Ее охватила печать.

Голос ее, чуть севший, звучал глухо.

— Мы тоже ездили вместе далеко. Жили на Манхеттене, а по выходным ездили отдыхать в Коннектикут. Обычно мы уезжали вечером в пятницу, когда он возвращался с работы. Он сажал меня спереди, рядом с собой. Мама любила сидеть сзади. Она брала свою атласную подушку и спала, чтобы быть в форме к вечеринкам, которые там устраивались поздним вечером. Так что я сидела рядом с ним, и он расспрашивал меня о том, как прошла моя неделя в школе. С кем я дружу, в какие комитеты меня выбрали, чему хочу учиться. И все это время за окном автомобиля мелькали холмы, становясь все темнее и загадочнее; деревья, почти черные, высокие и толстые. Я знала, что там водились медведи, волки, быстроногие пятнистые олени. Мне хотелось туда, к ним. Я мечтала выпрыгнуть из машины и убежать в лес… Но как только он замечал мой взгляд, он говорил: «Будь внимательной!» — или: «Что ты делаешь? Опять дуешься?» Он терпеть этого не мог, ненавидя любое проявление чувств, свидетельствующее о слабости.

— Какой негодяй! Я бы оторвал ему голову и засунул в глотку!

Джейми открыла рот от изумления, а потом начала хохотать. Она закрыла лицо руками. Плечи ее тряслись. Когда она отняла руки от лица, ей пришлось вытереть его тыльной стороной ладони.

Эдвард сжал рукой ее колено.

— Ты смеешься, Джейми, или плачешь?

— Сама не знаю, — прошептала она. — Правда, не знаю. Все прошедшие после этого годы у меня не хватало духу даже думать так, не то что произнести такое вслух.

— Но это правда.

— Возможно. Но такие вещи не принято говорить мистеру или о мистере Джеймсе Си Пейтоне младшем.

Эдвард внимательно посмотрел на нее.

— Джей Си Пейтон младший? «Инеткон Инкорпорейтед»? Это твой отец?

Джейми кивнула.

— Но по твоему тону, по тому, как ты о нем говорила, я думал, что он умер.

— Именно так я и чувствую. Все, что у меня осталось, кажется, это призрак его голоса в моем мозгу. Мерзкий призрак.

Он дотронулся до ее щеки.

— Настало время разделаться с призраками для нас обоих, я думаю.

Джейми отвернулась в темноту. Но в такой маленькой машине, в маленьком пространстве он хорошо слышал то, что она ответила.

— Ты мужественнее меня, Эдвард. Сильнее. А я, я научилась жить с этим.

— Но ты не должна…

— Не должна? Отлично. Только этого мне не хватало. Другого мужчины, который будет говорить мне, что я должна или не должна делать, что должна или не должна чувствовать!

— Ох! — прошептал он, опустив в раскаянии голову. — Кажется, опять я сказал не то. Извини.

— Забудь об этом.

— Нет. Я действительно раскаиваюсь, Джейми. Я не предполагал, что это прозвучит с диктаторским или шовинистическим оттенком, совсем не собирался говорить как твой отец.

— Но вышло именно так.

Линия ее рта была решительной, но подбородок дрожал.

— Извини. Я только собирался сказать, что ты тоже решительная и смелая и…

— Я? Ты, очевидно, спутал меня с кем-то еще.

— Нет, вовсе нет. Ты отважная, страстная, мужественная. Нет, не спорь со мной. Это так. Вот тебе пример. Ты ведь рисуешь? — Он дал ей достаточно времени, чтобы она прошептала «да», перед тем как продолжил. — А разве твой отец хотел, чтобы ты рисовала?

— Ты что, смеешься? Он запрещал мне это. Он говорил, что это ерунда, напрасная трата времени. Он смеялся надо мной.

— Так что твоей матери приходилось вставать на твою защиту.

— Моя мать была на верху счастья, когда забывала о моем существовании.

— Но ты рисуешь. — Он смотрел на нее, и по его лицу медленно разливалась улыбка. — Ты же рисуешь, правда, Джейми Пейтон?

Джейми поджала губы, но не могла спрятать улыбки, притаившейся в уголках губ.

— Да, рисую, Эдвард Рокфорд.

— Ну вот. Я доказал. И вот что я тебе посоветую. Когда он в следующий раз будет тебе докучать, скажи ему, чтобы он заткнулся.

— Непременно.

— Попробуй. Это может принести тебе облегчение.

— Ох, Эдвард, тебе кажется, это так просто. А это вовсе не так.

— Конечно, не так, ненаглядная моя. Если бы это было просто, это не продолжалось бы постоянно, терзая тебя все эти годы.

