– Принцесса Надира желает вам добра. Монтгомери горько усмехнулся:
– Неужели? Может, она желала мне добра, когда обвинила меня в изнасиловании и передала в руки этих собак, которые чуть не запороли меня до смерти?
– Надира – принцесса. А ты… – Служанка отвела в сторону паранджу и плюнула на землю. – Ты грязное животное. Ты не имел права брать ее, как какую-нибудь английскую шлюху.
Неожиданно приподнявшись, Годрик схватил ее за тонкое запястье.
– Не смей так говорить, или я вырву твой поганый язык. Не забывай – мне терять нечего.
Женщина вздрогнула и поправила паранджу.
– Принцесса послала меня освободить тебя. – Она бросала в него слова, словно проклятия. – Только посмей причинить мне вред, и ты подохнешь здесь, в компании собственного дерьма.
Годрик ослабил хватку.
– Надира хочет освободить меня?
Служанка кивнула, но с таким видом, словно ей неприятна была сама эта мысль.
– Я бы предпочла, чтобы твое тело гнило здесь, но принцесса решила иначе.
– И где твоя принцесса сейчас?
– Спит в своей постели. Неужели у тебя хватает наглости думать, что она могла бы прийти за тобой сама? Ты для нее ничего не значишь.
В этом Годрик абсолютно не сомневался: для принцессы он был всего лишь игрушкой, которую с легкостью выбросили, когда она надоела хозяйке.
– Почему она освобождает меня?
– Тебя должны казнить завтра утром. – Женщина вырвала руку и резко повернулась. – Следуй за мной или подыхай. Мне все равно. – Она толкнула железную решетку тюремной двери.
Может быть, женщина сказала правду? Но что, если это ловушка? Дверь оставалась открытой, но пленник не двигался, продолжая настороженно наблюдать. Только глупец может доверять женщинам, а он больше не был глупцом.
Вдруг, если он последует за ней, его ожидает ад пострашнее нынешнего? Впрочем, не всели равно?
Годрик встал, ощущая ногами неровности пола и совершенно не думая о том, что на нем нет одежды.
– Если Надире нет до меня дела, почему же она меня освобождает?
– Раб не может спрашивать о решениях госпожи, но очень скоро тебе все станет ясно.
Подойдя к двери, Годрик протянул руку и крепко сжал плечо женщины.
– Если ты предашь меня, я убью тебя прежде, чем кто-нибудь сможет мне помешать.
– Убьешь меня – и никогда не увидишь больше свою проклятую Англию. Пусти, собака, я принесла тебе одежду.
Выбора не было. Он, несомненно, погибнет, если останется здесь. О нем просто забудут, и он сгниет в одной из множества грязных камер дворцового подвала. Горе ему, горе глупцу, который опять доверился женщине.
Наконец решившись, Годрик последовал за женщиной по пахнущему плесенью коридору, тянувшемуся за решетчатой дверью камеры, как вдруг служанка наклонилась и подняла узел, лежавший у грубой каменной стены.
– Надень! – Она швырнула ему сверток.
Годрик повиновался. Штаны доходили только до середины икр его длинных ног, а рубашка слишком обтягивала плечи, и полотно тут же приклеилось к чуть подсохшим ранам на его спине. Однако что он мог поделать?
Когда Монтгомери оделся, женщина одобрительно кивнула. Две фигуры в полном безмолвии двинулись по сырому подземному коридору, и тени, сгущаясь, смыкались за их спинами. Бледные, почти бесцветные огромные тараканы разбегались из-под их ног, с потолка капала вода, и неестественно громкое эхо падающих капель жутко звучало в темном коридоре. В воздухе стоял зловещий запах тления.
Вдоль по коридору располагались другие камеры – они были вырезаны в камне и отгорожены железными решетками. В некоторых лежали скелеты, и прожорливые крысы догрызали оставшуюся на костях плоть.
Наконец Годрик и его молчаливая сопровождающая вступили в ту часть коридора, где камни неровного пола поднимались вверх и воздух становился более свежим. Последний участок они проползли на четвереньках, но в конце концов катакомбы остались позади и путники оказались в гостеприимной, залитой лунным светом ночи.
Годрик полной грудью вдохнул ночной воздух и ощутил запах жасмина.
Свобода.
Пять лет прошло с тех пор, как он в последний раз дышал воздухом свободы. Он хотел насытиться ею, словно изголодавшийся человек, попавший названый пир.
Беглецов ожидал одинокий всадник, в одной руке он держал поводья, а в другой – груду тряпья.
