На мне же было надето то самое ее платье в виде церковного колокола, которое пришлось перехватиться двумя булавками, чтобы оно не болталось при движении. “Порядок, – выдохнула Элен, когда последняя булавка была застегнута. – Ты только руки не поднимай высоко, иначе уколешься”, – предупредила меня она и тоже зажала рукой улыбку.
В остальном, должна сказать, платье мне нравилось, только вот к нему совершенно не шли мои сандалии, и каждый раз, когда Антон останавливал на мне свой взгляд, я начинала болтать что-нибудь невпопад и пялиться ему прямо в глаза, отвлекая внимание от своих ног.
Элен этим вечером была тоже излишне разговорчива и хохотлива. Она засыпала Антона историями о том, что шоколад был вкусней, солнце ярче, люди улыбчивей, а улицы чище, когда ей было три и она жила в Германии. При всем при этом она пыталась казаться легкой, повиливать бедрами и как можно более устойчивей ставить свои тонкие каблучки на сыпучий гравий. В ответ Антон молчал, сутулился и по-ослиному кивал головой.
Вдали уже показались многолетние сосны старого кладбища и высокие трибуны на краю футбольного поля за ним. Мы свернули с дороги и пошли по траве вдоль забора кладбища. Болтовня Элен и цокот ее каблучков стихли. Она обвила руку Антона, и прижалась к нему всем телом. Округу освещал одинокий фонарь на покосившемся столбе возле калитки у забора. Его тусклый желтый свет указывал нам на то, на что мы старались не смотреть, и о чем мы старались не думать. Мохнатые кочки осоки торчали меж прутьев забора, а поверх прутьев – маковки кладбищенских памятников. На тех, что повыше, можно было различить даты и увидеть на оттисках фотографий лица. Немая толпа обитателей этого печального места, казалось, знала что-то, чего не знали мы, и провожала нас пристальным взглядом в непроглядную темную ночь.
– Хватит красться сзади, Кэт, иди сюда! – нервно вскрикнула Элен, когда я нечаянно наступила на сухую ветку, и та с хрустом сломалась.
Я прибавила шагу и поравнялась с ними.
– Давайте сядем на самый верх, оттуда будет красивый вид на поле, – сказала я и побежала к трибунам.
Я забралась на самый верхний ряд. Длинная лавка была покрыта пылью и сухими сосновыми иголками. Я очистила место для всех троих и, сев с краю, огляделась. Сверху, как на ладони, было видно поле, близстоящие домишки с огородами, а также порувшевшуюся кирпичную стену старой школы. Элен стояла посередине поля, обнимая бутылки с алкоголем, а Антон висел на футбольных воротах. Обеими руками он держался за широкую трубу над головой, и, подтягивая себя к ней, смешно выдвигал нижнюю челюсть. Подтянувшись, он свободно повисал в воздухе, а спустя какие-то секунды, проделывал это еще раз. Его лицо опять кривилось от натуги, а подбородок выдвигался, как ящик комода. Высокие острые каблучки Элен были воткнуты в мягкую траву, а ее напряженные ножки, подобно ножкам циркуля, собирались описать окружность.
– Антон, ты еще долго там? – громко и капризно выговаривала она.
– Иду! Последний раз!
С этими словами он взмыл вверх и разжал вспухшие, побелевшие от натуги, руки.
– Двадцать! Элен! Двадцать раз! – крикнул он, когда приземлился на ноги.
Элен провернулась на каблучке и обиженно зашагала в мою сторону. Я вскочила и, подняв руки вверх, захлопала в ладоши сильно так, что они загорели и зачесались.
– Уху! Уху! – ликовала я и продолжала хлопать.
Антон посмотрел в мою сторону, затем склонил голову и присел в глубоком реверансе. Элен тоже посмотрела на меня и своим острым сверлящим взглядом приказала мне смолкнуть и сесть. Я шлепнулась на лавку и, опустив руки, почувствовала укол булавки подмышкой.
– “Как конвоиры, стерегут каждое мое движение. Впредь мне следует быть сдержанней”, – подумала я и застегнула булавку.
Спустя какой-то час Элен уже была на середине второй банки своего джина-тоника и пути к губам Антона. Я ковыряла осколком стекла угол деревянной скамейки, а она, положив голову на Антоново плечо, писала пальцем что-то невидимое на его коленях.
– “П-о-д”? – гадал Антон.
– Да, нет же, следи за пальцем, – с хмельной тягучестью в голосе говорила Элен и хихикала.
– “Пэээ”, – тянул Антон, – “ооо”, потом “ууу”.
– Да, где “у”– то? Это не “у”. Еще раз смотри!
