Он хотел уже ей все сказать, но язык не поворачивался, и он подумал, что надо завтра заболеть и не выйти в этот треклятый архив…
Сегодня у него не хватило мужества сообщить Оле о своем решении. И он потащился ее провожать…
Домой он вернулся чуть раньше, чем обычно в последнее время, что-то сразу после десяти…
Утром он скажет Нэле, что наконец-то закончилась его работа по расчистке документации, и теперь он будет приходить вовремя…
Открыл дверь и сразу увидел тестя.
Тот стоял, сложив на груди руки, и смотрел на Митю.
Нэлю Митя увидел потом. Она сидела на диване, сжав руки в кольцо. Ее лицо было каменным. Митя брезгливо подумал, как хорошо освещено его лицо с блудливыми глазами…
Он не успел додумать самоуничижительной фразы, как получил сильнейший удар, падая от неожиданности и силы удара, он понял, что его будут бить еще, и вдруг слезы освобождения хлынули у него из глаз. Будто ждал он и хотел именно этого.
Рука тестя приподняла его за шиворот дубленки, и новый удар обрушился на Митю.
Голос тестя проревел:
— Тварь! Не сри, где жрешь!
Закричала Нэля:
— Папа! Папочка, не надо!
Она хватала отца за руки, а тот все не мог успокоиться. Выбежал из своей комнаты Митенька. Он услышал странный удар, будто что-то упало, и крик деда. И сразу же вскочил с постели: ему показалось, что это упал дед, ему плохо и мама закричала…
Он бежал на помощь к деду, а увидел на полу отца, который, заливая кровью пол, пытался приподняться.
Митенька не сразу понял, что произошло, но, заметив ужас в глазах матери, глаза отца́, полные слез, мрачность деда, которого мама держала за руку, уловил ситуацию: его отца БИЛИ! И бил дед.
Он молча бросился к отцу, помог подняться с пола… И увел его. К себе. Там усадил в кресло, принес мокрое полотенце, приложил к разбитому лицу, стащил с него дубленку и сапоги. Дал воды.
Митя взглянул на сына. Перед ним стоял юноша — скоро ему четырнадцать… По сути — взрослый человек! И этот взрослый человек с какой-то странной жалостью смотрит на него — он вызывает жалость даже у собственных детей!.. Докатился!..
Он отер лицо полотенцем, а Митенька дал вьетнамскую мазь:
— Помажь синяк, папа, — сказал он, — поможет, ведь тебе же на работу…
Митя вслух застонал от безвыходности: завтра он снова увидит Олю, сопротивляться которой у него не хватает сил…
Нэля рыдала в кабинете отца:
— Ты мне обещал только пощечину, только пощечину! Папа, нельзя так избивать человека, моего мужа, в конце-то концов!
На что Трофим яростно ответил:
— Скажи спасибо, что вовсе не убил. Довел он меня! Как ты его терпишь? Вот и дождалась, гусыня безголовая!..
Нэля зарыдала еще громче.
Митя пошел в ванную. Там он глянул на себя в зеркало и ужаснулся, увидев свое уродливое темное отражение.
…Клоун, подумал он, клоун из самого захудалого цирка…
Раздался голос Нэли, она звала его по имени, официально:
— Вадим? Ты где?
Митя вышел из ванной и поплелся за нею, предчувствуя тяжкий разговор.
На кухне Нэля плотно закрыла дверь, села на стул и жестом указала Мите на табурет. Он как бы сразу очутился подследственным.
— Отец извиняется за это, — сказала она, холодно кивнув на его посиневшее лицо (Митя понял внезапно, что с Нэлей он уже не справится… Никакими способами. Исчезла та Нэля, которую он умел дурачить, как хотел…), — но пощечину ты заработал.
Она жестко смотрела Мите в глаза, а он понимал, что сейчас произойдет что-то ужасное, гораздо более страшное, чем его избитое лицо…
— Папа все узнал про тебя, — продолжила Нэля, — ему сообщили про твои похождения. Ты думал, что архив — забытое всеми место и ты можешь творить там свои грязные делишки? Знай, тебя оттуда тоже скоро выставят, и не просто погонят, а с позором! Женатый мужик совращает на работе фактически малолетку!
Нэля остановилась, вдруг в полноте ощутив меру своей беды и меру падения ее мужа.
