Митя потихоньку вздохнул: с такой Верой каши, как говорится, не сваришь никакой. Все окончится светским трепом, а ему хотелось найти и сказать какие-то очень важные слова, чтобы она ждала его опять так, как те три года.

Он взглядывал на нее время от времени и видел, что лицо у нее довольное и как бы тайно улыбающееся, и подивился тому, как мгновенно она может меняться.

Вчера — это была несчастная, глубоко любящая женщина, сегодня — веселая молодая девица, у которой на уме разве что флирт, не более. Это и обнадеживало как-то, а вроде бы наоборот — толкало в пространство никаких отношений… Он решил везти ее на Лосиный остров. Сейчас рабочее время, и там сейчас народу практически нет, и они смогут побыть там в одиночестве. Но с сегодняшней Верой вряд ли что получится. Она забыла, что он завтра улетает?..

Она не забыла, ничего не забыла, но сказала себе: не будь расхристанной дурочкой, каковая ты есть. Таких перестают любить. Таких бросают. С такими не считаются. О таких забывают через минуту, как перестают видеть. Не-ет, Митенька, любимый, с тобой нельзя быть честной!.. Она будет сегодня твердой и кусачей. Вот так уж, прости, милый…

И Вера часто смеялась на любое почти слово, закидывая голову. Митя видел ее белую, длинную, с длинными пальцами руку, которая плавно двигалась в пространстве машины: то поправляла притемненные очки, то барабанила по стеклу, то закладывала рассыпающиеся волосы за ухо. Рука эта не делала только одного: не обнимала Митю, не брала его за руку, не дотрагивалась до него никак.

Всего такого будто и не было никогда. И не будет. Митя чувствовал, как надежда утекает из его сердца, и оно катастрофически пустеет. Но все равно он счастлив, что эта женщина, — казалось, когда-то давным-давно, — принадлежала ему и плакала от любви и горя…

И это все больше заводило его.

Такси мчалось, и они перебрасывались ничего не значащим разговором, не касаясь никаких острых или больных тем.

Они вышли недалеко от просеки, ведущей в рощицу, полосатую от тени деревьев, но совсем не такую, какой помнил ее Митя — после окончания первого курса они ездили сюда на́ шашлыки.

Теперь эта роща показалась ему унылой и некрасивой.

Вера же воскликнула:

— Как здесь хорошо! Как тихо! Ты молодец, что привез меня сюда.

Она скинула туфли и пошла по мягкой волнистой траве. Митя пошел за ней, тоскливо понимая, что ничего сегодня не будет: ни любви, ни разговора… Он вспомнил о Нэле, которая печет в жаре кухни ненужные ему пироги, и ко всему еще прибавилась досада на жену.

Вера исчезла и вдруг откуда-то снизу крикнула:

— Митя! Иди сюда, здесь такой ручей!

Он прошел вперед и увидел обрыв. Внизу, на бревне сидела Вера, опустив в ручей ноги. Она глянула на него снизу и снова позвала:

— Иди сюда…

Он спустился и сел рядом с ней. Он молчал, а время уходило, убегало, уносилось… И он еще ничего не сказал и не спросил… А надо ли тебе это? подумал он, не хочешь ли ты только мимолетной любви, чтобы удовлетворить свою жажду этой женщины и улететь со сладостным ощущением счастья, оставив надолго память о себе?.. Как же тебе понравилась любовь, которую ты нашел, как монетку в пыли!..

Вера обернула к нему лицо:

— Митя, это правда, что ты выкупил меня? — вдруг спросила она, — или Санька мистифицировал?..

— Правда. Я бы дал сколько угодно, но он сам назвал цифру.

— Видимо, я больше не стою, — с печальной смешливостью откликнулась она.

Он не нашелся как ответить и промолчал, поглядел на часы и понял, что времени уже нет. Скоро Нэля станет звонить по всем телефонам, и начнется паника. Ну, что ж… Пусть будет так.

Он посмотрел на ее покрасневшие от ледяной воды ноги и сказал:

— Это же ключ, ты простудишься…

— Злишься, что все идет не по твоему плану? — спросила вдруг она, остро глянув на него.

Он сделал вид, что обиделся:

— Не надо так зло, Вера. Я — плохой, я знаю, но не настолько.

— А на сколько? — весело спросила она.

— Возможно, это знаешь ты… — со значением сказал он.

— Возможно, — прозвучало ее эхо.

