Евгений Салиас - Владимирские Мономахи

Он как будто в себе самом нашел нечто, о чем не подозревал. До сих пор за последние лет пять или шесть он был сугубо тем, что называлось «бабьим угодником». Он постоянно влюблялся и был настолько же непостоянен и прихотлив, насколько быстро увлекался.

Вместе с тем он ясно сознавал, что все его любовные похождения не имеют для него никакого значения, и он, собственно, не может любить так, ка к другие. Каждый раз, что он сходился вновь, он тотчас чувствовал, что это опять прихоть, что он просто совсем неспособен сердечно привязываться к женщине.

Между тем была в Высоксе одна личность, которая ему давным-давно крайне нравилась как-то иначе. Ему казалось, будто эту девушку он мог бы полюбить надолго. Но он не знал, почему ему так кажется. Потому ли, что она действительно из ряда вон привлекательна, или же потому, что именно она-то одна для него и недосягаема среди всех женщин Высоксы.

Личность эта была красавица, дочь Змглода. Общее мнение и отношение всех к ней оправдывали чувство Олимпия. Действительно, она была в Высоксе и, пожалуй, даже во всем округе самой красивой, самой умной и, кроме того, от природы получила дар нравиться и молодым, и старикам.

И каждый раз, что Олимпий менял свои прихоти, переходя от одной к другой, при каждой новой связи какой-то тайный голос говорил ему:

«А все-таки не она!..»

Вместе с тем молодого человека, смелого до дерзости, до олицетворения собой того, что называется «о двух головах», не покидала надежда, что когда он сделается самостоятельным владельцем Высоксы вместе с братом, он может действовать смелее и, конечно, не побоится полутурки, смирить его и своей дерзостью, и большими деньгами. Он даст Сусанне Денисовне такой куш, что у нее явится большое приданное и она потом может отлично выйти замуж.

За это последнее время он ухаживал за Сусанной, был к ней всегда особенно ласков и даже нежен. Он видел точно так же, что и брат влюблен в нее, но он считал Аркадия неспособным даже и на любовь. Соперником своим он не мог его считать. Он побоялся бы всякого другого молодого человека, который стал бы увиваться около красавицы, но этот простофиля был, конечно, не страшен.

И вдруг теперь сразу он узнал, что этот простофиля победил его, не задумал то же, что и он, — взять красавицу, как наложницу, а задумал жениться. Вместе с тем он будто теперь только вполне ясно понял, как он относится к молодой девушке. Теперь как будто оказывается, что у него к ней какое-то новое чувство, которого он никогда не испытывал.

«Неужели же я ее люблю так же, как и другие люди любят, — так, как я считал себя неспособным любить?» — спрашивал он себя и дивился себе.

Оказывалось ясно, положительно, само собой, что он любит «Змглодушку», душою и сердцем привязан к ней. И узнал он это только в ту минуту, когда явилась угроза, что запретный плод так и остается запретным на всю жизнь. А представить себе теперь Сусанну Денисовну невесткой, женой брата он совершенно не мог. Он возмущался…

И когда вдруг он вообразил себе, как Аркадий женится, как явится в дом эта невестка, будет ежедневно у него на глазах, а затем появится на свет ее ребенок, Олимпий вдруг треснул кулаком по столу и закричал дико и отчаянно:

— Никогда!.. На все пойду!..

И, подумав несколько мгновений, он прибавил:

— На все!.. Как есть на все!..

И в эти слова «как есть на все» он мысленно включил и убийство брата, и собственный брак с Сусанной. Говоря «все», он действительно решался на все.

Но, задав себе вопрос, что теперь делать, и скорее, он пришел к убеждению, что одному действовать нельзя. Нужно найти помощника отважного и умного.

Разумеется, таковой был под рукой, уже доказавший свое искусство на темные и страшные дела. Он был виноват перед этим человеком, но вину свою не считал великой, ибо вполне поправимой. Такой малый, как Платон Михалис, за деньги продал бы родных отца и мать, а следовательно, деньги, и не очень большие, вполне утешат его в том, что приключилось с его сестрой. И хотя он как-то даже удивительно обожает Тоньку, но деньги ему дороже.

Одно обстоятельство немного смущало Олимпия. Чтобы победить глупенькую, но оказавшуюся довольно упрямой, Тоньку, он пошел на крайнее средство — на обман. Он обещался ей жениться на ней, как только минет совершеннолетие брата, и он сделается сам независимым от опеки. Девушка поверила и сдалась.

