Евгений Салиас - Владимирские Мономахи

Аркадий Дмитриевич, напротив, стал будто угрюмее, но причина этого была простая. Он уставал сидеть по нескольку часов и слушать то, что говорили заседающие с ним. В голове его стоял какой-то дурман. Он сознавался Ивану Змглоду, что если его заставят управлять делами заводов, то он лучше откажется от всего состояния и просто сбежит с Высоксы.

— Голова трещит! — говорил он всякий день своему другу и наперснику.

Но вместе с тем Аркадий, иногда оставаясь один, радостно улыбался одной своей затаенной мысли. Радовался он тому, что его давнишнее, от всех скрываемое тщательно, желание может быть вскоре исполнено. Никто не будет иметь права перечить ему и запретить поступить так, как уже года три им решено. Самый важный шаг в его жизни будет от него зависеть, а он решил его сделать тотчас по совершеннолетии.

Однако, общий праздничный вид всех обывателей Высоксы вскоре переменился. Всем стало известно и всех удивило некоторое обстоятельство, о котором никто никогда не думал. На Высокских заводах огромный долг! Заимодавцев только два, из коих один — сам Гончий.

Когда все убедились, что это не простой слух, а истина, то, разумеется, оно отозвалось повсюду, как настоящий громовой удар. Олимпий Дмитриевич вызвал из губернского города двух стряпчих[35] и, не скрываясь, назначил у себя в правом крыле дома два заседания, таких же, как и заседания с депутатом и с бывшим главным управителем.

На этих заседаниях Басанов желал выяснить вопрос, можно ли судиться с бывшим управителем. Можно ли выяснить и доказать судом, что бывший крепостной человек не имел прежде ни гроша, если не считать маленький капиталец, который он имел в качестве купца. Каким же образом в его руках очутились вдруг такие громадные деньги?

Депутат от дворянства, знавший уже теперь почти все касающееся заводов, объяснил, что судиться с Гончим ни к чему не поведет. Это — простой случай. Был богач, купец, скупивший векселя и дававший сам взаймы опекунскому правлению. Затем этот купец, умирая, сделал своим наследником своего любимца. Любимец этот был заводским главным управителем. Дело совершенно ясное и правильное. Во всем соблюдена полная законность.

Когда Олимпий попросил депутата высказать свое мнение по совести: подозрительное ли это дело или нет, то депутат заявил усмехаясь:

— Дело совершенно законное!..

— Но темное?! — воскликнул Олимпий.

— Совершенно темное, Олимпий Дмитриевич, и, если хотите, то совершенно ясное. Главный управитель никаких денег ни у кого не занимал, а только разным лицам выдавал векселя, а векселя эти шли в руки Бабаева с надписями. Долг этот вымышленный. А затраты, на которые пошли деньги, взятые якобы взаймы, все самым ясным образом показаны. Затраты были сделаны из доходов заводских, но доходы эти нигде не показаны, или показаны наполовину. Одним словом, во всем полная темнота, но законная полная ясность. Все документы налицо до самой последней расписочки в сто рублей. Да, искусный человек Онисим Абрамыч Гончий.

Конечно, когда Высокса узнала, что бывший Анька — кредитор Высоксы, умышленно и предательски разорил обоих внуков своего бывшего барина, — все страшно возмутились.

— Зарезать бы его подлеца! Удавить! Утопить! — слышалось повсюду, и в доме и на заводах.

— Собаки убить не могу, а этого бы собственноручно застрелил! — выражался один из приживальщиков.

В результате приглашения из города стряпчих было только то, что один из них взялся ехать в Москву советоваться со знающими законниками и умными людьми. И если можно, то и начать дело, подать жалобу от имени гг. Басман-Басановых на главного их управителя, оказавшегося их заимодавцем по вымышленным векселям. Другой стряпчий был отряжен к купцу Яхонтову, чтобы всячески уладить с ним дело и убедить не требовать уплаты долга ранее двух-трех лет.

Через несколько дней на новом заседании наверху Гончий спросил, ехидно улыбаясь, у Олимпия:

— Я слышал, вы уже отрядили ябедника в столицу. Хотите начать со мной судиться и обвинять меня в воровстве?

