно пролетали незаметно. И наступившие праздники просто не получалось проводить в кровати.

Поначалу они с Лерой никак не могли наговориться и поэтому без остановки бродили по району – Гараевой хотелось побывать во всех знакомых местах. И Репина с удовольствием вместе с подругой ходила по всем дворам и улицам, скрывая от самой себя, что делает это она не просто так, что у нее есть свой интерес.

Она надеется через Гараеву узнать новости о Павле, надеется встретить его.

Леру радовала Асина безотказность. После тяжелой пасмурной Махачкалы с ее бесконечными проблемами этот снежный город, куда она вернулась всего лишь на несколько дней, показался ей настолько праздничным и легким, что было удивительно, почему она раньше этого не замечала. Жила – и не видела всего этого великолепия.

А Репина уже вновь тащила ее к себе, где всегда вкусно пахло свежеприготовленной снедью, носились кругами похожие друг на друга маленькие Санька-Ванька. В этом веселом доме хотелось улыбаться, есть вкуснейшие бутерброды с вареной колбасой и запивать все это горячим сладким чаем.

Асе и самой было странно смотреть на свою подругу. Всегда спокойная, сдержанная, сейчас она была готова улыбаться по любому поводу. Эту доверчивую улыбку было особенно больно видеть, потому что Репина знала одну большую тайну. И эта тайна съедала ее изнутри. Она знала, что Лерина радость висит на волоске, что, случись какая-нибудь неожиданность, и Гараева все узнает. Узнает, что Павел ее совершенно не ждал, что все это время он был с другой. И что она, Ася, называющая себя Лериной подружкой, никакая ей не подружка, а предательница, потому что сама влюбилась в Быковского и была бы только рада, обрати он на нее внимание. И даже предприняла некоторые шаги, чтобы ее заметили – похудела, хочет покрасить волосы в ярко-красный или зеленый цвет. Тогда-то мимо нее вообще невозможно будет пройти!

От этих мыслей Репина теряла последний аппетит, уныло сидела над тарелкой, кроша пальцами хлеб. Мать с Лерой постоянно о чем-то говорили: о фильмах, о книгах, – даже с Санькой и Ванькой Гараева находила, о чем поболтать. Ася же молчала и только старательно растягивала губы в улыбке. Пусть думают, что у нее все хорошо.

После мучительно долгого обеда Асю ждало новое испытание – вместе с Лерой они шли к Павлу.

Из больницы Быковского сразу отпустили. В приемном отделении его обследовали, сделали рентген, не нашли никаких серьезных повреждений и отправили домой, отлеживаться. По квартире он вышагивал, слегка прихрамывая, весело помахивая перебинтованной кистью – у него был сильный вывих, треснуло ребро, была потянута нога, а на лице красовались несколько синяков и ссадин. Все дни он проводил в кресле – врачи ему советовали беречь ногу. И вот уже три дня подряд подруги навещали его.

Приходить к нему одна Лера боялась. Мать Павла, невысокая тучная женщина, каждый раз зло косилась на Гараеву, словно Лера была виновницей всех несчастий ее сына. Отношения между ними были натянутыми, и это чувствовалось сразу, как только Гараева появлялась в квартире Павла.

Ася была бы рада за километр обходить этот двор, с которым у нее было связано столько неприятных воспоминаний, но бросить Леру одну она не могла, поэтому каждый день ей вновь и вновь приходилось тащиться к дому Быковского.

Дверь им открывала его мать, недовольно поджимала губы, но все же пропускала внутрь. Лера старалась держаться за Асиной спиной, роль парламентера приходилось выполнять Репиной. Она здоровалась, интересовалась новостями, ходила в кухню за чашками и чайником.

А дальше начиналось самое страшное. Потому что, стоило пройти гостиную с большим круглым столом, накрытым бархатной скатертью, толкнуть дверь, и перед ней появлялся ОН.

Поначалу Ася так волновалась, что не запомнила ни слова из того, о чем они говорили. В голове настойчиво крутилась мысль о несчастных алмазах, которые добывают в Сингапуре и Китае, а потом куда-то везут. Еще на ум приходил фокус с вопросом о времени, который так лихо провернула Жеребцова, знакомясь с Крошкой Ру. Но часы стояли на столе, и спрашивать, который час, было бы глупо. А алмазы, судя по всему, нисколько Быковского не интересовали.