Годы спустя родители оставили пекарное дело и открыли кафе. Там отец угождал посетителям за стойкой или на террасе. Сколько раз я слышала от него: «В любом случае я предпочитаю друзей семье». Думал ли он так на самом деле? Я, делая уроки за столом в глубине зала, держала ушки на макушке, как все дети; и мне было плохо, мне не хотелось жить. Я выросла, стала златокудрой красоткой, но голос во мне все время повторял: «Ты не способна понравиться мужчине».
Отец не скрывал своей ненависти к арабам. В 16 лет я влюбилась в молодого араба, мне нравились его черные глаза. В то время родители купили гостиницу. По ночам я спускалась по стене, чтобы присоединиться к подружкам-сверстницам и отправиться в город. По хорошо отрепетированному сценарию я закрывала дверь своей комнаты и шла в ночной рубашке в туалетную комнату, где предусмотрительно прятала вещи в груде белья. В туалете, окна которого выходили во двор, я переодевалась, спускала воду для достоверности и, пока родители смотрели телевизор, исчезала до шести утра. Когда отец узнал об этом, я получила первую в жизни оплеуху, сдобренную потоком ругательств. Я была в шоке. Как этот человек, который унижал мою бедную мать, мог упрекать меня за безобидную любовную интрижку? Я огрызнулась: «Ты не можешь меня учить, потому что сам заставляешь мать страдать». Он запретил мне его осуждать. Моя ярость удвоилась.
Еще больше отец не любил журналистов. Они совали нос куда не надо и рассказывали черт знает что. Я же в 17 лет начала догадываться, что окружающий мир намного шире, богаче, свободнее, чем мирок моих родителей. Я поняла, что остаться с ними — значит похоронить себя. Или хуже: стать такими же, как они. Тогда я выучилась на юриста и нашла работу в администрации города Пуатье, где, впрочем, умирала от скуки. «А журналистика? Ты не хочешь стать журналистом? Скоро освободится место внештатного корреспондента спортивной рубрики в газете "Сентр-Пресс"», — предложила мне подруга. С детства я мечтала стать великим репортером. И я ухватилась за этот шанс. В будние дни работала в администрации, а уикэнды проводила на спортивных площадках, получая 10 сантимов за строчку и 1 франк за фотографию.
В один прекрасный день я все бросила, чтобы поступить в Страсбургский университет учиться на тележурналиста. И получила диплом.
Теперь я была журналисткой в редакции региональной компании третьего национального канала «Франс-3 — Лотарингия» в Нанси и специализировалась большей частью на новостных передачах местного масштаба. У меня было одно желание — сбежать оттуда. Происшествия, закрытия заводов, манифестации — все это в полутораминутных роликах — надоели мне. Я часто предлагала делать более длинные, детальные репортажи, которые могли бы лучше осветить человеческие судьбы. Например, о профессиональном и личном участии лотарингских пожарных в серьезных техногенных катастрофах, таких как падение самолета на гору Сент-Одиль. Или об обете молчания монахинь-кармелиток из Вердена. Вот что меня интересовало. Сколько было усмешек, когда я снимала сюжет о Женевьев де Фонтене! Ведь создательница конкурса «Мисс Франс» родом из Лотарингии. Эта женщина, над которой все смеялись, показалась мне интересной. Ее концепция элегантности, далекая от современных ультрамодных тенденций, ее представления о том, как должна выглядеть порядочная молодая девушка, сразили меня. Я обнаружила под ее крикливыми шляпками скрытую печаль и ценности, которые она непреклонно отстаивала. Сегодня она — уже своего рода икона в мире моды, и ее смелые высказывания на самых крупных телевизионных каналах покоряют сердца. Она продолжает смешить, но теперь к ней прислушиваются.
Однажды катастрофа прервала привычный ход жизни. В январе 2001 года в индийском Гуджарате произошло разрушительное землетрясение. Вместе с добровольцами из Нанси поехала и я, как представитель местной телекомпании «Франс-3 — Лотарингия». Мы прибыли на опустевшие земли на северо-западе Индии, где землетрясение унесло жизни 30 тысяч человек и оставило после себя 250 тысяч раненых. Добровольцы направились в отдаленные деревушки, забытые международными гуманитарными организациями. Человеческое достоинство индийцев, сила взаимопомощи на фоне страшного несчастья потрясли меня. Я поняла, почему я выбрала эту профессию. Есть много причин, которые склоняют людей к выбору профессии журналиста, — власть, которую она дает, желание странствий, интерес к человеческой психологии или к функционированию общества, поиск истины. Стоит ли искать причину в каждом случае? Моя же заключалась в том, чтобы, предоставляя слово тем, у кого нет другой такой возможности, раскрыть секрет их преданности своему делу.
