– Слушай, ты права… Надо их познакомить, – улыбнулась Нелли. – Хотя я теперь – пас. Не мое это дело.

– Ага, а кто Маше на Байкалова ходил ябедничать? «Не пара он тебе…» Но ты права, пусть сами свою судьбу строят. Я слышала, что Устин собирается в Мексику… Или в Эквадор? Вишневый сад не смог купить, так ничего его здесь больше не держит. Таша с Устином могла бы поехать. Ведь именно ей в России не живется чего-то. Есть такие люди, их сама среда словно выталкивает. Не плохие они, но чужие, что ли. Но они везде чужие, везде недовольны. Уедет такой человек далеко-далеко, аж на другое полушарие, и все равно недоволен. Оттуда свои родные места критикует. Живешь в Австралии, например – так и думай про Австралию, ее проблемами интересуйся, а не нашими.

– Так сердце за свой родной край болит… – недовольно произнесла Нелли.

– А если болит – так не уезжай. Живи здесь, сам порядок наводи. Хотя чего я, и тут полно недовольных. И ноют, и ноют, и страдают… Конечно, жизнь сама по себе – тяжелая штука, посылает испытания. Но есть вот такие вечные страдальцы, им все плохо, всегда. Им даже ада не надо – они уже в нем живут. И вообще… давай не будем об этом, а то поссоримся, – нетерпеливо произнесла Ксения.

Они некоторое время молчали, наблюдая за скандалом, разгоравшимся на участке Марии.

– Какое платье на Людмиле вызывающее… – деликатно вздохнула Нелли.

– Ага. Она в нем на пожарную машину похожа. О, слышишь? Кто там кому изменил?

– Да Костя с Марией Людмиле изменил…

– Нет, погоди, теперь Костя свою Людмилу в каких-то изменах обвиняет.

– «Я тебе рога наставила…» Тьфу. Гадость какая. Противно слушать. Люди живут низменными инстинктами…

– Да у нас в Дербенево деревенские себя приличнее ведут… Кстати, а где тот бродяга, что тут последние дни шатался?

– А, попрошайка, молодой еще мужик?… Откуда же я знаю, ушел куда-то, дальше попрошайничать. Они же как перекати-поле, бродяги эти.

– Я вот что сейчас подумала. Ташу с Устином мы все равно не смогли бы свести. Огня в них нет. Ни в ней, ни в нем. Ничего не получилось бы… Ой, смотри! Эти там, на участке, замолчали. Побежали куда-то… – вытянула шею Ксения. – Определенно у них там сейчас что-то произошло!

* * *

В этот раз камень, который взялась выкапывать Мария, выглядел как-то странно. Не белый, а черный, словно обугленный, и весь в рыжих наслоениях, напоминающих мох. «Чего только земля из себя не выталкивает…» – устало, отстраненно подумала молодая женщина, вонзая лопату в землю.

Сзади шумели голоса, но она старалась не вслушиваться. В принципе все ясно. Каждый из участников этого многоугольника умудрился наломать дров.

«Интересно, существуют ли люди, которые живут, словно «набело» – без помарок и ошибок? И сами изначально все правильно делают, и еще умеют правильно реагировать на удары судьбы? Вовремя соломку себе подстелить, на чужом опыте успешно учатся? Поэтому они все жизненные экзамены на пятерку сдают, ну, или в крайнем случае, на четверку. Нет, вряд ли где можно встретить таких людей. Откуда мудрость, если своего опыта нет, особенно негативного? Я, кажется, не совсем верно вопрос ставлю. Существуют ли люди, которые, обретя в испытаниях некую мудрость, больше не совершают никаких ошибок? Накопили опыт, насмотрелись разного, и дальше – только с песней, только вперед? Тоже вряд ли. На те же грабли, может, они и поберегутся наступать, но в какой-то новой ситуации, незнакомой, легко оступятся… А так хотелось, чтобы мир был без измен, предательств, мести. Без зла… Только одна любовь!»

В этот момент Мария вспомнила о своей матери.

В сущности, мать делала все правильно. Формально – все правильно. Дочь никогда не голодала, не испытывала холод и унижения, ее не били в детстве.

Но мать не любила Марию, и эту рану ей никогда не залечить. Даже в старости, наверное, душе не будет покоя. Что бы она ни делала, на всех ее поступках и решениях лежит печать нелюбимой. И это навсегда. И сама судьба теперь Марии совершать ошибки и глупости, потому что нелюбимых – гонит по жизни боль, а вовсе не желание стать счастливой.

Если бы мать могла с того света вернуться, хоть на миг, и сказать Марии, что любит ее… Все пошло бы иначе. Да, можно, наверное, с помощью психологов, или, напрягшись самой, убедить себя, что мать на самом деле любила ее, просто не умела проявлять свои чувства, что перед братом, Денисом, у матери было чувство вины, и потому она так себя вела… и прочая бла-бла-бла.

