Марсия Андес - Вкус вишнёвой лжи

— Что, Ир, нового хахаля уже нашла? — мимо проходит парень из параллельного класса. — Быстро же ты.

— Рот закрой, — гаркает на него Назар. — Че вылупился? Вали отсюда, щегол.

Тот тут же тушуется и уходит. Костя хватает меня за плечо и силком тащит к машине. Не хочу с ним ехать, не хочу. Вспоминаю вчерашний вечер, Стаса и его мотоцикл. Поцелуй, которого не было. Нежные руки, горячее дыхание.

— Да перестань, — останавливаюсь я, сбрасывая руку.

— Че за хрень происходит, — допытывается Костя, сокращая между нами дистанцию. Отступаю. — Ир!

— Да что б тебя, — кривлюсь. — Вчера меня Стас забрал со школы, — говорю это с неким удовольствием, будто пытаюсь специально доставить Косте боль. Раз мне тошно, пусть и остальным тоже будет. Не могу это контролировать. — Хотел поговорить. А Элли всем растрепала, что я у нее парня увела.

— Вот, тварь, — ругается Костя, осматривается по сторонам, словно надеясь застать Макееву и поквитаться с ней. — Ладно, садись в тачку. Довезу до дома.

— Я не…

— Сядь, я сказал, — злится парень.

Открывает дверь и почти запихивает меня внутрь, но я успеваю отмахнуться.

— Какого черта? — злюсь я. — Я сама доберусь до дома. Ты приехал извиниться? Извинился. Все. Прощаю. Пока.

Разворачиваюсь, но парень хватает меня за локоть.

— Ир, — останавливаюсь.

«Костян в тебя по уши втрескался».

И почему эта фраза приносит столько боли? Я хочу, чтобы это был Стас. Хочу, чтобы не Назаров, а Скворецкий в меня втрескался. Что за дерьмовая ситуация?

— Я тебе нравлюсь? — вдруг оборачиваюсь, сама не понимаю, как эти слова вырываются из моего рта.

Почему так тошно? Почему чувства так душат?

Костя неуверенно переступает с ноги на ногу, расслабляет хватку. Видимо, не ожидает такого вопроса — я застаю его врасплох.

— Ну… — мнется.

Смех на заднем плане выворачивает наизнанку. Я хочу убраться отсюда, хочу испариться, начать все заново, переродиться в нечто новое.

— Ну? Нравлюсь или нет? — злюсь я.

— Нравишься.

Все сжимается внутри меня, и я больше не соображаю, что творю. Подаюсь вперед и целую — мы стукаемся зубами, Костя от неожиданности чуть отступает, но не отстраняется. Его горячие губы, вкус сладкой вишни, колючая щетина. Я целую Костю Назарова, но представляю на его месте Стаса, и боль сжигает все внутри от осознания того, что это не правда. Все не так. Все не по-настоящему. Фальшиво и нереально.

Оттолкнув растерявшегося парня, я ухожу. Не хочу ехать с ним в одной машине и неловко молчать, а еще больше меня пугает ситуация, что придется оправдываться. Зачем я его поцеловала? Теперь будет думать, что у меня к нему чувства.

Мне больно, противно, неприятно. И не из-за ситуации в школе, не из-за поцелуя, а потому что все неправильно. Все, что происходит вокруг меня. Тошно от самой себя, от мыслей, ложных надежд и лжи. Она окружает меня, течет по венам, проникает в органы, становится мной.

Я запуталась. Я не знаю, что мне делать.

Впервые за долгое время я думаю о маме, и мне становится дико одиноко. Мне хотелось бы с ней поговорить, попросить совета, поделиться переживаниями. Да хотя бы одним глазком просто увидеть…

Интересно, что бы она сказала, если бы встретила меня сейчас. Ту, кем я стала. О чем бы она подумала, увидев то, во что превратилась?

Все вы такие милые, улыбаетесь,

А меня от вас тошнит,

Потому что завираетесь. (Анастасия Бурыгина)

Dramma — Банка Колы

Ложь 50. Ира

— Привет, бабуль! — кричу я, захлопывая дверь.

Скидываю кеды и несусь в комнату, чтобы запереться в своем маленьком мирке и избавиться от проблем. Щеки горят, голова идет кругом. Бросив в угол рюкзак, я небрежно расстегиваю куртку и прямо в одежде заваливаюсь на неубранную постель. Утыкаюсь лицом в одеяло и кричу словно ребенок, которому не купили шоколадку. А когда кричать больше нет сил, я замолкаю, чувствуя неприятную пульсацию в горле. Отставить сопли! Я ведь не плакса!