Женщина выхватила из седельной сумки бурдюк с водой и бросила его Годрику.
– Ополосни руки, грязная свинья.
Годрик сжал зубы, но повиновался, а служанка что-то быстро сказала всаднику по-арабски. Тот, оставаясь в седле, наклонился и передал ей сверток, который она тут же протянула Годрику.
– Вот причина твоего освобождения.
Годрик взял в руки сверток, который оказался на удивление теплым.
– Что это?
Тряпка соскользнула, и Монтгомери увидел сморщенное красное личико.
– Клянусь святым распятием! – От изумления он едва не выронил малыша. – Ты даешь мне ребенка?
– Это твоя дочь, – равнодушно произнесла женщина.
– Дочь? – Годрик нахмурился и взял ребенка покрепче, стараясь не повредить хрупкое тельце.
– Надеюсь, ты понимаешь, как султану стало известно о твоей связи с принцессой?
Годрик не мог оторвать взгляда от ребенка.
– Мне говорили о подлости Надиры, но я ничего не знал о ее беременности…
– Ты не можешь обвинять принцессу в том, что она упрятала тебя в тюрьму. Она лишь сделала то, что должна была сделать.
Сверток беспокойно задвигался, ребенок сморщил носик и чихнул. Крошечное тело умещалось на его ладони. Святые угодники! Как бы не уронить ее!
Годрик прижал сверток к груди. Пресвятая Матерь Божья, прежде он никогда не держал на руках детей!
Глаза девочки закрылись, и она погрузилась в глубокий сон – мирный, доверчивый. Разве он не клялся раньше, что все женщины коварны и вероломны? Он был не прав. Эта малышка была бесхитростна, простодушна и… бесценна.
Внезапно Годрик испытал благоговейный трепет и умиротворение. Ребенок теперь представлялся ему частичкой рая посреди ада.
Он бросил недоверчивый взгляд на женщину:
– Что дальше?
– Убирайся в проклятую Англию и не забудь своего выродка.
Выродка? Ну уж нет! В душе Годрика поднялась горячая волна желания обладать и защищать. Это был его ребенок. Он увезет девочку в Англию и обеспечит ей место в цивилизованном мире.
Но… Не будет ли это предательством? Если он заберет с собой дочь, то…
– Ребенок должен остаться с матерью. Женщина пожала плечами:
– Заберешь ты этого звереныша или бросишь на съедение волкам, мне все равно. Внебрачный ребенок не может жить во дворце. – Она повернулась к всаднику: – Пойдем отсюда – мы выполнили свой долг перед принцессой.
Некоторое время Годрик Монтгомери наблюдал за тем, как две тени удалялись по направлению к дворцу; лошадь стояла рядом, понурив голову, поводья, соскользнув, упали на землю. Он был свободен, но сердце его не чувствовало этой свободы.
– Подождите! – крикнул он. – Я не знаю ее имени.
Женщина и ее спутник даже не обернулись, хотя Годрик был уверен, что они слышали его. Лошадь тихонько заржала, ткнувшись мордой ему в плечо, и он потрепал ее по холке. В течение последних пяти лет ему недоставало многого, но, возможно, по лошадям он скучал более всего.
Веселенькие скачки устроила ему невеста: рабство, тюрьма и вот наконец свобода.
Осторожно усевшись в седло, Годрик крепко прижал к себе ребенка.
Девочка, проснувшись, потянулась к нему открытым ртом, и незнакомый доселе страх постепенно стал наполнять его сердце.
– Черт, откуда я возьму тебе молоко!
Но ведь чем-то он должен ее кормить?
Годрик поднес руку к личику ребенка, и малышка, вцепившись в его палец, тут же начала сосать с такой силой, что он вздрогнул. Затем глазки ребенка закрылись и почти невесомое тельце расслабилось на его руке.
Почему Надира отдала ему ребенка? Впрочем, не все ли теперь равно?
Монтгомери повернул лошадь на запад и поехал прочь от восходящего солнца.
Личико дочери он прикрыл краешком одеяла, а затем крепко прижал ее к своей груди. Пустив лошадь рысью, Годрик решил попытаться найти еду для дочери.
– У меня есть земля в Англии, – прошептал он, наклоняясь к свертку. – Эта земля была украдена у меня вероломной невестой, но я верну ее, и тогда мы отлично заживем.
Больше ничто не помешает Годрику из Монтгомери владеть тем, что принадлежит ему по праву, как никто не помешает ему покарать тех, кто продал его в рабство. Пускай он был рожден без будущего, без семьи, зато дочь не повторит его мученической судьбы.