Евгений Салиас - Владимирские Мономахи

Михалис вышел от Змглода сумрачный, озабоченный. Намек, который он слышал, был новым ударом для него. До сих пор он утешался только одним, что есть только три человека на свете, помимо Олимпия Дмитриевича, которые знают его тайну, его горе. Теперь оказывается, что Змглод знает тоже. Откуда, каким образом? Михалис тщетно ломал себе голову.

А если Змглод знает, то почему же не найдется другой кто? Может быть, и десяток людей найдется в Высоксе, которые все знают. А если эта ужасная тайна не есть тайна их троих — его, сестры и князя, то тогда все погибло. То, чем он, Михалис, теперь от зари до зари только и жив, погибло… И исхода нет! И горю со срамом исхода нет! А будущему счастью сестренки, о котором ему мерещилось, тоже никогда не бывать!

Михалис был настолько взволнован, что, прежде чем отправиться к Олимпию, прошел к себе. Затем, успокоившись, он поднялся наверх к барину и объяснил ответ Змглода.

— Ну, что же тогда, Михалис? Как же быть? Посылать гонца в наместничество?

— Вестимое дело, посылать!

Олимпий хотел было отложить писание письма к наместнику, но Михалис настоял на том, чтобы действовать немедленно.

— Надо скорей! Времени терять нечего! — резко сказал он. — Откладыванием вы ничего не выиграете! Надо припереть старого Дениса к стенке. Может быть, испугается, и тогда дело ваше само сладится.

Затея Михалиса была хитрая: поставить семью Змглода во враждебное отношение к Олимпию.

Через три дня в Высоксе был уже чиновник от наместника, а за ним вслед явилось уже нечто знакомое старожилам, да и некоторым еще сравнительно молодым. В доме появились та же волокита. В числе прочих был даже один подьячий постаревший, оплешивевший, который когда-то действовал при следствии над Дмитрием Андреевичем.

Теперь дело было и проще, и мудренее… Тому назад пятнадцать лет расследовали дело, которое только что произошло, а теперь приходилось расследовать такое же смертоубийство, которое было двадцать пять лет назад. Но тогда виновный запирался, а теперь была налицо пожилая барышня, сама себя обвинявшая и все ясно и толково объясняющая.

Судебное отделение, поселившись в доме, тотчас начало свое дело, но тотчас же попало в самое удивительное положение. Главный начальник комиссии, пожилой человек, оказался каким-то совершенно редкостным чиновником. Это был князь Темнишев, крайне богатый человек, с большими связями в Петербурге и не только просто метивший в важные чиновники, но, по молве, должен был через несколько месяцев непременно сам занять должность владимирского наместника.

Вдобавок это был человек если не очень умный, то крайне добрый и правдивый. Одна беда была, он был новичок цо службе и сам теперь начинал запутываться в крючках своих собственных подчиненных.

Не прошло двух-трех дней после приезда отделения, как князь Темнишев был смущен более всех… То, что происходило вокруг него, совсем ему голову вскружило. А происходило нечто удивительное: его подчиненные, человек семь, полезли друг на друга, как злые собаки. Разногласица была между ними полная: что говорили одни, другие опровергали, чего требовали эти вторые, первые считали чуть не подлогами по службе, и так далее.

Конечно, что именно происходило в судейской среде и отчего был смущен сам князь Темнишев, было никому неизвестно. Знали про это из числа всех обитавших в доме только два брата Басман-Басановы и их два наперсника: Михалис, с одной стороны, и Ильев, с другой. Андрей Шлыков, конечно, всячески помогал Михалису и, как внук Масеича, мог помочь. Что касается до Ивана Змглода, то он, по желанию отца, отстранил себя совершенно от всего и только продолжал видеться с Аркадием Дмитриевичем.

Несмотря на толковое заявление Сусанны Юрьевны в среде чиновников мнения разделились. Одни верили госпоже Касаткиной, другие, по примеру Высоксы, считали ее умалишенной.

Разногласица дошла до того, что когда половина отделения решила немедленно заключить под стражу подозреваемого Змглода, то другая половина подняла целую бурю. Всегда слышал и знал князь Темнишев, что служба гражданская — дело нелегкое, что уголовные законы — целый лес, что суд и расправу чинить мудрено, но все-таки никогда он не думал, что попадет в такое сугубо трудное положение.

Ему приходилось, как главному начальнику, бороться не с подсудимым или свидетелями, за них или против них, а приходилось воевать с собственными своими подчиненными. И он вскоре увидел ясно; что из его следствия не выйдет ничего.

