– “Конечно, он бабник, – тягостно думала я. – Вон как он любезничал с Элен, и одному дьяволу известно, скольким еще Элен он предлагал свой велосипед при первой встрече, а может даже и насос.”
Мысли болели Антоном, и, казалось, не было сил больше смотреть на эту невесту – внутри меня нарывал такой гнев, что я готова была выбежать и сорвать эту жуткую фату с окна его дома. Обессиленная я рухнула на кровать и закрыла глаза. Я мгновенно перенеслась на водонапорную башню, почувствовала под своими пальцами шероховатые поручни ее ограждения, и ветер задул мне в лицо.
– “Выше, еще выше – за облака…”
Я уговаривала воображение сыграть со мной, но все было напрасно. Мои руки вцепились в поручни, ноги как будто приросли к железной крыше башни, а рядом… – рядом были его губы. Он смеялся и выпячивал их для поцелуя, а я подставляла ему свои. Я накрыла лицо подушкой, чтобы ничто не отвлекало моего разыгравшегося воображения. Я думала о месте, из которого он приехал, и в моей голове неизменно возникал образ маленького тесного городка, где все девчонки были красивы, как Элен, и, как Элен же, доступны. Он знал имена их всех и знал, какие конфеты любила каждая из них. Необыкновенно сладкие пьянящие фантазии мешались в моей голове с горькой отрезвляющей ревностью. Я обнаружила, что его опытность в любовных делах разжигала во мне не только ревность, но, как ни странно, еще больший интерес к нему.
Сжимая подушку, я все глубже пыталась спрятать в ее складках свой стыд. Скоро я впала в какой-то полусон, полузабытье. А, когда открыла глаза, Элен сидела у меня в ногах и что-то аккуратно записывала в маленькую тетрадь в твердом переплете.
– Ты тут, Кэт? – тихо произнесла она, не отрываясь от своего занятия.
Я ей улыбнулась. Именно так она всегда и спрашивала, когда одна из нас просыпалась:“Ты тут, Кэт?”. Я вспомнила это, и на душе у меня стало невыносимо хорошо.
– Я тут, Элен, тут. Что ты делаешь?
– Подожди, – резко ответила она и поднесла палец к губам, как бы веля мне помолчать.
Я замолчала и принялась разглядывать ее. Даже королевы иногда, устав казнить и миловать, повелевать и завоевывать, садятся вот так вечером на кровать и занимаются чем-то понятным и простым. Пружинки ее локонов развились, и она собрала их высоко на макушке в большую шишку. На ней было милое домашнее платье, усыпанное розочками. Быстро и взволнованно бегал ее карандаш по листу, а ее живая грудь подергивалась, проступая сквозь цветочную ткань маленькими бугорками. Высокая и округлая днем сейчас она казалась меньше и острей.
– “Должно быть она сняла бюстгальтер”, – догадалась я.
Помню, мы были еще совсем девчонками, и, вот так же приехав к бабушке на каникулы, она потащила меня прямиком в комнату. Она заперла за собой дверь и шепотом произнесла: “Я тебе сейчас кое-что покажу”, а затем развернула передо мной небольшой пакет с шелковым бельем. Уложив на кровать двое шелковых трусиков, она приставила к ним сверху бюстгальтеры черного и белого цветов. Я пристально смотрела на белье и не дышала, боясь, что тонкий эфир, из которого, как мне казалось, было сотворено это чудо, может легко раствориться в воздухе.
– Красиво? – шепотом спросила она.
– Очень, – восхищенно ответила я.
Переживание прекрасного, как и любая другая сильная эмоция, всегда очень лично. Красота являет себя в мир только через глаза смотрящего на нее. Она – неразумная не покоренная стихия, и все, что она умеет, так это неслышно изливаться в душу своим сладким ядом. В мире есть смелые безумцы, кто, напоенные этим хмельным вином, пьяные и вдохновленные, начинают мучительно искать пути вернуть красоте обратно ее подарок. Немыслимым буйством красок они удивляют ее бесцветные глаза, витиеватыми мелодиями и созвучиями услаждают ее глухоту, поэтичной рифмой и стройностью слов силятся исцелить ее от немоты. И нет у этих душ больше другой жизни.