Его нежность обезоружила Джейми. Ее глаза увлажнились.

— Я справлюсь. Чаще всего я гоню от себя тяжелые мысли, печаль, но время от времени они переполняют мое сознание, мое сердце. Это… это трудно, всегда владеть собой.

— Я знаю, Джейми, — сказал он. — Я знаю. Но я знаю также, что ты заслуживаешь лучшего. Ты заслуживаешь того, чтобы тебя любили, боготворили, восхищались тобой… чтобы тебя не настигали тени прошлого. Расскажи мне о них, о том, что мучает тебя.

Она слушала его, подавшись к нему, тронутая его теплыми словами, но тут вдруг отпрянула и тряхнула головой.

Взглянув на нее, он увидел ее мрачное непреклонное лицо.

— Джейми?

Она не ответила, даже не прореагировала.

Он удивленно поднял бровь. Ему тоже было не занимать упрямства.

— Джейми? На что ты рассердилась?

— Я не рассердилась.

Он резко засмеялся.

— Ну конечно. Это так же верно, как и то, что океанская вода не соленая. Ты рассердилась, хорошо…

— Я не люблю, когда на меня давят и лезут мне в душу.

— Даже я?

— А кто ты, собственно, такой?

— Человек, который тебя любит.

Наступила мертвая тишина. Эти слова ошеломили их обоих, и они сидели теперь плечом к плечу, пытаясь понять, что же делать дальше.

Эдвард пожал плечами и запустил руку в свою шевелюру.

— Кажется, мы оба удивлены.

Джейми кивнула. Ее глаза были огромными, как блюдца. Она осторожно посмотрела на него, разглядывая его подбородок, линию его рта, сведенные брови.

— Я… я не знаю, что сказать.

Из его груди вырвался полустон, полусмех.

— Это уже о многом говорит само по себе.

— Нет, дело в том, что я… просто я не ожидала от тебя этих слов.

— А я и не собирался этого говорить. Это произошло само собой. Как твоя картина, Джейми. — Снова дразнящий смешок откуда-то из глубины. — Но, мне кажется, что это было и так очевидно.

— О!

— Да, «О!». Если бы это было не так, я бы не пригласил тебя сюда, — добавил он. — Я говорил тебе, что значит для меня это место. Я никогда никого не привозил сюда… до сегодняшнего дня.

Джейми начала бить дрожь. Ее дыхание стало слишком частым, слишком поверхностным. Она знала, что это — признак надвигающейся абсурдной паники, с которой ей никогда не удавалось справиться. Стараясь скрыть это от Эдварда, она заложила руку за голову, откинулась назад и закрыла глаза.

Его голос был теплым, как прикосновение, а прикосновение таким нежным, что на глазах у нее выступили непрошеные слезы.

— Давай, Джейми, поспи немножко. Я разбужу тебя, когда мы приедем.

Джейми, считавшая себя трусом, как трус, крепко сомкнула веки, призывая сон.


Увидев дом, который ждал его, притаившись среди сосен, Эдвард почувствовал прилив сомнений. «Что я делаю? — подумал он. — Я сошел с ума? Это же мое убежище, единственное безопасное место в целом мире. Как я мог пойти на это?» Какое-то мгновение он боролся с искушением повернуть назад и положить конец всей этой глупости. Но та сумасшедшая картина и эта красивая женщина были слишком неотразимы. Это был неподвластный ему поворот судьбы.

Он тихонько покачал головой и пробормотал: «Придется тебе посмотреть, что из этого получится, Рокфорд. У тебя нет выбора».

Протянув руку, он нежно тронул Джейми за плечо.

— Джейми… проснись. Мы приехали.

— Ч-что? — испуганно произнесла она, все еще находясь во власти сна. — Что случилось?

— Ничего не случилось, моя спящая красавица. Мы приехали. Давай я помогу тебе.

Прежде чем она успела возразить, он поднял ее на руки и понес по дорожке к дому.

Она подняла голову и, открыв глаза, увидела, что светит луна. Она как будто уснула в реальном мире, а проснулась в волшебной сказке. Эдвард нес ее мимо живой изгороди из ежевики, а впереди их ждал заколдованный замок.

Это было волшебство.

Потому что она знала этот дом, он был в глубине ее сердца, ее души. То, что видели ее глаза, подтверждала ее душа. Этот дом, этот прекрасный дом! Она видела его в мечтах. Она нарисовала его волшебными красками. Увидев старинную каменную кладку, любовно уложенные старые камни, крепкую каменную трубу, она представила, как уютно горит в камине огонь. Она воспринимала его тепло как выражение дружеского расположения.