Милена поглаживала руку Бранки, ждала, пока она успокоится. А Бранка все плакала и плакала: конечно, хорошо, что дети подумали, позаботились о ней, но каково ей знать, что все за нее решили. Это ей-то, Бранке, которая всю жизнь все решала за всех?..
– Мне лучше поплакать, – сказала она. – А ты возле меня не сиди, я сама со всем справлюсь.
Хоть чем-то она может распорядиться, это ей решать – плакать или не плакать!
Милена поняла мать и тихонько вышла. А Бранка лежала неподвижно, смотрела на белоснежный потолок, и по лицу ее текли слезы.
В Рибейру Милена с братьями приехали уже затемно.
На юге ночи падают мгновенно. Эта была бархатной, с яркими звездами.
Милена, Леу и Марселу шли по плиточному тротуару между одуряюще пахнущими цветами к маленькой гостинице и думали об одном – об отце, который умер вдали от них и не знает, что они здесь и его любят.
Хозяин мгновенно понял, кто они такие, и сказал, что проводит их в часовню при больнице, что сеньор Арналду Моту там и они смогут побыть с ним.
В золотистых от дрожащих от пламени свечей сумерках под кротким взглядом распятого Христа и встретились дети со своим отцом.
Лицо Арналду было спокойным, он похудел, у губ осталась горькая складочка, но он словно бы говорил: да, мне было больно, но теперь мне хорошо, мне очень хорошо.
Все втроем они сели на скамью и сидели молча, каждый думая о своем, по-своему любя, вспоминая и прощаясь.
Милена плакала, винясь, что писала редко и даже не знает, как отец провел свои последние дни.
«Но мы же всегда с тобой разговаривали, и я спрашивала у тебя совета, если мне было трудно, и ты всегда-всегда помогал мне. Я знаю, папочка, ты думаешь обо мне, и сама я о тебе все время думала!»
Мало-помалу Милена успокоилась, и у нее возникла явственная, ощутимая уверенность, что отец рядом с ней по-прежнему, что он хочет утешить ее и словно бы говорит: «Я с тобой, ты не сирота, теперь я буду заботиться о тебе еще нежнее».
И она уже без боли смотрела на восковое лицо покойника – он не был ее отцом, ее отец был с ней, она чувствовала его присутствие, его любовь и заботу.
Всю ночь они просидели в часовне, и долго потом будут они вспоминать эту ночь, которая свела их теснее, укрепила ослабевшие родственные связи, вновь сделала их семьей – большой семьей Моту – Новелли – Гонзаго.
Когда свет свечей поблек в косых лучах солнца, проникшего в часовню, они поцеловали отца и вышли. Отец был с ними, они оставили только его тело, а он хотел показать им, где он жил и чему радовался в этом городке.
Цветы, беленые домики и где-то за ними синяя гладь озера. Что может быть чище и спокойнее горного озера? Когда они вышли к нему, оно сияло ледяной безмятежностью. Стеснившиеся горы напоминали о величавости покоя, а синева воды – о незамутненной чистоте.
Все втроем они сели на большой валун и, прижавшись друг к другу, смотрели на озерную гладь, будто вглядываясь в начало вечности.
Марселу обнял брата и сестру за плечи, в глазах его стояли слезы. «Вы под моей защитой, – словно бы сказал он сестре и брату, – теперь я старший, а сильным меня сделал отец».
Марселу помнил, с каким искренним восхищением смотрел на него всегда папа и каким чувством превосходства наполняло его отцовское восхищение. Тогда он чувствовал его заслуженным, считал, что он вправе смотреть на отца свысока, так же как смотрит на него мать, и был заодно с ней в этом пренебрежении. Но теперь-то он понимал, что восхищение – только знак любви, восторженной и щедрой.
Как восхищают теперь Марселу его малыши – щенячье любопытство Марселинью, косолапые шажки Алисии и Жуана. А что если бы они вдруг возгордились своими толстыми ножонками и пожелали сохранить их навечно? Вышло бы смешно и глупо. В бизнесе он сам был вот таким же косолапым несмышленышем, и отца восхищали его первые шаги только потому, что отец любил его.
«Я виноват перед тобой, папа, – думал Марселу. – Мы с матерью доставили тебе столько горьких минут… Ты не был сильным человеком, но, любя нас, взял на себя тяжелую ношу забот, нес ее достойно и нуждался в поддержке. А мы, ради которых ты преодолевал себя, осуждали каждое проявление твоей слабости, без конца были недовольны тобой… Теперь-то я понял: ты чувствовал это осуждение, но твоя любовь помогала тебе нас простить».