Элен, как никто другой, знала все тяготы служения божеству прекрасного. Слишком рано его лик явил себя через мраморную белизну ее кожи, персиковый румянец и эталонную соразмерность ее членов. Не успевши выучиться летать, ее одинокая душа сорвалась с обрыва и стремительно начала падать в ледяную пропасть. Чем холодней становилось ее бедному сердцу, тем выше на пьедестал всходила ее неземная красота. Своим существом, своей кровью она давала форму и жизнь стихийным токам силы абсолютной красоты, делая их видимыми, осязаемыми, а главное – доступными для всех остальных. Элен была художником, денно и нощно трудившемся на поприще своего самобытного искусства.
Не думаю, что я нашла красивым ее шелковое белье, я была совершенно равнодушна ко всякого рода ее женским украшательствам. В такие моменты меня восхищала сама Элен. Не каждый раз мы в полной мере проникаемся искусством того или иного художника, посещая выставки и музеи, но невозможно остаться равнодушным, понимая, какой ценой были оплачены его творения. Объект искусства – это всегда памятник душе художника, израненной, обескровленной и наконец умерщвленной в угоду музе и на забаву толпы. Сострадание – вот что всегда удерживало меня возле Элен и заставляло неустанно восхищаться малейшими движениями ее обреченной души.
Она кончила писать и подняла к потолку свои светлые глаза едва уловимого хрустального оттенка голубого. Ее губы что-то прошептали, и она закрыла тетрадь.
– Не смей это читать и даже трогать, – строго сказала она и положила тетрадь в маленькую дамскую сумочку.
– Я никогда не трогаю твои вещи, ты же знаешь, – ответила я.
– Да, Кэт, я знаю, но, как говорится – на всякий случай.
Она посмотрела на меня хрустальными глазами и кончик ее губ слегка дрогнул. Затем она встала на колени на кровать и, облокотившись на обе руки, подобралась ко мне.
– Подвинься!
Кровать была довольно широкая, и мы без труда помещались на ней вдвоем. Я всегда уступала ей место у стены, так как она панически боялась упасть во сне. Я сгрудила свою подушку и подвинулась на самый край кровати. Элен легла, но прежде распустила свои волосы и разложила их полусолнцем по подушке.
– Тебе он понравился? – начала она без долгих вступлений, как будто знала, кто был в моих мыслях.
– Кто?
– Не прикидывайся – ты знаешь, о ком я.
– Ах, ты вот о ком! Ничего так, симпатичный.
– Симпатичный? – удивилась Элен и даже привстала, чтобы заглянуть в мои лживые глаза. – Да, он – красавчик!
Редко кто из живых существ удостаивался чести быть названым красивым в смыслах понятий Элен. Для нее скорее прибитая к стене деревяшка или сшитые между собой кусочки шелка были красивыми, нежели человеческое создание, но тут Элен проявила небывалую щедрость.
– Красавчик?! Скажешь тоже! – равнодушно бросила я.
– А ты заметила рыбок в его глазах?
– “У нее просто талант выдумывать для меня пытки,” – подумала я.
– Каких еще рыбок?
– Ну, как же? Форма его глаз – очень необычно!
Я замерла и старалась не дышать, насколько точно слова Элен, будто ее тонкие пальчики, нащупали место, где было больно и хорошо.
– Не заметила! – вобрав воздуха в легкие, сказала я.
– Не удивительно, ты то ешь смородину, то прячешься под полотенцем, – пошутила Элен.
Она замолчала и на минуту провалилась куда-то глубоко, как мне показалось – в болотистый пруд его топких глаз.
– И сложен он хорошо – строен, как Аполлон…
– Влюбилась? – резко кончила я пытку.
Элен снова приподнялась на локтях и бросила на меня гордый взгляд.
– Я не влюбляюсь в парней, они влюбляются в меня.
– И Антон?
– Конечно! Чем он такой особенный?
– Почему ты так в этом уверена? Может он и вправду особенный? Ты же его не знаешь! – возмутилась я.
Она мягко улыбнулась и, положив голову рядом с моей на подушку, стала играть с прядью моих спутанных волос.
– Глупенькая маленькая Кэт, – начала она, – поверь, я знаю, что говорю. В начале всегда кажется, что он единственный, и все в нем для тебя, а потом…
Она прервалась и придвинулась ближе к моей щеке. Я повернулась к ней, и увидела в ее лазурных чистых глазах небо.
– Что потом?
– Если повезет – ничего, – тихо ответила она.
– А если не повезет?
– Этого я еще не знаю, – на выдохе и, как мне показалось, грустно сказала Элен.
– То есть тебе не повезло?
Неожиданно ее рука скользнула мне под футболку и принялась щекотать мой живот. Я визгнула и, перегнувшись пополам, захохотала. Элен тоже рассмеялась, а ее пальчики еще быстрей забегали по моим ребрам.