— Мне пора, дорогая, — сказал он, — ведь утром я улетаю…

— И тебя ждут, — утвердила она и встала. Ноги у нее покраснели, и он снова заметил:

— Ты простудишься. Пойдем…

…Ну, вот и все, подумала Вера, еще полчаса вместе в такси и три года одиночества — впереди… Она готова была закричать, но сдержала себя.

И вдруг Митя бросился к ней. Взял в руки ее лицо и сказал:

— Вера, знай, я люблю тебя. Одну тебя. Что бы там ни было раньше. Только ты. И пожалуйста, запомни это.

Он поцеловал ее, и она не оттолкнула его. Но дальше ничего не последовало.


Они подъехали к ее дому уже в темноте.

Она хотела быстро выйти из машины, но Митя задержал ее за руку:

— Неужели ты ничего мне не скажешь? — спросил он, и в голосе его звучала искренняя боль.

— До свидания, Митя, — сказал она, — до свидания. — Поцеловала его в волосы, выскочила из машины и… исчезла.

Он не побежал за ней, не крикнул, чтобы вернулась… Он ехал домой и думал, что вернется к Вере. Пусть не сейчас, но вернется. Она — его судьба, а он — ее, и им друг от друга никуда не деться.

Около их дома стояла толпа, и Митя, остановив машину, услышал обрывки разговоров: кто-то то ли упал с высокого этажа, то ли попал под машину. Смертельный исход… Жертва — женщина.

Митя вихрем взлетел к себе.

Открыл дверь и крикнул:

— Нэля! — И громче: — Нэ-эля-я!

Никто не отвечал. Он обежал все комнаты — никого. И тут он подумал, что «то» происшествие — с ней, Нэлей… Почувствовал он вину? Пожалуй, только ужас… Захотел ли бежать вниз и узнавать, так ли?.. Нет.

Он сел и закурил, решил, что выкурит сигарету и тогда начнет действовать. Было одиннадцать вечера.

Ключ повернулся в замке, и вошла Нэля.

Она сразу увидела Митю в кресле, с сигаретой. А он вскочил, швырнул сигарету, бросился в переднюю и истерически стал кричать, что она его перепугала насмерть, что он слышал о происшествии и чуть не умер от ужаса и собирался с силами, чтобы узнать. Можно так? Где ее носило?

— А тебя? — спросила Нэля. — Что сделал со мной ты? Ты уехал ровно в пять, сейчас одиннадцать. Я не звонила в издательство, потому что уверена была, что там никого нет.

— Но почему? — вскрикнул он.

— Потому что ты, Митя, — фальшивый человек. Я не знаю, где ты был, и никогда не узнаю… Но так, как ты поступил со мной, бессердечно и подло… — Она села в кресло и заплакала. Это уже легче! Слезы всегда разбавляют сухость злобы. Они разводят до нужной размягченной кондиции жертву… Теперь можно начать выкручиваться.

— Ты зря обижаешь меня и обвиняешь в несуществующих грехах, — сказал он ровным голосом, в котором все же проглядывала обида, — сейчас ты все узнаешь. В редакции мне пришлось «поставить», но там оказалось неудобно, и мы переместились в Дом журналистов. Мне было неудобно отказать, если ты, конечно, не понимаешь… Домой вез меня парень из редакции на своей машине, он нарушил — на красный свет поехал! Ну и разбирательство, еще ко всему прочему, началось. Хотели у бедняги права отобрать, запашок-то ведь чувствовался… А ты черт-те что выдумываешь!

Если бы Нэля умела молиться!

Она бы брякнулась тут же на колени и долго била поклоны и благодарила Бога за спасение в пути… За спасение в любви. Но она не умела этого ничего и просто тихо поворчала, что так и думала, всегда он попадает в какие-то истории. И заключила это все обыденным, таким милым и домашним вопросом:

— Ужинать будешь? Пироги уж остыли совсем…

— Нет, — ответил Митя. — Пойду лягу.

Он был настолько опустошен, что едва мог двигаться. Прошел в спальню и, не раздеваясь, рухнул на постель. Нэля опять поворчала насчет мальчишества, легкомыслия, стащила с него ботинки, брюки, пиджак и заботливо укрыла одеялом.


Днем Митя улетел.

И буквально на следующий день позвонил забытый всеми Анатолий.

Нэля не узнала его, и когда он наконец назвался после длинных кокетливых напоминаний, вдруг почувствовала недовольство: он был ей не нужен, полной Митей, своей беременностью, отъездом… Поэтому разговаривала с ним суховато и без интереса. Он это почувствовал и разозлился. Сказал, что вообще-то он звонит Мите…