Из своего разговора с Михалисом о том, что он за последнее время никакой женщиной не занят, Олимпий убедился, что Тонька не обмолвилась ни единым словом с братом об их отношениях. Почем знать, может быть, она из боязни брата и совсем промолчит, утешится и выйдет замуж за кавказца Абашвили, который в нее влюблен.

Во всяком случае Олимпий решил тотчас же начать действовать, что-либо предпринимать, что-либо затевать. Ему пришло на ум, что Аркадий, этот новый Аркадий, которого он как бы вновь узнал, способен, конечно при содействии всей семьи Змглода, вдруг тайно обвенчаться с Сусанной даже до своего совершеннолетия. И тогда все еще более запутается. Он, Олимпий, захочет все-таки добиться своей цели. А она будет уже не Змглодушка, а будет госпожа Басман-Басанова. Теперь дело мудреное, а тогда будет преступное.

В тот же вечер Олимпий, оставшись наедине со своим наперсником, объяснил ему все и даже подробно, даже искренно, не скрывая и того нового чувства, которое сам в себе нашел. Горячо объясняя и доказывая Михалису, что он серьезно любит Сусанну Денисовну, что сам этого не знал и только теперь почувствовал, Олимпий, одновременно, как бы себе самому, окончательно разъяснил все и увидел ясно, что он сам в себе не ошибается.

Кончилось тем, что он дал слово Михалису, что если дело не удастся, то он положительно готов на то же, на что давно решился брат.

— Да, Платон… Пойми это! Помогай мне на все лады! Добьемся — я тебя озолочу, не добьемся — делать нечего… поеду венчаться в церковь!

И молодой человек говорил это искренно. Решение же это еще более утвердилось в нем, когда он увидел, что Михалис нисколько не удивлен, напротив того, понимает все и оправдывает все.

— Что же, Олимпий Дмитриевич, — решил Михалис, — самое простое дело! Я полагал, что вы никогда не женитесь, потому что неспособны любить одну и ту же женщину, по природе изменчивы. Но если вы можете любить, как все другие люди, то уж, конечно, из всех, кого мы знаем, можно любить вам только одну Сусанну Денисовну. И если жениться вам, то опять-таки на ней. Кто же, кроме нее? Никого нет! И во Владимире нет! Разве вам в Москву да в Питер ехать искать невесту? То — другое дело. Но от добра добра не ищут! А что Сусанна Денисовна будет барыней Басман-Басановой такой, какой и не бывало еще, такой, которая, извините за правду, будет поважнее, покраше и подостойнее даже самой вашей матушки Дарьи Аникитичны, то в этом и сомневаться нельзя! А что она, может быть, опостылеет вам после, и будете вы раскаиваться, что женились, то этого вперед решить нельзя. Может, так и будет. Но не в том дело. И на другой женитесь, то же будет еще скорей. Я полагаю, что Сусанна Денисовна дольше заставит вас себя любить, чем какая иная. А потом, когда надоест она, и приметесь вы за старое, то барыня в Высоксе все-таки останется красавица и умница, которую все будут любить и уважать. Да, вот мой вам совет, Олимпий Дмитриевич, уж коли жениться вам, то конечно, на ней. Более подходящей нет!

— Ладно, решено!.. — весело воскликнул Олимпий и прибавил: — Ну, а пока как? Пока что делать?

— Пока, понятно, постараться обойтись без храма Божия. А как? — надо подумать. Я вам говорил, что со Змглодом, Денисом Ивановичем, шутки плохие! Надо подумать, да подумать! И главное надо теперь держать ухо востро и глядеть в оба, что будет затевать и делать Аркадий Дмитриевич. Я тому верить не могу, чтобы он якобы оказался какой-то бешеной собакой. А если и вел себя этак, то это прозывается фырканьем. Знаете, дворной пес, который, страшно заливается, лает, редко кусается, а опаснее тот пес, который, не тявкнув, умеет цапнуть.

В тот же вечер Михалис был встревожен, а затем стал сумрачен. Тонька заговорила с братом по поводу слухов, которые стали уже бегать по всей Высоксе, о новой стычке между двумя недавно помирившимися братьями, но уже не из-за заводов, а из-за чего-то другого. Михалис, почти все говоривший откровенно сестре, рассказал ей и свой разговор с Олимпием. И он был сильно озадачен, а затем и опечален тем нежданным обстоятельством, о котором и не подозревал.