Решит он, что старый барин Басман-Басанов был когда-то умерщвлен и что виновны его племянница и полурусский человек именем Змглод, то в губернии или столице на основании его следствия все дело будет перевершено, потому что уж очень темно. Если же он теперь постановит заключение, что, несмотря на откровенное признание умалишенной барышни Касаткиной и в силу отрицания всего Змглодом, они нисколько не виновны, что смерть Аникиты Ильича была естественной, то и это заключение властями принято не будет.

— Так ли, сяк ли, — думал и говорил князь, — полная темнота, полная чепуха! И ничего поделать нельзя!..

Между тем если бы честный и добрый человек знал правду, то все бы понял. А правду эту знали два брата Басановы со своими наперсниками. И вместе с тем оба брата, враждовавшие теперь более, чем когда-либо, всячески таились друг от друга.

Все дело заключалось в том, что Олимпий сыпал деньгами, закупая судей, чтобы обвинить Змглода, взяв под стражу и отправить в город, обязав его семейство оставаться в Высоксе впредь до решения дела, но вместе с тем постараться припутать к делу и Ивана Змглода, хотя тот в дни смерти старика Басанова и на свете не существовал.

С другой стороны, Аркадий Дмитриевич при помощи своих двух наперсников занял в Нижнем огромную сумму денег и тоже сыпал тому же отделению, чтобы тетка была признана сумасшедшей, а Змглод был оправдан.

Самый умный из всех Михалис долго не мог догадаться, почему отделение медлит в своих действиях и, несмотря на огромные деньги, которые он от имени Олимпия Дмитриевича уже переплатил, ничего не предпринимает против Змглода.

Наконец, и он догадался… Он разделил мысленно комиссию на две части, чтобы разобраться и узнать, кого закупает Аркадий Дмитриевич. Спрашивать тех из чиновников, которых он одаривал, не вело ни к чему, так как они, принимая благодарность, никогда бы не согласились клеветать на своих товарищей, что они тоже принимают благодарность от младшего брата. Если хитер был Михалис, то он видел, что эти все крючки поистине хитрее чертей.

Однако Михалис все-таки добился своего, убедив Олимпия Дмитриевича скорей достать взаймы крупную сумму денег, так как наличных в коллегии уже не было ни гроша. Он убедил его закупить и тех, кто был за его брата и, следовательно, за Змглода.

И дело увенчалось успехом… Вскоре князь Темнишев со всем своим штатом выехал из Высоксы. Денис Иванович Змглод, взятый под стражу вместе с сыном, не были увезены во Владимир, как того ожидали, а остались в Высоксе в полицейском доме под стражей. Олимпий всячески настаивал, чтобы оба Змглода были увезены в город, и поручил это Михалису. Наперсник обещался всячески стараться, а в тайных своих переговорах с князем Темнишевым и его помощниками всячески сугубо и горячо настаивал, чтобы оба Змглода были оставлены под арестом в Высоксе. Кроме того, он добивался, чтобы Ивану Змглоду было дозволено отлучаться из-под ареста, по разрешению самого князя Темнишева. Сам же он брался за то, что оба заарестованные не убегут.

Если бы переговоры Михалиса с крючками и подьячими мог услышать или узнать Олимпий, то он не только бы изумился, а подумал бы, что Михалис ума лишился. Он даже и не поверил бы собственным ушам. Недаром князь Абашвили, которому Михалис иногда передавал подробности о своих действиях, тоже дивился другу, а иногда тоже таращил глаза и ничего не понимал.

— Христос с тобой! Ни черта не пойму! Говори.

— И нечего тебе понимать! — говорил Михалис, смеясь каким-то зловещим смехом. — Ты обещался быть со мной, помогать мне во всем. Следовательно, и помогай! И придет день, что и на нашей — на моей и на твоей — улице будет праздник! И праздник, друг ты мой, не за горами! Праздник этот будет как раз в день празднества совершеннолетия Аркадия Дмитриевича. Но помни одно, что этот день я, бьющийся как рыба об лед, буду как без рук, буду ни при чем… Вся сила будет в тебе! Будет у тебя дело, прикажу я тебе сделать кое-что, самое что ни на есть на свете простое и самое что ни на есть на свете важное. И вот тогда ты должен мне всей душой помочь. Тоне помочь! Ее спасение, ее счастье устроить! Своего счастия добиться!