Вспоминаю все обидные словечки, что пришлось выслушать в школе, думаю об Элли и Назарове. О поцелуе. О Стасе. Интересно, какие у Скворецкого губы на вкус? Тоже вишня? Или нечто другое?

Переворачиваюсь на спину и смотрю в потолок. А ведь некоторые школьники видели поцелуй. Завтра снова сплетни будут распускать, а Макеева сто пудово наплетет какой-нибудь чуши.

Да плевать. Какого черта я раскисаю?

А-а-а! Взлохматив волосы, через силу поднимаюсь с кровати и выхожу в коридор. Отправляю куртку на вешалку и захожу к бабушке.

— Есть хочешь, бабуль? — интересуюсь я, без сил заваливаясь в кресло.

— Нет, милая, — она сидит перед телевизором в своем кресле-качалке.

Маленькая, уставшая, с серым пучком на голове и в куче кофт. На подлокотнике лежит пульт, а по телику показывают какой-то сериал. В прочем, ничего нового.

— Я скучаю по маме, — вдруг говорю я, не в силах больше молчать.

Бабушка смотрит на меня, улыбается по-доброму, а потом бормочет своим хриплым голосом:

— Ты так на нее похожа, внученька.

Сомневаюсь, что бабуля понимает, о ком говорит. Скорее всего, даже не помнит лица дочери.

— Ага, — отвожу взгляд в сторону, осматривая комнату.

Старый ковер на стене, кровать со взбитыми подушками, стол с кружевной скатертью. Раньше здесь жила мама, все было как-то по-другому, иначе, уютнее. А после ее смерти сюда перебралась бабушка и оборудовала комнату на свой вкус, но с годами ее разум мутнел и теперь она просто сидит перед теликом и пьет таблетки.

— Ба, что мне делать? — не смотрю на нее. — Я люблю человека, который страдает из-за расставания с моей подругой. А в меня влюблен его друг, но мне больно находиться рядом с ним. Я думаю о Стасе, когда целую Костю. И кажется, что все как-то не правильно. Еще и Элли пакости делает. Теперь вся школа смеется надо мной…

Наконец, смотрю на бабушку. Она внимательно слушает меня, но я прекрасно понимаю, что через пять минут все мои слова вылетят у нее из головы.

— Я запуталась. Это конец. Все полетело в жопу.

— Не драматизируй, — улыбается бабуля. — Просто делай то, что и всегда. Это же не конец света. Все живы, здоровы. Вон, у Михайловны сын недавно умер, и ничего. Веселится.

— Ба, у нее сын помер почти десять лет назад, — бурчу я. — И она радовалась, когда этого алкоголика не стало.

Бабуля лишь улыбается.

— А он красивый?

— Кто?

— Тот мальчик?

Я думаю о Стасе и невольно улыбаюсь.

— Очень. Но какой в этом смысл, если я ему не интересна?

— Кому? — кудахчет бабуля.

— Стасу.

— Кто это?

— Никто, ба, — поднимаюсь из кресла, понимая, что разговаривать с ней дальше нет никакого смысла. Она потеряла нить происходящего и напрочь забыла, о чем мы только что говорили. — Пойду поесть приготовлю.

— Иди, иди, внучка, — машет рукой, отворачиваясь к телику.

Я грустно улыбаюсь, а потом выхожу из комнаты. Есть не хочется, готовить тем более. Я запираюсь у себя, включаю дряхлый компьютер с медленным интернетом, а потом делаю то, на что не решалась весь последний месяц. Удаляю Элеонору Макееву из друзей. Ну, вот и все. Конец нашей дружбе. Прощай детство. Прощай, Элли.

— Вот сучка! — злюсь я, когда Костян рассказывает подробности случившегося в школе. — Не ожидал от нее такого.

Мы сидим в кафешке и завтракаем: Назар угощает, потому что у меня с собой нет ни копейки. Передо мной чай и венские вафли, а друг пьет безалкогольное пиво, заедая его уже третьим пирожным. Говорит, аванс получил, вот и шикует. Меня же от алкоголя уже тошнит: я не просыхал почти месяц, весь мой мир выпотрошился и вывернулся наизнанку.

— А я говорил, — бурчит парень. — Предупреждал тебя, а ты как дебил «люблю, люблю, она не такая».

— Не нагнетай, — прошу я. — И так тошно. Видел ее недавно, заплатила залог за меня, потому что братец отказался приезжать. То же мне.

Друг зло бросает ложку в тарелку и откидывается на спинку диванчика.

— Жаль я ее не видел. Урыл бы, — злится Костян. — Совсем охреневшая баба. Слышь, — наклоняется ко мне и понижает голос. — А, может, сдадим ее прессе? Типа, что она с тобой мутила, и с твоим братом. У тебя же фотки есть с ней совместные? Отомстим, так сказать.