И немного раздалась: плечи, грудь, бедра. Только талия осталась такой же тонкой.
Митя с немым восторгом Смотрел на нее.
Она ввела его чуть не за руку в квартиру и сказала:
— Снимай свое мокрое барахло.
Он снял плащ, причесался.
И через минуту перед ней стоял прежний Митя, только чуть постаревший, чуть погрузневший… Митя в начале излета. «…Как ужасно, что всем нам приходится стареть… — подумала Вера. — Это не идет никому, но Мите — особенно! Пока еще мало заметно, — пожалуй, только ее придирчивому неравнодушному глазу…»
— Идем, — сказал она, — я сегодня дома, и потому у меня есть обед…
— Я в таком виде, что только для кухни… — пошутил Митя, но как-то грустно.
Он увидел, что квартира очень маленькая, но двухкомнатная.
Они прошли в комнату. И Митя узнал толстое старое кресло, в котором он сиживал тогда у нее… И тут же в него угнездился.
Вера рассмеялась:
— Все в него садятся! Никто в современное не плюхается!
…Кто же эти «все»? Конечно, у нее кто-то был, а может, и есть?.. А что ты хотел? Чтобы она была тебе верна, как Ярославна? Стояла на башне, глядя в сторону Америки? Так было. Но ты не сумел сохранить. Она благожелательна и холодна, как снежок…
Вера спросила, не хочет ли он пообедать? Он ответил, что хочет выпить с ней, и пусть она не скачет по квартире, а даст на себя посмотреть. Но она все же ушла на кухню.
Митя внимательно оглядел комнату, пытаясь найти следы мужчины. Таких следов он пока не увидел, но вот дверь во вторую смежную комнату была закрыта плотно. Там — спальня. И возможно там — те самые улики…
Митя горел от ревности. Он попросит показать ему квартиру! Вот он что сделает! Она не сможет ему отказать, и возможно, тогда он что-то и увидит…
«…Ну и что? — спросил он себя. — Что ты сделаешь? Уйдешь? Не смеши сам себя!»
Пришла Вера, неся тарелочки с закуской и бутылку коньяка.
— У тебя дома коньяк! — со значением протянул он. — А для кого, если не секрет?
— Ну, вот для тебя сегодня, — ответила она, нимало не смущаясь.
Чужая, — решил вдруг Митя, и забрезжило, что с ней ничего не выйдет. Что-то в ней страшно изменилось!..
Она присела против него и как-то совсем по-прежнему сказала:
— Митя, давай выпьем! Мне так хорошо сейчас с тобой.
…Но все равно не так! Не так она сказала! Не как к мужчине она обратилась, а как к мальчику, младшему братишке, которого любит по-родственному и давно не видела.
— За тебя, — приподнял Митя рюмку, — за нас… Если можно?..
— Отчего же нельзя? — улыбнулась она (он возненавидел ее сегодняшнюю улыбку — такую спокойную и лучезарную, телевизионную).
— Все можно, Митечка… — сказала она с какой-то странной интонацией, но снова приклеила улыбочку.
— Ты стала другая, — Митя посмотрел ей прямо в глаза, — будто зритель в зале, на комедии…
— Трагикомедии, — ответила она и снова улыбнулась.
…Ах, гадкий мальчик! Тебе все хочется по живехонькому ходить! Чтобы все дышало и трепыхалось. С кровью и мясом чтобы. А у меня гемоглобин кончился! Придется иметь дело с тем, что есть. Посидим, поиграем в слова, подурачимся… А у Лели, совсем недалеко отсюда, играет твой сын Митечка, но ты об этом никогда не узнаешь!..
— Мне кажется, — сказал Митя задумчиво, — что я и не был никогда с тобой…
— Не знаю, — прищурилась Вера, — может, и не был.
Митя обиделся. Он подумал вдруг, что уйдет сейчас и больше не увидится с этой шутихой-актрисой вместо нежной простой Веры, с которой можно было шепотом говорить только: любишь? Люблю… Как?.. Очень…
Но не ушел, а постарался стать точно таким же, как она. И спросил, наливая в рюмки коньяк:
— Ну, расскажи, как ты жила без меня?
— Ничего особенного я тебе не расскажу, — пожала она плечами, — перешла на телевидение, пригласили… Сначала боялась глазка светящегося, а потом придумала, что там сидит всего один человек и ему я рассказываю…
Она проговорила это будто заученный урок и спохватилась:
— А ты? Как ты там жил?..