Не убеждалось. Сквозь бетонные плиты нелюбви ни один росточек надежды не мог пробиться наружу.

Или случилось бы какое-нибудь чудо. Или знак какой был… Хоть сон…

Мария выкапывала землю вокруг этого черного камня, большого на вид, потом, не рассчитав, случайно задела его лопатой. Раздался скрежещущий звук, словно металл соприкоснулся с металлом. «Боже, что я делаю! А вдруг это бомба со времен войны тут лежит и сейчас рванет?!» – с ужасом подумала молодая женщина.

За спиной шумели:

– Да ты же не женщина, ты танк!

– А ты рохля… ты тихушник, вот кто ты.

– А каким мне еще быть, если с тобой невозможно разговаривать, ведь у тебя только два мнения – твое и неправильное!

– Ты можешь уехать в другую страну самостоятельно, без меня!

– А как я одна там буду, в другой стране? Я не могу ехать туда одна, без твоей поддержки… Весь смысл этого предприятия и заключался в том, что мы отправляемся туда вместе! Как муж и жена!

– Я готов тебя поддержать, если ты приедешь следом, по какой-то другой визе. Я готов помогать тебе, но только как друг, понимаешь!

– Мне тридцать восемь лет, кого я там найду, с кем мне там семью создавать…

– Вот именно, тебе всего тридцать восемь лет!

Мария наклонилась, всмотрелась, готовая в любой момент отпрянуть, закричать. Но камень, а вернее, железяка напоминала не бомбу, а скорее – горшок. Огромный чугунный горшок, который ставили в печь. Молодая женщина села на землю, осмотрела горшок со всех сторон.

В одном месте виднелась трещина, свежая, от лопаты. Мария коснулась ее пальцами, и неожиданно отпал кусочек черного металла. Отвалился, словно труха. Внутри горшок был набит чем-то, тоже как будто черной трухой. Черно-зелеными лепестками. «Наверное, древние заготовки на зиму, как у меня в погребе стояли…» – успокоилась Мария.

Она подцепила пальцами лежащий сверху круглый «лепесток». Тяжелый, плотный. Это тоже металл. Потерла. Потом провела ногтем. Под наслоениями, напоминающими сажу, блеснул металл. Блеснул ярко, весело, отражая солнце.

Золото.

Сама земля, по которой она ходила, улыбалась теперь Марии. «Люблю, – говорила земля. – Люблю тебя, моя девочка. Это тебе подарок. А подарки знаешь кому дарят? Нет, не самым достойным… Подарки дарят самым любимым».

– О господи… – прошептала Мария, разглядывая на ладони, перепачканной землей, золотую монетку.

Подошел Федор, посмотрел сверху, на раскрытую ладонь Марии. Сел на землю, напротив, тоже заглянул в горшок, достал пригоршню монет, чуть подкинул. Монеты солидно звякнули. Присвистнул, высыпал монетки обратно в горшок, отряхнул руки.

– Я не понимаю, – негромко произнесла Мария. – Это что, клад?

– Наверное, – ответил Федор. Он глядел на нее весело, с нежностью. Казалось, его интересует только она, одна она. А клад – ну так, постольку– поскольку…

– Ты знаешь, я тебе признаюсь честно, – все так же негромко продолжила Мария. – Я всю жизнь ждала какого-то знака. Чуда, что ли. Явления… Что меня любят.

– Я тебя люблю, – вдруг усмехнулся он. – И чудо – это ты. Ты мое сокровище. Моя прелесть… – дурачась, добавил он.

– Я о другом немного… Сложно объяснить. Я о другой любви. О материнской. Этот клад может быть знаком? Что мама меня любила?

– Н-не знаю… – озадачился Федор. – Но во всяком случае сама Вселенная тебя любит. Бог тебя любит, что ли… Это больше чем просто материнская любовь. Да и вообще… Наверное, каждого человека любят. Ну кто-то там, неведомый. Природа, высшие силы… Ой, я тоже не мастак говорить о столь высоких материях! – он засмеялся. – А вообще – да, можешь считать этот знаком.

– А это точно золото? – с любопытством спросила молодая женщина, разглядывая монетку у себя на ладони.

– Похоже на то. И тебе полагается сколько-то там процентов от найденного клада.

– Что? Какого клада? – К ним подошел Костя – взвинченный, раздраженный, с дрожащими губами. Увидел разрытую землю, торчащий одним боком горшок, монетку на ладони у Марии, сияющую отчищенной стороной… И сразу все понял. – Золото?! – воскликнул он потрясенно.