Евгений Салиас - Владимирские Мономахи

Он так же тихо двинулся назад, но вдруг ахнул и остановился, как вкопанный… Луч света падал на большой диван и на что-то лежавшее на краю дивана… Он приблизился и разглядел лежавшее кучей: кафтан, сапожки, костыль и седой парик…

«Ну, не хитер ты!.. — мысленно воскликнул Гончий, — или смелости у тебя хоть отбавляй… Двери чуть не настежь… Случися что в доме?.. Сумятица… бросятся люди к барыне: все отперто, и маскарад на диване…»

И, постояв мгновение, он подумал, внутренне смеясь:

«Ох, унес бы я все это… Да. Кабы глуп был, то унес бы… попужать. Но я не дурак… Я пугну не этак: так пугну, что все наместничество испугается…»

Он тихонько двинулся из комнаты, осторожно притворил снова дверь и, очутясь в зале, зашагал уже смелым шагом, как правый.

На другой день, около обеда, барин и гости уже вернулись назад, поохотясь только одно утро от зари до полудня. В Высоксе удивились. Оказалось, что Дмитрий Андреевич с вечера запретил карты, а попойки тоже не было за ужином, и время прошло необычайно тихо, пожалуй, даже скучно.

Басанов хотя и приехал бодрым, но к вечеру стал задумчив, а когда его спрашивали о здоровье, он отвечал, что чувствует себя изрядно, но что ему, якобы из столицы, загадали загадку, и он нет-нет да принимается ее разгадывать.

Тотчас же по приезде он позвал Гончего и встретил его словами:

— Ну, что? Рад ты, доволен, что спровадил меня в охотный дом?

— Вестимо доволен, Дмитрий Андреевич, — отозвался тот.

— Ну, а толк какой был из-за того?..

— Был-с… не Бог весть что… а все-таки польза малая есть… Через денька два-три я вас попрошу опять поехать.

— Опять?! — воскликнул Басанов. — Это что же?!

— Дозвольте, барин, ничего не сказывать. А завтра я вам весь мой доклад сделаю…

Басанов хотел что-то сказать, но при виде жены, входящей с детьми, смолчал…

Гончий вышел.

В тот же вечер, явясь по винтушке к Сусанне Юрьевне, Гончий был в странном состоянии духа: то будто радовался, смеялся, то, вдруг насупившись, глядел тревожно…

На этот раз Сусанна Юрьевна особенно рассердилась за упорный отказ его объяснить свое настроение духа.

— Ведь я знаю, что это все творится с тобой из-за этого злодея, что разыскал ты… Так скажи хоть слово…

— Извольте! — выговорил вдруг Гончий. — Называть я никого не стану… Слушайте и сами добирайтесь до правды-истины. Злодей — не мститель. Пожелал убить барина Дмитрия Андреевича такой человек, которому от этого была бы выгода, — уж, конечно, не мужик заводский, да и не дворовый и не приживальщик. А вы вот скажите мне теперь: умри барин Басман-Басанов, что тогда может быть?

— Ну, говори, — вымолвила Сусанна.

— Совсем вам и на ум не приходит?

— Совсем не приходит!.. Что же может быть?

— Что в таком случае пожелает себе вдова Басман-Басанова, Дарья Аникитична, вдова еще молодая?..

Сусанна, пристально смотревшая в лицо Гончего, вдруг тихо ахнула.

— Ты думаешь, она овдовев, сейчас замуж соберется?..

— Соберется, Сусанна Юрьевна!..

— Откуда ты это взял?!

— Верно сами сказываете: сейчас же соберется.

— За кого?! — вскрикнула Сусанна, отодвигая от себя пяльцы.

— За того, кто… — начал Гончий и запнулся, — за того, который под видом…

И он вдруг встряхнул головой.

— Вот и я, как малый ребенок, провраться хотел.

Сусанна тихо закрыла себе лицо руками.

— Нечего тебе провираться, Аня… — вдруг выговорила она шепотом и будто оробев. — Я знаю сама. Все поняла… Я прежде, давно сама так судила… Потом бросила… и думать забыла, а теперь все вспомнила и сразу все поняла… Желаешь, я тебе даже назову убийцу по имени.

— Нет, Сусанна Юрьевна, не надо: мне придется тогда отвечать, правда ли или ошиблись вы, а я отвечать не хочу.

— Но что же теперь надумал? Что ты хочешь делать?

