– Но я же две недели в Москве до того жил, с тобой… Я на заводе все свое время провожу, я там ем, сплю, все такое…

– Нет, – огрызнулась жена, – не верю. Где ты там спишь, в чане с закваской? Костя, я не замечаю следов того, что ты тут хоть что-то делал! Ел, пил, телевизор смотрел… Вон на экране тоже пыль. Только кофеварка в рабочем состоянии, кофе ты тут варил, точно… Но и все. Ты ведь у нее обретался, у этой своей Машки.

«Мари!» Костя вздрогнул, вспомнив о возлюбленной. Что с ней случилось? Только сейчас он задумался всерьез о том, что там могло произойти с Мари. Байкалов ее, что ли, убил? Почему, зачем? А если правда Мари убили… Ему стало холодно, неуютно. Он теперь один остался на этом свете (не считая детей). Ведь Люда – это не подруга, не любовь всей его жизни, даже не жена, это ходячее обременение какое-то… Теперь даже по душам не с кем будет поговорить.

– Что ты молчишь, Костя?

– А ты вообще поняла, что произошло? Человека убили… – с трудом произнес он.

– Значит, твою любовницу убили, да?

– Да, – нашел он в себе силы признаться. Сел, закрыл лицо руками. «А, будь что будет…»

– У тебя тут есть любовница?

– Была. Была, да! И мы с ней расстались причем. А тут вон еще что… Ее убили. Не знаю, правда или нет.

– Костя, ты признаешься в том, что у тебя тут есть любовница? – пронзительным, режущим слух голосом опять спросила Люда.

– Да. Да. Да!!! – Он прокричал ей прямо в лицо.

– Ах ты, гад… А я… Я прямо как чувствовала… – Жена вдруг закружилась на месте. – Гнала, как сумасшедшая. Я знала, что Педровна не врет, ведь тут всё как на виду…

– Не врет твоя Педровна. И дура она старая, твоя Педровна, без мозгов совсем. Я ж ее уволю после этого. И будет она лапу сосать, детям своим помочь не сможет, они ж у нее на шее сидели, дочь – мать-одиночка и сынок-алкаш. Они ж без ее денег теперь загнутся. Идиотка она.

– Она? Она умница! – остановилась жена. – И никто ее не уволит. Будет работать на прежнем месте, я ей зарплату повышу.

– Ты?

– Я. Это же все мое, все на меня записано. Я хозяйка. И все остальное имущество на меня записано, ты забыл? Ты нищий, Костя. Ты теперь бомж, понятно?

У Люды было большое, гладкое лицо, формой напоминающее грушу – широкое снизу. Абсолютно без морщин, белое, словно маска, в каких выступают актеры китайского театра. И черным-черным обведенные узкие глаза. Какое чужое, неприятное женское лицо…

– Понятно, – сказал Костя устало. – Я знал, что этим все закончится. Что ты меня выгонишь. Я жил всегда, словно на пороховой бочке, рядом с тобой, я все делал ради тебя, а ты с меня семь шкур драла… Ты ведь еще с детьми мне теперь видеться запретишь, да?

– А ты думал!

– Я знал. Ты меня и отсюда выгоняешь, да? – Он провел рукой вокруг. – Из этого дома?

– Я что, должна тебе любовницу простить? Ну уж фигушки! Вещи свои собирай и уматывай на все четыре стороны! – закричала Люда. Кажется, она была вне себя, глаза у нее совсем сузились, словно щелочки, но лицо оставалось при этом все таким же белым и гладким, напоминающим маску.

– Хорошо.

– Видеть тебя не могу… – Она вдруг изо всех сил толкнула Костю в грудь, отчего он отлетел к стене и больно стукнулся о нее лопатками, затем выбежала из дома.

Костя постоял некоторое время, затем подошел опять к окну, открыл его. Мимо, по дороге, пронеслась машина Люды, подняла столб пыли.

Костя проводил машину взглядом.

Засеменила в обратную сторону Ласунская, в смешной пижаме, пушистые волосы нимбом вокруг головы.

– Нелли! Нелли, что там с Машей? – крикнул Костя.

– С Машей? Да все с ней в порядке… – буркнула соседка.

– Кто-то кричал, что ее застрелили…

– Да это Ксюха панику подняла! – сердито произнесла женщина. – Много шуму из ничего… Все живы, даже никто не ранен. – Она засеменила дальше.

«Жива… Это хорошо, но вот мне как жить-то теперь? – с тоской подумал Константин. – Зачем я Людке во всем признался? Надо была держаться до последнего! Не пойман – не вор. Какой я дурак, боже мой!»

* * *

Люда всегда была уверена в своем муже. Даже когда тот жил неделями в Дербенево, а она – в Москве, с детьми.