Да, зная свою вину, Марселу не ощущал мучительных угрызений, потому что чувствовал отцовскую любовь и отцовское прощение.
Из-за неприязни Бранки Леу был всегда изгоем в семье, не похожим на других, не любимым матерью. Но Арналду был привязан ко всем детям одинаково, он не мог защитить Леу, зато его привязанность уравнивала мальчика с братом и сестрой, помогала ощутить с ними родство. И теперь любовь к Арналду сближала их всех и роднила.
Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, осиротевшие, но обогащенные любовью.
Так же тесно прижавшись друг к другу, стояли они на отпевании, куда пришло довольно много народу. Арналду прожил здесь недолго, но ведь в любом маленьком городке каждый человек на виду, а уж приезжий тем более.
К детям подходили, говорили добрые слова об их отце, он запомнился многим человеком добрым, терпеливым, мужественным. Вспоминали, что он частенько страдал от радикулита, но никогда не жаловался и не раздражался. И надо же, умер так внезапно, в одночасье – от разрыва сердца… Не знал, что смерть так близко, ему бы еще жить да жить… Вот и домик себе купить собирался. Все ходил, присматривал, только никак решить не мог – поселиться поближе к озеру или повыше в горах. Видно, горный воздух был не по нему: не выдержало сердце. Что-то в этом роде говорили подходившие к детям жители, выражая свои соболезнования, и все трое кивали в знак благодарности.
Потом все трое еще раз простились с отцом, еще раз повинились перед ним и поплакали, затем проводили его в последний путь до небольшого здания – крематория.
Старенький служитель пообещал им выдать урну через два часа, и они снова пошли на озеро. Все время, пока отец лежал в часовне, они чувствовали его присутствие. Он был другим, незнакомым, но он был с ними. А теперь вокруг была пустота и хотелось смотреть только на небо. Ощущение живой отцовской любви не рассеялось, а вот плоть ушедшего детям приходилось ткать из воспоминаний. Они торопливо перебивали друг друга: «А помнишь, а помнишь…»
Прошлись и по кладбищу, где царил покой, – уютному, маленькому, с дорожками, посыпанными мелким гравием.
– Наверное, папе понравится лежать здесь, – сказала Милена. – Он ведь сам уехал из Рио и не хотел туда возвращаться.
– Может, ему хотелось, чтобы каждую годовщину мы приезжали сюда к нему, ходили на озеро, смотрели на небо, думали о том, что он завещал нам, и понемногу взрослели, – продолжил мысль сестры Леу.
– Скорее! Его нельзя кремировать! Мы лучше похороним его здесь, – торопливо проговорил Марселу, и они бросились к крематорию.
Всех подгоняла одна только мысль: «Только бы… Только бы…»
Они успели.
– Мы были сейчас на кладбище и решили… – начал Марселу.
– И правильно решили, – тут же подхватил старичок, – а то у меня в хозяйстве неполадки, техника встала. По чести сказать, нечастое у нас дело – кремация…
Все трое облегченно вздохнули. Босоногий мальчишка сбегал за могильщиками, с ними быстро договорились. Деревенских парней, которые согласились понести гроб, нашли без труда, и вот скромная процессия потянулась в сторону кладбища, по дороге к ней присоединялись местные жители. Когда они добрались до тенистого кладбища, могила была уже готова.
Гроб опустили, каждый кинул горсть земли, постояли, вытерли слезы и разошлись. Все, кроме детей. Они смотрели на каменистый холмик, смотрели вниз на долину, вверх на высокие горные кряжи, вздымавшиеся невдалеке, и чувствовали: отец остается здесь в тишине и покое. Он с благословением отпускает их в тот суетный мир, который был оставлен им, пусть и не по собственной воле, зато по воле Того, Кто наделяет каждого собранными им за жизнь плодами.
– Спи с миром, папочка, – сказали дети, – мы будем приезжать к тебе.
Им было легко уходить, они не чувствовали, что разлучаются с отцом, и с усердием занялись теми делами, которые являются непременными при устройстве на новом месте.
Они попросили бывшую хозяйку отца, смуглую горбоносую женщину, у которой он снимал половину дома совсем рядом с озером, присматривать за могилой и оставили свои телефоны, если ей понадобится о чем-то их известить.