Блеск светильников, мраморные колонны, узорная плитка под ногами.
Мария очутилась в вагоне, но название следующей станции расслышать не успела, двери захлопнулись, и поезд понесся куда-то в темном тоннеле. Потом выбросил Марию на очередную станцию – где опять свет, шум, запахи. Подъем на эскалаторе, затем в лицо ударил дневной свет. Мария поняла, что каким-то образом вновь оказалась на поверхности и теперь идет по Тверской улице, разглядывает витрины магазинов.
Впереди – новое здание «Интуриста», вон поворот на Газетный… А впереди – Охотный Ряд и башни Кремля над Александровским садом. Здание Манежа с одной стороны, с другой – гостиница «Москва». Да пусть и не настоящие, а «новодел», как говорят сейчас, но все равно, они – как символы, как намек на ушедшую эпоху.
И грустно, и радостно, и множество других, самых разных чувств смешались в одно – в любовь к родному городу. До этого момента Мария не осознавала, как сильно его любит.
Привыкла, не замечала. Да, относилась с теплотой, осознавала недостатки и достоинства этого города, ценила комфорт и возможности, который он давал, но то, что она испытала сейчас, – наверное, можно было назвать ностальгией.
Жгучее, незнакомое доселе чувство.
И там, в своем сне, Мария приготовилась иди все дальше и дальше, чтобы водоворот улиц и площадей окончательно затянул ее в себя, заставил забыть обо всем, но… не успела.
Потому что проснулась.
Щёлк – донеслось откуда-то извне. Или этот звук тоже ей приснился?
Мария открыла глаза, приподнялась на одном локте, прислушалась. Темно, чернота за окном – ни огней, ни звезд, ни луны.
Легкий шорох, уже где-то внутри дома. И скрип половицы. У Марии все внутри похолодело – кто-то был в ее доме.
«Это, наверное, Костя! Решил вернуться… Но я же отняла у него ключи?» Еще одна мысль мелькнула – о Федоре, но тут же угасла, так и не успев разгореться. У Федора там, в его доме, – невеста, да и не стал бы он так красться… Захотел бы поговорить – пришел бы, да, все возможно, но постучал бы в дверь.
Снова скрип половицы. У Марии уже не осталось никаких сомнений в том, что кто-то осторожно передвигается рядом. И тут новая мысль озарила ее. Деньги. Вчера она получила деньги – довольно крупную сумму, которая давала ей возможность прожить несколько месяцев, хотя бы до следующей весны. Деньги эти пока еще находились в доме.
От ужаса, от ощущения безнадежности Мария окаменела. «Ну вот и все. А на что ты надеялась? Ты неудачница. Ты никому не нужна. У тебя все отняли. У тебя и последние деньги тоже сейчас отнимут. Ты нелюбима этим миром, этой жизнью. Тебя ведь даже родная мать не приняла! Даже земля, по которой ты ходишь, кидает в тебя камнями…»
Мария, стараясь сдержать дыхание, тихо вылезла из постели. Нашарила на стене выключатель, резко нажала на него.
В первое мгновение, когда свет только вспыхнул, а глаза еще не успели привыкнуть к нему, Мария увидела темный силуэт у входа. Там стоял человек.
И в следующее мгновение она уже поняла, кто это. Узнала его. Тот самый попрошайка, что ходил у них по Дербенево. Не старый еще мужик с малиновым от пьянства лицом и черными ручищами. Тот самый, которому она когда-то посоветовала идти работать. Сейчас этот человек держал в руке нож.
Как ни странно, страх у Марии куда-то пропал, когда она увидела этот нож. Молодая женщина вцепилась в спинку стула, который находился рядом, и произнесла спокойным голосом:
– Не двигайся. Еще шаг – и я кину этим стулом в окно. Разобьется стекло. Будет грохот и звон. Мои соседки напротив услышат и прибегут.
– Не прибегут, – хрипло ответил мужик, распространяя вокруг себя запах старого перегара.
– Прибегут. Им до всего дело есть.
– Не успеют. Слышь, ты… Харе мне зубы заговаривать, бабло гони! – Он угрожающе взмахнул ножом.
– У меня нет денег.
– Да ланн гнать… Я в курсе.
– Выследил, значит. Вынюхал. А я не отдам тебе денег, – с нарастающей яростью говорила Мария. – Еще шаг – и я стулом кидаю в окно, – повторила она.
– Не придет никто.
– А если придет?
– Не успеют. Я тебя ножиком почикаю.
– Меня почикаешь, потом соседок, которые прибегут? Столько людей тебе придется зарезать, такой грех на душу не боишься взять? А ведь тебя потом искать будут, дядя. О таких убийствах, со множеством жертв, на всю страну рассказывают в новостях, убийц всем миром ищут.
