– Зачем навалять-то? – Жеребцова уже подняла было руку, чтобы снова хлопнуть по столу, но сдержалась. – Он ничего не поймет, если его просто так побить. Как-то надо объяснить, что он неправильно себя ведет. Мы не можем позволить, чтобы наших ни за что ни про что так обижали!

– А с чего ты взяла, что Лерка обижена? – осторожно спросил Ян. – Может, они перед ее отъездом поссорились?

– Расстались они? – повернулась Наташка к Репиной. Ошарашенная Ася отрицательно качнула головой. – Видишь? – Жеребцова снова посмотрела на Константинова, – никто ни с кем не расставался. Это он воспользовался Лериным отсутствием и устроил такую подставу!

– А еще Курбаленко верещала в классе, что Лерка ненормальная, что она из-за Быковского в окно прыгала, – с явным удовольствием сообщила Юлька.

– На себя посмотри, – снова не выдержал Ян. – Нашлась нормальная! Ты-то на что способна? Только других обсуждать?

– Да ну вас, – вскочила Наташка. – Мы с Асей сами что-нибудь придумаем.

Она потянулась, чтобы схватить Репину за руку и уйти, но Ася испуганно дернулась, боясь, что ей действительно придется что-то придумывать против Павла, и Жеребцова поймала только воздух.

– Да слушаем мы, слушаем, – толкнула подругу Юлька. – Что ты придумала?

– Пока ничего. Но без наказания этого оставлять нельзя! – И, как заправский полководец, она посмотрела на свою небольшую армию.

У Аси на мгновение помутилось в глазах. Вот это она попала!

– Так как? – Константинов оглянулся на пустой класс, а потом наклонился к окну. – Сейчас Майкла свистнем и поговорим с Быковским по-своему. Что тут думать?

– Разговорчивый нашелся! – скривила губы Юлька. – А мы тут, значит, просто так сидим?

– Нет, поговорить – этого мало. – Наташка нервно барабанила пальцами по столу. – Это не подействует. Нужна хорошая идея, чтобы ударить наверняка. Ладно, я что-нибудь придумаю. – Она посмотрела на Асю, к концу их совета заметно позеленевшую. – Не переживай, Репина! Даже если он к Гараевой не вернется, то запомнит это все равно надолго.

Не чувствуя под собой ног, Ася вышла из класса. Непривычная тишина школы, в которой уже давно закончились занятия, давила на уши. Все вокруг нее плыло, как в тумане.

На улице снег падал крупными легкими хлопьями. Он ложился Асе на плечи, и ей почему-то от этого становилось очень тяжело.

Лера! Ну, позвони же ты, Лера! Один маленький звонок, и все беды будут решены. Ася ей все расскажет, все объяснит. С кем же ей еще посоветоваться, как не с лучшей подругой?

Но она не звонит. Который день уже не звонит. И если это затянется, то Павел непременно попадет в беду. Из-за Репиной и попадет.

Может, еще не поздно что-нибудь сделать? Например, предупредить его?

Репина выпрямилась.

Да, да, его надо всего лишь предупредить, и все закончится. Он, такой большой и уверенный, ходит по улицам, улыбается людям и даже не подозревает, какая опасность нависла над его головой! А так он сразу же уедет куда-нибудь далеко-далеко. Возьмет билет, сядет на поезд и уже из какой-нибудь Африки будет писать Асе длинные письма.

«Благодарю тебя, спасительница моя! Сейчас, когда между нами километры полей, равнин, гор и океанов, я понял, что# ты для меня значишь…»

Дома Репина положила перед собой лист бумаги и задумалась. Во-первых, надо писать левой рукой, печатными буквами, чтобы почерк стал неузнаваемым. Во-вторых, текст должен быть безликим. Что-то типа: «Берегись! Тебе угрожает опасность…» Или: «Держись подальше от Курбаленко, иначе побьют». А можно так: «Дорогой, любимый, единственный, беги скорее за высокие горы, за синие моря, потому что только там, за горизонтом, мы будем счастливы». И подписаться – «В. Р.».

Или «Р. В.»?

Репина Василиса…

Ася вздохнула и… и…

Рука сама легла на стол, а пальцы непроизвольно вывели: «Павел».

Чувство было странное, потому что писала она это имя впервые.

Когда строчка закончилась и рука стала более уверенно выводить заглавную «П», Репина чуть изменила слово. По странице запорхали имена – Павлушечка, Павличек, Пашечка, Павлик.

Лист оказался быстро исписан, после чего был смят и отправлен в рюкзак.

Нет, над текстом предупреждения надо было еще подумать.

Теперь все школьные уроки неслись мимо Асиной головы. Декабрь пролетал, как в горячке. Стоило Репиной выйти на перемену, остановиться около стены и опустить глаза в пол, как в ее голову вихрем врывались фантазии.