Элен снова ткнула пальцем в ногу Антона и повела им по дуге.
– Говорю же – это буква “у”! – настаивал тот.
– Да нет!
– Я не понимаю, что ты хочешь, Элен. Какая-то глупая игра! Просто скажи!
– Поцелуй! Она хочет поцелуй! – не выдержав, громко сказала я.
– Кэт! Ты у меня дома получишь! – резко ответила Элен и шлепнула меня по спине.
– Что? Прям здесь? Но мы же не одни! – смутился Антон.
– Это ты о Кэт? Все в порядке, она не станет за нами подглядывать, да ведь, Кэт?
Я ничего не ответила, а только наморщила лоб и еще ниже склонила голову над лавкой. Все трое замолчали и стали дожидаться момента, когда выпитый алкоголь не только сообщит членам подвижность, но и принесет в голову смелые неловкие мысли.
– У тебя есть девушка, Антон, – спросила Элен, когда правильный момент настал.
– Нет, – ответил он.
– А была? – незамедлительно последовал второй вопрос.
– Конечно, была.
– А почему “конечно”? – хитро с улыбкой снова спросила Элен.
Антон тоже улыбнулся и, прищурившись, посмотрел вдаль.
– А “конечно”, потому что не вижу ничего особенного в том, чтобы интересоваться девчонками в семнадцать лет. Это нормально!
– Ааа, – протянула Элен, – значит – ты нормальный.
– Стараюсь им быть, – ответил он и широко улыбнулся.
Элен повернула ко мне голову и, глядя мне прямо в глаза, продолжила свой разговор с еще большей иронией.
– А сколько девушек у тебя было, если не секрет?
– Зачем тебе это знать, Элен? – спросил Антон и тоже посмотрел в мою сторону.
Элен еще на несколько секунд задержала свой колкий взгляд на мне а затем ответила:
– Просто некоторые считают тебя особенным, вот я и решила узнать.
Я перестала дышать и растерянно зашалила глазами.
– Я? Особенный? Я самый обычный! – воскликнул Антон и рассмеялся.
– Вот и прекрасно! Я так и думала! – добавила Элен и тоже засмеялась.
– “Зачем она это делает? – подумала я. – Не все ли ей равно, сколько у него было девушек? Можно подумать у своих ухажеров она была единственной.”
– А как насчет тебя, Элен? Был ли у тебя парень? – спросил Антон, когда смех стих.
– Был, – коротко ответила она.
– А где же твое “конечно”? – снова спросил он, близко подставив к ней свое лицо.
Элен медленно повернула голову, и их губы оказались на том опасном расстоянии, когда уже было трудно сопротивляться действию силы магнитных полей.
– А нет никакого “конечно”, – сказала она ему прямо в лицо и добавила: – потому что я как раз-таки особенная.
– Что это значит? – спросил Антон.
В ту самую секунду что-то пошло не так, и поцелуй, чей процент вероятности, казалось, был теоретически высок, на практике без остатка испарился в воздухе. Элен одернула короткий подол юбки и, смахнув с черной замши своих туфлей сосновые иголки, сказала:
– Это значит, что у меня есть сердце.
По нисходящей интонации ее голоса Антон понял, что разговор окончен и замолчал. Элен же погрузилась куда-то глубоко внутрь себя, а ее влажные от алкоголя глаза, не моргая, стали смотреть в ночную пустоту. На скамейке я нацарапала его имя и со всей силы запустила стекляшку в воздух.
– Я пойду, – сказала я и начала спускаться вниз.
– Куда ты, Кэт? – крикнула мне вслед Элен.
– Я буду ждать вас на дискотеке.
– Стой, мы бы могли… – начал было Антон, но Элен перебила его:
– Пусть идет.
Как только мои ноги коснулись земли, я припустила бегом через футбольное поле. Я пробежала мимо кладбища и остановилась только тогда, когда повернула на дорогу, чтобы отдышаться.
Деревню укрывала глухая безлунная ночь. Кое-где окна домов светились разноцветными огнями работающих телевизоров. Я направилась к центру, где располагалось старое здание дома культуры, и где на первом этаже каждую субботу крутили пару затертых кассет с танцевальными хитами.
Дискотеки я не любила, но в тот вечер я чувствовала, что нет для меня больше дороги домой, к бабушке, в свою постель и к своим долгим часам приятного одиночества. Внутри меня росла и ширилась огромная пустота, и все, что хотелось этой ночью, так это толкаться в каком-нибудь темном месте среди охваченных эйфорией молодых парней и девчонок и из-за оглушительной музыки не слышать собственных мыслей.