Мария говорила с азартом, с ненавистью к этому типу. Она понимала, что идет по лезвию бритвы, но молча и безропотно сдаться не могла уже.
– Ты ведь не думаешь, что я совсем уж дура? Я деньги спрятала, и очень хорошо спрятала. Очень хорошо. Их тебе долго искать придется. Может, до рассвета. А когда рассветет, люди уже пойдут, от дороги окна в моем доме выбитые увидят. А соседок молочница точно пойдет проведать, она к их домам каждый день молоко приносит… Ты ведь стольких людей убьешь, дурак, и все зазря.
– Сама дура… – огрызнулся мужик. Глаза его забегали, он явно поддался логике Марии. – Я вот что… я тя пытать буду. Сама скажешь, где деньги!
– Ну, если ты хоть шаг сделаешь сейчас, я стулом в окно кину… – опять напомнила она.
– Да не почешется даж никто, на крики-то твои! Блин, в третий раз по кругу идем! Я тя пытать буду сразу!
– А я кричать буду. Ты знаешь, как я кричать умею? Тогда уж точно вся деревня сюда сбежится.
– А я те рот завяжу, вот! – с ненавистью, дрожа, выпалил мужик. – Сучка какая… Угрожает мне еще!
– Как же я скажу тебе, где деньги спрятала, если ты мне рот завяжешь?
– Сучка какая! – взвизгнул тот, уже вне себя. – Да что ж ты надо мной издеваешься…
– А ты думал, я испугаюсь? Ножика в твоих руках испугаюсь? Вот так просто все деньги тебе отдам? Нет, милый. Я смерти не боюсь. Совсем не боюсь. У меня сейчас такая жизнь складывается, что мне, может, самой умереть хочется. Я твоему приходу, ты не поверишь… рада даже. Ну, убей меня. Зарежь. Только сразу, быстро. Прямо в сердце.
– И зарежу.
– И где деньги – не узнаешь?
– Да что ж ты издеваться вздумала над человеком! – взревел мужик и топнул ногой.
– А ты зарежь меня… – наступала Мария, забыв и про стул, и про свое обещание разбить окно. Босая, в одной ночной рубашке, она уже шла на непрошеного гостя и чувствовала, как губы ее кривит улыбка.
Свет в Ташиной комнате горел до поздней ночи. Таша работала, стараясь как можно скорее закончить свой сценарий, и Федор ходил мимо ее двери на цыпочках, боялся потревожить невесту, отвлечь ее.
Но чем дальше, тем сильнее росло в Федоре недовольство своей подругой. Он не мог смириться с жизненной позицией Таши. «Я бы умер, если бы мне пришлось вот так, осознанно, гнать халтуру. Я делаю только то, что мне интересно, а если я уж делаю что-либо, то делаю это хорошо. А она сидит себе и пишет, пишет тексты, от которых ее саму воротит, которые ей противны. Нет, я чего-то не понимаю в этой жизни… И ведь тысячи, сотни тысяч людей гонят халтуру, во всех областях, оправдываясь тем, что это их жизнь заставила, или там государство виновато, или мать с отцом в детстве чего-то там недодали. И вот теперь мы все барахтаемся в этой халтуре, как в грязи, и уже тонем в ней… Но это же стыдно! Даже если тебе платят копейки, надо выполнять свое дело хорошо, либо – не браться вовсе, уходить в какую-то другую профессию!»
Федор после сегодняшнего разговора с невестой, состоявшегося в вишневом саду, сначала испытал огромное облегчение. Они с Ташей, кажется, смогли разобраться во всем, сумели открыть свои души друг перед другом.
Но одно дело – понять человека, другое – принять его. Как оказалось, они были разными людьми, с разными взглядами на жизнь. Он – человек крайностей, привыкший идти напролом и рубить сплеча, она – сдержанная, умеющая подстраиваться и терпеть. Огонь и вода. Кажется, противоположности должны сходиться?
Должны. Но только на время и только в определенных обстоятельствах. А потом их пути непременно разойдутся.
Таша – неплохая, но она чужая, это надо признать. Она может сделать счастливым какого-то другого человека, но только не Федора. И он тоже не сможет сделать ее счастливой, потому что и он для нее – чужой. Он для Таши сейчас – спасательный круг, единственная возможность не утонуть. Она хочет уехать из страны и потому так вцепилась в Федора… Думает, что он ее единомышленник. А он не единомышленник, он сам с собой воюет.
Именно это понял Федор сегодня. Как откровение на него снизошло. Возможно, еще и потому, что он познакомился с Марией.