Итак, первая часть моей мечты обрела очертания, осталось только снова не погрязнуть в рутине монотонной жизни… Годы бежали, мне было под сорок, пришло время прислушаться к своим желаниям, уйти от обыденности, которая вела к разочарованиям. Я хотела немного пожить по-настоящему, прежде чем умереть. И сделать то, для чего я была создана.
По возвращении из Гуджарата я залезла в Интернет и постепенно заинтересовалась Афганистаном. На сайтах были размещены пейзажи, от красоты которых останавливалось дыхание. Новости же были ужасающими.
В том июле 2001 года Афганистан, раздавленный Талибаном, не слишком интересовал средства массовой информации. Лишь иногда впечатляющие кадры, снятые скрытой камерой, вторгались в размеренный ритм теленовостей. Страшные кадры. На переполненном кабульском стадионе людей вынуждали наблюдать за казнями. Бородачи в черных тюрбанах отрезали руки ворам, вешали участников Сопротивления, забрасывали камнями или стреляли в затылок женщинам, обвиненным в адюльтере. Эти образы — маленькие темные силуэты, коленопреклоненные, с опущенной головой, принимающие наказания, которые сопровождались унижением и ругательствами, — не могли не впечатлить. Было от чего усомниться в гуманности человечества, которое и в ус не дуло. Нужны был март 2001 года и подрыв гигантских статуй Будды в Бамиане, чтобы общественность дружно запротестовала. Потом возмущение опало, как и глиняная пыль на развалинах. И лишь в женских журналах негодовали по поводу судеб несчастных женщин, лишенных образования, работы, медицинской помощи.
Что касается репортажей о Панджшире, горной местности на севере Кабула, единственной, еще как-то сопротивлявшейся неумолимому приближению фундаменталистов, то они были очень редки. Исключением были сюжеты Кристофа де Понфийи. Я же очень хотела сделать такой репортаж, хотя тема его была далека от привычной сферы моей деятельности. Я решила пойти окольным путем, используя каналы взаимопомощи. Десятки ассоциаций приходили на помощь свободной зоне Панджшира, и я выбрала две из них. Одна из них, «Афганистан — Бретань», строила там дома для беженцев. Ее президент, Ахмад Фроз, предложил помочь мне встретиться с генералом Масудом, другом его детства. Интервьюировать самого Масуда, великую фигуру Сопротивления, — какая удача! Другая ассоциация, «Негар» (созданная для помощи женщинам Афганистана), с 1996 года держалась на хрупких плечах двух замечательных женщин — Шанталь Верон и Шукиры Хайдар. Они упрямо не соглашались с варварскими запретами талибов и, рискуя жизнью, организовывали подпольные школы в Кабуле.
У меня не было иллюзий, я понимала, что моя региональная кампания не пошлет меня снимать зарубежный сюжет, где бы это ни было. Все было только в моих руках. Я стучалась в разные двери, чтобы добиться финансирования. Канал «ТВ-5» согласился оплатить мои расходы в обмен на видеосюжеты, а одна промышленная организация Нанси одолжила мне легкую камеру. Я взяла месячный отпуск и полетела в компании Ахмада Фроза, а также вице-мэра города Ренн мадам Николь Кил-Нильсен и сенатора Эмери де Монтескью в место, которое называют «королевством наглецов». Вертолет вез нас в Панджшир, где воевал Масуд. Нас даже не обыскали. Зачем? Ведь с нами ехал старый друг генерала.
Мы приземлились в Сангане. Снова пыль, жара и военные маневры. Джип довез нас до одного из домов, где Масуд оставлял ночевать своих гостей. Его люди подали нам обжигающий зеленый чай. Они кивали головой на каждую мою просьбу. Когда же можно будет увидеть генерала? Масуд мог приехать после полудня, завтра, через три дня. Он был неуловим, никогда не спал две ночи подряд в одном месте и вообще спал недостаточно, «но он придет, раз обещал».
Ждать пришлось пять дней. Ахмад проводил меня в лагерь беженцев — я хотела немного поснимать. Целью его приезда было обсудить с Масудом возможности улучшения условий жилья для беженцев. Архитекторы по образованию, они говорили на одном языке. Жилье? Я увидела лес матерчатых или клеенчатых палаток, поставляемых «Врачами без границ», Агентством по технической кооперации и развитию или друзьями Масуда. Целые семьи кабульцев теснились в них. Они бежали от талибов и террора. Внутри палатки сияли безукоризненной чистотой. Покрывала были аккуратно сложены, а залатанные коврики, лежащие на глиняном полу, создавали ощущение домашнего очага. Самые удачливые смогли, убегая, захватить с собой чайник, кастрюлю, реже — личные вещи. Однако я не заметила ни одного умоляющего жеста, ни одной попытки попрошайничества. Взрослые следили за моей камерой с любопытством; дети, смеясь, бегали под ногами. Жизнь продолжалась, несмотря ни на что.