Лес, темная дорога петляет между безмолвными деревьями, только слышно, как хрустит снег под копытами коня…

В ее вымыслах часто присутствовал конь, а иногда вырывалась вперед четверка вороных, запряженных в золотую карету.

Лошади должны были присутствовать обязательно, это придавало ее историям особую романтичность.

…Вот, значит, едет она верхом, черный жеребец под ней храпит и недовольно дергает головой. И вдруг за поворотом открывается ужасная картина – трое отморозков кого-то бьют ногами. Человек извивается, но не просит пощады, не зовет на помощь.

Конь под ней немедленно встает на дыбы. Раздается оглушительное ржание. Отморозки в панике бросаются в разные стороны. У одного из них в руке появляется длинный нож. Нехорошо поглядывая на Асю, он начинает подкрадываться к ней. Жеребец косится на холодный блеск металла, зло грызет удила. Потом резко разворачивается. В воздухе свистит копыто. Нож летит в одну сторону, отморозок, держась за разбитую руку, в другую. Слышится победное ржание. Конь опускается на передние ноги, помогая Асе сойти на землю. Утопая в глубоком снегу, она бежит к лежащему человеку, легко переворачивает его на спину. И – о, ужас! или – о, счастье! это Павел. Он жив! Он дышит!

Ася прикладывает к его бледным щекам горсть холодного снега. Секунда. Бархатные ресницы дергаются. Он глубоко вздыхает и открывает глаза.

Из-за деревьев показывается заплаканная Курбаленко. Она падает на колени, просит прощения – это ведь она завела Павла в чащобу, где их поджидала опасность, это ведь она даже не подумала заступиться за него. Но Павел Лизу не видит. Он смотрит только на Асю.

– Это ты меня спасла? – негромко спрашивает он. – Я этого никогда не забуду. Я теперь всегда буду с тобой!

Держась за руки, они встают, Павел холодными губами целует ее в щеку. Призывно ржет конь. Павел легко вскакивает в седло, сажает перед собой Асю, и они мчатся по просеке через лес, а навстречу им из-за горизонта поднимается ослепительное солнце.

Каждый раз от таких фантазий у Аси кружилась голова, сердце бешено стучало. Она так ярко все видела, что потом какое-то время не могла понять, где находится. Куда подевался лес и почему она сидит на стуле или стоит в коридоре около стены, а не изящно гарцует на красивом скакуне?

Павла надо спасать! Как же это сделать? Записку написать у нее не получилось. Подойти и просто сказать – тем более.

– Ну так вот… – Царькова говорила уже давно, но только сейчас Ася поняла, что обращаются к ней. – Она из кожи вон лезет, чтобы он ее заметил. А он – по нулям. Вообще! Словно ее и нет.

– Светка, зачем ты худеешь? – прервала этот бестолковый поток слов Репина, забыв, что уже спрашивала ее об этом когда-то.

После отъезда Гараевой Асе оказалось совершенно не с кем общаться. Все уже давно разбились на парочки, притерлись друг к другу, и никто не собирался ради страдающей Аси менять установившиеся порядки. Так и получилось, что среди большого класса, находясь постоянно в толпе людей, Репина чувствовала себя одиноко.

«Незадействованной» в 9 «А» оставалась одна Царькова. Она не то что ни с кем не дружила или с ней отказывался кто-то общаться, просто она легко уживалась в состоянии полудружбы со всеми. Светка спокойно могла подойти к кому угодно и заговорить с ним о чем угодно.

Ася же чувствовала постоянную неловкость. Она была не из тех, кто первым начинает дружить. Репина с удовольствием к кому-нибудь пристроилась бы. Но все были заняты, и единственной свободной оказалась Царькова, вот Ася и «зависала» время от времени рядом с ее партой.

– А что еще делать? – подняла пушистую бровь Светка. – Надо же чем-то себя занимать!

Странная это была причина для столь мучительных внешних преобразований. Но, с другой стороны, – когда, действительно, делать больше нечего…

Репиной тоже особенно заниматься было нечем – ни в какие секции и кружки она никогда не ходила, марки не собирала, музыкой не увлекалась. Все это требовало определенных усилий, на которые она была неспособна. Ей больше нравилось мечтать. Забраться с ногами в кресло или встать коленками на стул и уставиться в окно. Там по дорожкам, осенью и весной мокрым, засыпанным опавшими листьями или еще не очистившимся от снега, зимой – занесенным сугробами, а летом – сухим и жестким, – так вот, там ходили люди. И у каждого была своя история. И как было здорово эти истории придумывать! Телевизор смотреть не надо, все можно было и так вообразить.