Ведь Костя любил только ее. Всегда баловал, позволял многое, не настаивал на том, чтобы она шла работать. Идеальный муж. Все деньги он отдавал Люде, а сам никогда не контролировал ее траты. Дарил подарки, цветы по праздникам – обязательно. Когда наездами бывал в Москве, всегда, если случалась свободная минутка, возился с детьми, они отца просто обожали.

Да, нудноватый, да, скучный, да, ворчал еще часто, придирался, но это же все мелочи, не самые страшные мужские недостатки!

Рядом с ним Люда всегда чувствовала себя маленькой капризной девочкой. Она своевольничала, а Костя словно нехотя, но потакал ей.

Вчерашний разговор с Галиной Петровной, или Педровной, – технологом, работавшей на сыроваренном заводе, буквально выбил почву из-под Людиных ног. «Ты, Людмил, зря за мужем не приглядываешь, завел он себе тут кого-то, для души и сердца. И давно причем…»

Люда засмеялась, свела разговор с Педровной к шутке, а у самой внутри все съежилось, похолодело. Хотела спать лечь, и легла даже, а вот уснуть так и не смогла.

Посреди ночи вскочила, дети спали, написала матери записку (хорошо, что мать оставалась у них в эти дни), а сама – в машину, и по газам. Хотела лично проверить – правда ли.

И какое же облегчение она испытала, обнаружив в дербеневском доме мужа одного, спящего. Это ли не счастье?

А потом… Кто-то там в окно закричал про Машку. «Твою Машку» – это Косте. И муж сам взял да и признался в своей неверности. Получается, не солгала Педровна…

Так тяжело, неприятно ощущать себя нелюбимой.

И испытывать ту же нелюбовь, вернее, даже ненависть – к родному мужу.

Мир без любви.

«Ты у меня еще попляшешь… В ногах будешь валяться. Нищим останешься. Детей больше никогда не увидишь!» – думала Люда, лихорадочно крутя руль. Дорога от Дербенево была не самого лучшего качества, грунтовка, да еще извивалась, словно змея…

За поворотом она едва не наехала на мужика, топавшего ровно посредине проезжей части. Хорошо, что успела вовремя затормозить, подняв облако пыли. Но испугалась сильно!

– Ты спятил? – Она высунулась в окно. – Куда прешь? На обочину сворачивай…

Мужик – еще не старый, но с малиновым испитым лицом, с огромными руками, напоминающими клешни – тоже малинового цвета, с вкраплениями черного (в грязи, что ли, купался?), со свалявшимся войлоком вместо волос на голове; одетый в драный балахон – показался женщине настоящим троллем из фильма-сказки.

Впрочем, «тролль» вел себя вполне дружелюбно:

– Красотка, слышь… Подбрось до станции, а? Срочно надо.

Люда даже опешила от подобной наглости.

– Чего тебе? – растерянно переспросила она.

– До станции, говорю, подбрось! Мне в Москву надо. А тут такие поганые места и люди злые… Прям никакой жизни. Ну пусти, а… – он растопырил руки, стоя перед машиной.

Люда подняла стекло, чуть сдала назад, а затем, поднимая опять облака пыли, решительно объехала нахала.

Сажать к себе в чистенький, пахнущий ванилью салон какого-то подозрительного бродягу?! Да ни за что…

«Нет, я понимаю, подвезти женщину с ребенком или пожилого человека… Да и то в наше время лучше обойтись без попутчиков! Мало ли аферистов!» – раздраженно подумала Люда. Сбавила скорость, смахнула со щеки слезу. «Теперь я мать-одиночка буду. Многодетная мать-одиночка. Без всяких перспектив. Кому я нужна, с тремя детьми?»

До этого дня Люда никогда не чувствовала себя одинокой. Всегда находился рядом тот, кто заботился о ней. Хлопотливая мама, старшая сестра Анюта – надежная, словно скала. Муж. Потом сами дети… Да-да, когда они выросли, они тоже стали заботиться о матери, Петя и Сандрик, чудесные мальчики, словно это они были взрослыми, а она – маленькой девочкой. Могли приготовить чай, убраться, запустить самостоятельно стиральную машину, напомнить о чем-либо важном, что у самой Люды из головы вылетело… И за Ниной они так же присматривали, ничуть не ревновали к младшей сестре.

Не дети, а сокровища.

А теперь все развалится. Нет, близкие не перестанут заботиться о ней, они никуда не исчезнут, мальчики от нее не отвернутся, они с мамой останутся рядом, но… Люда будет теперь одна. Статус у нее новый возникнет, потому что – без мужа. Да, да, полно родни, но она – одна. А как родные станут за нее переживать, за ее одиночество… Если подумать, то после расставания Люды с мужем развалится весь тот замечательный, веселый, прекрасный мир, в котором жила их семья…