— Нет, воровства тут никакого нет! — резко ответил Олимпий таким тоном, что удивил всех присутствующих. — Вы ничего не крали. Вот теперь при получении с нас этих денег, конечно выйдет так, что иначе, как грабежом, назвать нельзя. Если я узнаю, что судиться с вами невозможно и что по закону вы правы, а мы с братом ограблены, то мы поедем в Петербург и подадим просьбу самому монарху.

Гончий рассмеялся и после паузы произнес сурово:

— Государь император, — отозвался он холодно, — прикажет все дело знающим людям расследовать. А при расследовании окажется то же, что узнали вот теперь господа ревизующие. Деньги, мною занятые, я все употребил на ту же Высоксу.

Несмотря на огромное пространство Басановских земель в несколько тысяч десятин, все-таки в одном месте, не более как верстах в пяти, врезывалось клином в земли Басановых маленькое имение одного помещика, отставного майора.

И вдруг Высокса узнала, что это имение куплено на имя барышни Сусанны Юрьевны. Старый дом начали ломать, а на его месте приступают к постройке нового барского дома, небольшого, но со всякими затеями. И сюда, сдав все дела по опеке, поедет жить барышня, а с ней вместе, конечно, и ее любимец.

Вместе с тем еще прошел иной слух. Кто-либо догадался и высказал свою мысль или просто сочинил. Высокса говорила, что в случае невозможности уплатить Гончему триста тысяч, половина заводов должна быть продана и что все проданное сделается собственностью Сусанны Юрьевны, так как Гончий в качестве купца не имеет права быть помещиком.

И теперь Гончий в свободное время, большею частию после обеда, почти ежедневно ездил в имение Сусанны Юрьевны, сам наблюдал за ломкой дома и новыми постройками, все прибавлял рабочих и страшно спешил.

Повод спешить был особый, о котором даже и Касаткина не подозревала.

Самолюбивый Гончий спешил выехать из дома Высоксы. Он замечал, что все, и нахлебники и дворня, встречают его насмешливым взглядом, будто глумятся над ним, а за спиной и вовсе смеются и «шишы показывают да носы делают».

Разумеется, это все мерещилось ему…

Но Гончий, всегда щепетильный насчет почитания и уважения его личности, теперь стал особенно чувствителен. Теперь было «всякое лыко в строку».

Однажды, перед полуднем, занимаясь у себя, он вдруг услыхал сильный стук под своими комнатами. Спросив, что такое творится, он узнал, что каменщики, по приказанию Олимпия Дмитриевича, пробивают толстую стену в одной из парадных гостиных. Он приказал доложить молодому барину, что этот стук не дает ему покоя, даже все в комнатах его ходуном ходит, и что нельзя ли отложить эту работу.

Посланный принес ответ от барина, что отложить работу нельзя.

Гончий вспылил и, бросив занятия делами, тотчас выехал из дома.

Наутро многие ахнули. Стало известно, что главный управляющий нанял себе квартиру в доме, принадлежащем одному из помощников коллежского правителя. Дом этот был маленький, но недавно выстроенный, красивый снаружи и чистый внутри.

Известие, что главный управитель хочет выехать из барского дома прежде окончания сдачи управления, конечно, всех удивило. Многие не верили. Прежде все думали, что, и сдав опеку, Гончий за свои заслуги останется некоторое время в своих комнатах барского дома.

Вскоре известие не только подтвердилось, но все увидели, как разные вещи, в том числе и мебель, перевозили из барского дома в маленький домик. А через три дня комнаты Аникиты Ильича были пусты и бывший главный управитель жил в маленьком домике как бы простой канцелярист.

Разумеется, было известно, что Онисим Абрамыч пробудет тут очень недолго, пока не будет окончен постройкой большой барский дом в купленном имении.

Сусанна Юрьевна, конечно, тоже обиделась на племянника, «выгнавшего» Гончего. Разумеется, она ради отместки тотчас сама тоже бы переехала из барского дома в маленький домик вслед за своим другом, но у нее не хватило смелости. Ей казалось это полным соблазном. Переехать в свое имение и взять Гончего с собой в качестве своего управляющего было иное…

Олимпий, рассорившись с Гончим окончательно, вскоре начал раскаиваться.

Безвыходное положение обоих братьев выяснялось все более. Исхода не было. Все зависело от Гончего. Даже в столице один он мог дело наладить и отсрочить уплату казенного долга, не говоря уже о его собственном иске…