— Или мы с ним сами распорядимся, ни слова не говоря Дмитрию Андреевичу, или, если дозволите вы мне по-моему поступить, то я через барина все дело поведу. Но так особо поведу, что вот стоял свет и будет стоять и на нем умные люди много дел умно вершали… а этак, как я надумал… этак, Сусанна Юрьевна, мало какие дела вершались! Недаром я все это время плохо сплю, все думаю да думаю… даже, бывает, среди ночи и вскакиваю, бывает, вздыхаю, а бывает, смеюсь, точно ума решившийся! А пока одно только: Богом прошу вас, не сказывайте ничего Дмитрию Андреевичу о том, что мы с вами толкуем.

— Хо-ро-шо!.. — протянула Сусанна.

Она глубоко задумалась и после паузы заговорила снова полушепотом:

— Ну, удивил ты меня, Онисим! Сказал мне совсем страшнеющее… а чем больше я думаю, тем больше вижу… вижу, что ты — умница, вижу, что ты додумался до истинной правды. И какое же ослепление на меня нашло! Как же я-то не догадалась? Да, правда твоя, тот, кто стрелял, тому нужно было… как бы это сказать?..

— Нужно было, — рассмеялся Гончий, — Дарью Аникитичну вдовой сделать.

— Да, истинно так!

— И не думайте, что вы опять, как в тот раз, выдали бы ее замуж за кого пожелаете. Хоть и мало она изменилась с тех пор, все та же тихая… ну, а все-таки… второй раз она бы не далась.

— Знаю, знаю… Тогда она все-таки исполняла не мое приказание, а якобы желание своего покойного родителя, а теперь…

— Да-с, теперь было бы не так! Вновь явленный нареченный живо забрал бы ее в руки и заставил бы действовать так, как ему угодно. Поверьте слову, что месяца через два после убийства Дмитрия Андреевича на Высоксе уже были бы другие порядки. Доклады бы делались барышне Дарье Аникитичне, а за ее спиной другой бы всем распоряжал и приказывал. И так думаю, что он приказал бы прежде всего барышне Сусанне Юрьевне собирать свои пожитки и уезжать с Высоксы.

— Да… — глухо произнесла Сусанна. — Верно!..

Снова наступило молчание. Сусанна была поражена открытием. Наконец, она вымолвила шепотом как бы себе самой:

— Да, Онисим, умница ты! Уж подлинно умница! До чего дорылся!..

Гончий рассмеялся…

— Чему ты?

— До того ли я еще дорылся, дорогая моя… Это все, как вы сказываете, цветочки… а ягодки, даже, скажу к примеру, целые арбузы большущие — впереди… Такое будет в Высоксе, что, ин бывает, мне самому страшно становится… Бросился, видите, я переплывать речку, доплыл вот до середки, и страх берет: доберуся ли до того берега… Лучше бы назад!.. А глядь — назад тоже не меньше, а то и больше… И вот, волей-неволей и надо лезть вперед на тот берег… а с того берега уж назад возврата не будет: нельзя.

И, походив в волнении по комнате, Гончий сел и произнес:

— Ну, а теперь вот что вы мне поясните, моя золотая… Вспомните, вы мне как-то рассказывали, что барин не таков, как я его сужу… Вы сказывали мне, что он, хоть и овечкой глядит, а иногда бывает с ним, что может он зверем стать… И вы такое раз видели? Правда?

— И не раз, Онисим. За эти восемь лет раза три-четыре… и даже истинно, как ты приравнял сейчас… именно зверем я видела его… Загорелся гневом, как никогда дядюшка Аникита Ильич не загорался и не пылил.

— И от гнева не помнил, что творил…

— Сказывала я тебе, что одного важного гостя московского чуть не хватил за столом графином по голове. Изувечить мог. Я ухватилась за его руки, а то бы он…

— Знаю. Помню… За какое-то слово этого гостя.

— Да…

— Про вас или про Дарью Аникитичну…

— Да. Тот спьяну бухнул ради шутки… Но что за слово, никто не слыхал, кроме Дмитрия Андреевича. И оно так и осталось…

— И он с Высоксы прогнал его тотчас? — перебил Гончий.

— Из-за стола же и выгнал… а через полчаса того уже в Высоксе не было… А мы отпаивали водой Дмитрия Андреевича. Хорошо это помню… Было это года три-четыре назад, а я помню, как если бы то вчерась приключилось… Помню, сидит на диване, трясется, лицом зеленый, еле дышит… Помню, грек наш, да и многие потом все дивились, как может такой добряк да тихоня, ласковый и сердечный, а этак остервенеть…

— Редко да метко! — весело произнес Гончий.

— Уж именно так!.. — ответила Сусанна. — Да этак-то часто гневаться и нельзя, Аня. Это бы и здоровье унесло… После каждого раза у меня лихоманка была дня два…