— Ничего интересного тоже не расскажу. Работал и работал, — Митя переломил себя и нарочито стал не сильно симпатичным.
Он представил себя одним из тех парней, что из года в год жили и работали рядом с ним. Но у них-то с Верой все по-другому! Было, мой милый, было. Не забывай этого. Он и не забывал и потому продолжал нести неприятную чушь, что собирается строить дачу, купить хорошую машину… (смешно! И увезти с собой?)
Вера весело-светски смотрела на него, а в душе копилась тоска.
…Неужели он стал таким?.. ТАКОГО она больше не примет, даже на обед. Таких она не выносит, и с таким у нее не могло быть сына.
Нет, он таким не стал. Не может стать! Митя не может настолько измениться. Значит, играет? Значит, разгадал ее намерение быть отчужденной.
Но она не позволит ему разливаться соловьем о машинах и дачах, даже если это от обиды и злости.
Она сказала:
— Как ты все-таки должен понимать, меня ни твоя машина, ни дача, ни что другое, к примеру, — штаны там купленные, новый унитаз… — интересовать не могут. Если же тебе не о чем больше говорить, то зачем ты пришел?
Он вдруг сполз с кресла и упал головой ей в колени, шепча:
— Прости, прости меня! Я — дрянь, я — ничтожество, я изменился и стал таким, как они там… Но я люблю тебя по-прежнему… Нет! Больше прежнего. Мне необходимо было тебя увидеть, хотя бы увидеть!.. Вера… Мне ничего не нужно больше…
Она почувствовала, что колени ее намокли. Митя плакал. Это она довела его. Но он же не знает, что рядом в доме Митечка!.. В ней говорит обида за сына! А Митя?.. Она любит его.
Вера наклонилась и поцеловала его в волосы, пахнущие дождем и им, — чем-то неуловимым, родным…
Ведь это — Митя! Ее страдание и мечта…
Он поднял голову, в глазах его еще были слезы, и прошептал:
— Мы дураки, да? Зачем мы портим себе такие редкие и такие прекрасные минуты свиданий?..
Она наклонилась к нему, взяла его лицо в ладони и поцеловала в губы. Он закрыл глаза, а когда открыл, то только и сказал:
— Я хочу быть с тобой… Сейчас.
Она вскочила с кресла и стала быстро раздеваться. Лихорадочно. У нее тряслись руки. Она подумала, что надо пройти в спальню, но там стояла детская кровать, а в этом она тверда: он не должен знать.
Митя тоже разделся, и они припали друг к другу, как жаждущие к воде…
Так потрясающе им еще не было.
Вера стала истинной женщиной, сексуальной и чувственной, и Митя был на вершине наслаждения, но в наивысший пик Вера дернулась и прошептала:
— Не надо…
Он в полузабытьи не понял, о чем она, а она больше не говорила этого, и все шло, как и раньше.
После всего, когда они лежали рядом бездыханные, он вспомнил ее слова, и холод окатил его. Он приподнялся на локте, вгляделся в ее запрокинутое лицо, — как в пруд, темный и загадочный, и спросил:
— Что-то было с тобой?..
Она молчала. То ли не слышала, то ли не хотела отвечать. Тогда он настойчивее и с явной тревогой повторил:
— Вера, ответь мне, что-то случилось с тобой… После меня?..
Она открыла глаза. Взгляд ее был загадочен. Погладив его по лицу, сказала:
— Было, значит, было… Не будем об этом.
И потянулась к нему.
Он понял так, что если что и было, то закончилось благополучно.
«…Однако, — подумал он, — мне нужно быть осторожнее…» Но он уже не был осторожным.
Он сел на диване, закурил и подумал, что, в сущности, ничего не знает об этой женщине. Она исчезает (или все-таки — он?..) на годы, чтобы возродиться на часы, давая ему ощущение вечности, юности и безбрежной любви…
Митя встал и, накинув пуловер на плечи, подошел к окну. Внизу простирался бульвар, освещенный низкими лучами солнца, по аллее шла женщина с мальчиком. Женщина была полной и неторопливой, а мальчик, совсем еще небольшой, ковылял рядом с ней.
И Митя вдруг, не думая, живя в этот момент любыми ассоциациями, сказал: