– Элен! – крикнула я. – Хватит – щекотно! Перестань!
Хохоча, она снова упала на подушку и увлекла меня лечь рядом. Спустя полминуты мы успокоились и стали пристально, не моргая, рассматривать потолок.
– Нет, мне повезло, – наконец сказала она. – У меня есть ты, а значит – повезло.
Я слушала ее и молчала.
– Знаешь, – продолжала она, – это даже к лучшему, что ты не заметила, как хорош собой этот мальчик, все равно он смотрел только на меня.
Да, именно так моя дорогая Элен проявляла сестринскую заботу. Она была уверена, что “маленькая Кэт” никогда не повзрослеет, а если это и случится, то из угловатой, вечно нечесаной, с грязными пятками то ли девчонки, то ли мальчишки выйдет заурядная плодоносная жена. Она знала, что в тонких сферах, где ей посчастливилось светить, как прекрасная и холодная звезда, она была одинока.
– И ты ему понравилась, Элен. Вот увидишь, завтра с утра он позовет тебя кататься, – сказала я ей и заметила, как мечтательная улыбка тронула ее губы.
Красное платье
На следующее утро я проснулась от удара в бок. Элен снился кошмар, и она металась во сне. Простыни под ней не было. Мятая, кучей она лежала вдоль стены, а одеяло и вовсе валялось на полу. Она ничком лежала на голом матрасе в какой-то неестественной вымученной позе – раскинутые в разные стороны ноги и заложенные под живот руки. Ее голова оставалась на подушке и была круто повернута влево. Угол подушки возле ее широко открытого рта был влажным от слюны. Я встала и, подняв с пола одеяло, аккуратно укрыла ее.
– Кэт, – вдруг, как в бреду, промямлила Элен, – ты тут?
– Тут-тут, спи давай, еще рано, – прошептала я и положила край одеяла ей на плечи.
Больше она не произнесла ни слова, а только, ухватив одеяло, как в кокон, обернулась в него и стала похожа на спящую куколку. Я оделась и бесшумно вышла из комнаты. Бабушки в доме не было. Ее диван, как старый ветеран, надел темно-зеленый парадный костюм и приготовился простоять так до самого вечера. На столе в кухне стояла большая эмалированная миска, накрытая полосатым полотенцем. Я осторожно приподняла один его край и, как осчастливленный неожиданными козырям карточный шулер, обрадовалась увиденному – бабушка напекла творожников.
– Ба-а! – протянула я и накрыла тарелку полотенцем, решив позавтракать позже, вместе с Элен.
Часы на столе показывали половину восьмого.
– “Если не ехать к водонапорной башне с Антоном и не нужно в школу, что тогда делать в такую рань?” – думала я. – Пойду, поищу бабушку.”
Гладкие ступеньки крыльца были еще холодными, и я, перепрыгивая их по двое, слетела вниз и приземлилась на свои сандалии. Двор был пуст, а ворота закрыты на засов. Я обошла крыльцо кругом и направилась в огород позади дома. Ровные грядки с молодыми побегами лука, моркови, укропа были усыпаны мелкой росой, кое-где стояли ржавые ведра и торчали черенки лопат и грабель. Между грядок в меже, как удав, прятался поливочный шланг, искусно маскируясь под цвет сырого чернозема. Бабушки нигде не было. Я обогнула деревянный сарай и, приставив ладонь к бровям, стала вглядываться вдаль картофельных дебрей. Между высоких зеленых побегов я заметила широкую бабушкину спину. Она склонялась над картофельными кустами и, что-то тщательно выбирая, потряхивала их из стороны в сторону. Я встала в узкую межу и, прицелившись, что есть мочи пустилась до нее бегом.
– Стой – убьешься! – прокричала она, когда я настигла ее.
Я остановилась и сбивчиво задышала.
– Доб-рое ут-ро! – сказала я.
– Ты ела?
– Да, – соврала я. – Что ты делаешь?
– Жуков собираю. Все сплеснулось, – ответила она и протянула мне банку с кишащими в ней колорадскими жуками.
Я взяла банку в руки и подняла ее к солнцу, чтобы получше разглядеть. Жуки выглядели весьма празднично, я бы даже сказала, элегантно. На них были черные смокинги в широкую оранжевую полоску. Как на светском рауте, некоторые из них, что потолще, сидели в группах по трое-четверо и с интересом наблюдали за суетной беготней тех, что помоложе. Они мне сразу понравились, и я предложила бабушке свою помощь.
– Ступай, возьми банку и приходи, – сказала она.
И вот, спустя какие-то минуты, мы вместе с бабушкой, склонившись над картофельными листами, снимали в банки сливки высшего паразитического общества. Я слышала, как тяжело она сопела, когда ей приходилось далеко тянуться, тогда я протягивала свои руки к ее кусту и стряхивала жуков в банку.
– “Лучшего момента и ждать нечего, – подумала я. – Спрошу сейчас, и будь, что будет”.
– Ба?– начала я.
– Че? – коротко отозвалась она.
– Можно я спрошу тебя об одной вещи?
Бабушка распрямилась и пристально посмотрела на меня.
– Ну, что случилось? – как обычно начала она с подозрений.
– Со мной – ничего, я хотела спросить о тебе.
Я сделала паузу и перевела дух.
– Когда ты первый раз влюбилась?
Если бы в ту самую секунду на поле налетела целая туча колорадских жуков и съела бы не только молодые побеги, но и нарождающиеся картофельные клубни, бабушка удивилась бы этому меньше, чем моему вопросу.
– Чего? – переспросила она.
– Я просто хочу понять, как это – влюбиться первый раз?
– Не знаю, мне не до любви было, проработала всю жизнь, света белого не видя.
– Так не бывает.
– Когда мне столько, как тебе сейчас было – война началась, голод, а потом я работать пошла – опять не до любви стало. Дед твой меня высватал рано, а там уж и дети пошли. Никакой любви – маята одна.
– А деда ты не любила? – осмелившись, спросила я.
– Любила – не любила, пойди разбери. Больше сорока лет вместе прожили.
Ее лицо тронул едва заметный румянец, и речь ее стала торопливой и неуверенной. Она еще ниже нагнулась к кустам, будто пыталась спрятать в них свое невинное юное не по годам смущение. Я сделала вид, что не заметила ее неловкости и продолжила ласкать ее слух своими нарочито наивными размышлениями.
– Война – любви не помеха, работа тоже, и даже женатые люди влюбляются. Это просто случается, и все. Влюбляются не только на сытый желудок и не от скуки вовсе. Ты со мной согласна?
По тому, как она, растерянная, три раза перепроверила один и тот же куст, я поняла, что она полностью со мной согласна, только признаться в этом она ни за что бы себе не позволила. Жар-птицы на ее платье заливались сладкими трелями и кружились в водовороте любовных танцев, а она, уставшая и тяжелая, брела по меже меж картофельных листов и старалась казаться слепой и глухой душою. Я смотрела на нее, и мое сердце наливалось тихой любовью, любовью и состраданием. Чем был тот камень, что лежал на ее груди, и можно ли было избежать участи быть похороненной под ним заживо?
Погруженная в свои мысли, я дошла до конца грядки, но так и не услышала ответа на свой вопрос. Я выпрямилась и подняла голову. Солнце поднялось уже высоко и начало сильно припекать затылок. Бабушка поравнялась со мной и медленно разогнула онемевшую спину.
– Ты устала, ба. Пойдем в дом, да и жарко уже, – предложила я.
– Ой, не говори! Какой день жар стоит, хоть бы помочило. Сил прям никаких, – тяжело вздыхая, сказала она. – Пошли!
Мы высыпали полудохлых жуков в ведро с керосиновой водой возле сарая и, смыв с ног налипшую грязь, направились в дом.
Творожники подходили к концу, как и очередной сериал по телевизору, когда мы с бабушкой вошли в дом. На кухонном столе осталось лежать полосатое промасленное полотенце. Часы показывали без четверти десять. Элен сидела в комнате, напротив телевизора в кресле с пустой тарелкой на коленях и рыдала.
– Элен, что случилось? – испуганная спросила я, подбежав к ней.
– Ах, Кэт, он ее не любит! Не любит! – сказала она сквозь слезы.
– Кто кого не любит?
– Круз! Он не любит ее. У него другая!
– Успокойся, Элен! Это же сериал. Так в жизни не бывает, – утешала ее я, и сама не верила тому, что говорила.
– Иден такая красивая, такая красивая! Как он может так с ней поступать, Кэт?
Элен была безутешна, и я решила ее оставить. С колен я взяла у нее пустую тарелку, теплую, еще пахнущую творожниками, и понесла ее в кухню. За моей спиной раздался дребезжащий стук в окно. Я сразу поняла, кто пришел, но не обернулась, а продолжила свой путь на кухню. Стук повторился, и до нас с бабушкой донесся звук быстрых шагов и двух голосов.
– Ваш Круз пришел, – пошутила бабушка, и мы засмеялись.