Она закрыла лицо руками, но не заплакала, — злоба и ненависть кипели в ней.
Митя не мог сказать ни слова, он тоже вдруг, внезапно, с невероятной ясностью ощутил меру своего падения и ужаснулся.
А Нэля ровным без выражения голосом продолжила:
— Папа сказал, что больше он тебя терпеть не желает, и предложил мне решить: останусь я с тобой или разойдусь… Я выбираю последнее. Окончательно. С грязным развратником жить нельзя, сама вымажешься и детей замажешь. О которых ты забыл. Но они тебе мешать не будут. Я их от тебя огражу. Короче — убирайся теперь же, живи, где знаешь. Твои вещи я сложила в кофр, увиди́шь в прихожей.
Она встала и вышла из кухни, чтобы Митя не видел, как предательские слезы все же хлынули у нее из глаз.
«…Боже мой, — думала она, — я отдала этому подонку всю свою жизнь!.. Три раза рожала! Я не имею образования… Я — конченый человек, кухонная тряпка, и никогда больше ничего в моей жизни не будет».
Нэля вбежала в спальню, закрылась на ключ, бросилась на кровать и, закусив край подушки, зарыдала.
Митя все сидел на табурете. Его будто снова избили, но более сильно…
Он ни словом не ответил Нэле — не имел права даже пискнуть в свое оправдание… Теперь еще предстоит выгон с работы.
…А не закончить ли все это другим способом? подумал он и тут же вспомнил старшего сына — показалось, что и на такой конец он не имеет права! Показать себя совсем уже ничтожным существом и остаться в памяти детей тенью человека…
Он вздохнул и тихонько вышел в переднюю.
У двери стоял огромный кофр, в который Нэля собрала его вещи и, видимо, не сию минуту, а вчера или еще раньше…
И вдруг представил себе, как через несколько минут он натянет дубленку со следами крови, возьмет этот громадный кофр и выйдет на темную морозную метельную улицу. Перепутье. Меж старой жизнью и той, которая должна начаться… А позади останется дом, который он считал своим, но откуда его выбросили как шелудивого пса.
Есть тайные статусы домов. Вот твой дом. Он кажется вечным и незыблемым. В нем живут самые близкие люди — жена и дети, а выгоняют из него в секунду, и ты не имеешь права остаться. Тебя не пустят туда, даже если ты станешь ползать на коленях и лизать тестю ботинки…
А есть дом, в котором ты и не живешь, почти забыл о нем и уж своим никак не считаешь… Но из него тебя никогда не выгонят, будь ты сто раз плохим, ничтожным и виновным во всех грехах…
Это дом, где живет твоя мать.
Митя облился слезами внутри себя и решительно подошел к телефону.
У него же есть тетка, но Нэля отлично знает, что к тетке он не пойдет.
Митя вызвал такси и через пятнадцать минут вышел из полной тишины квартиры.
Он подумал, почему не вышел Митенька?..
Митя явно почувствовал неординарное к нему отношение старшего сына.
А Митенька понял, что родители на кухне, что будет длинный разговор, и, сморившись от волнений, уснул.
Так, в полной тишине, Митя уходил из своего дома. Из чужого дома. Потому что его имели право избить, но не выкидывать.
Таксист оказался молодым симпатичным парнем, который с ходу оценил нестандартную ситуацию и сочувственно спросил:
— Из дома поперли? — Митя кивнул.
Парень спросил, куда везти, и понял по заминке пассажира, хорошо одетого, что ехать тому некуда.
…С замужней связался, подумал парень и, уже не дожидаясь от Мити каких-либо объяснений, предложил:
— У меня в Лианозове, в собственном доме приятели живут, два брата и уйма собак и кошек… Могу вас туда отвезти, если не хотите никого тревожить…
— Отвези, — откликнулся Митя и скорбно подумал, что вот теперь он бездомный, а скоро станет и безработным… Что дальше… — Митя не хотел думать, и только жадно захотелось выпить стакан чего-нибудь крепкого. Надо было взять из своих запасов… О чем теперь он вспоминает! Он там жизнь оставил…
В Лианозове, в деревянном доме-развалюхе, гудело застолье.
Хозяева, — старший брат, низенький, толстоватый, лысый, и младший — в очках, худой и совсем молоденький, были пьяны.