– Что? Звонила? – ничего не понимала я.
– Я за молоком в соседи ходила, – говорила бабушка уже спокойно. – Сказали, что Ленка вчера ходила от них звонить кому-то. Сначала я подумала – отцу, но вы тут такое нагородили.
Казалось, что по голове ночью досталось мне, а не Антону, потому что ничего из произошедшего и сказанного сейчас бабушкой я никак не могла связать воедино.
– Я не знаю. Прости меня, ба. Я не знаю, ни кому она звонила вчера, ни то, что она вообще кому-то звонила, – пыталась как можно четче выговорить я, но слезы размывали мои слова.
– Ладно, не вой, – сухо закончила бабушка. – Иди в кровать!
Я вышла с кухни и, пройдя мимо расправленного бабушкиного дивана, вошла в нашу с Элен комнату. За окном уже совсем рассвело, и белый рассеянный свет тихо бродил по комнате. Он трогал всюду развешенные платья Элен, гладил кровать, на которой мы с ней спали, садился на стул в углу возле окна и принимался курить прозрачным дымом.
Я расстегнула на платье молнию и аккуратно сняла его. Затем я повесила его все на те же плечики, на которых оно было до этого и, встав на кровать, зацепила их за гардину под потолком. Я как следует взбила подушку Элен и разгладила складки на простыне. Потом я легла в кровать и сжалась в маленький комочек на самом ее краю.
В постели было сыро и холодно, как в бабушкином погребе. Я лежала, поджавши под себя ноги, скрестив руки, и дрожала всем телом. Глубоко внутри, где-то в животе, ровно билось мое сердце, отсчитывая секунды и минуты долгого ожидания. Мои веки были закрыты, и раздраженные усталостью глаза всматривались в пустоту внутри меня. Малейший шорох и скрип улавливался мной сею же секунду и раздавался в этой пустоте звонко, как пожарный колокол.
Было слышно, как бабушка копошилась на своем диване и вполголоса посылала кому-то проклятья. Я могла расслышать наши с Элен имена, имя Антона и какие-то бессвязные ругательства, обращенные к ней самой. Она без конца вертелась с боку на бок, а диван растревожено скрипел всеми пружинками одновременно.
Постепенно скрип стал затихать, а вместе с ним и бабушкино ворчание. Откуда-то подул ветер, да с такой силой, что лицо, плечи и руки зажгло от набегающих ледяных потоков. Этот колкий воздух резал глаза, и я старалась держать их закрытыми. В ушах стоял пронзительный то ли визг, то ли свист, а еще неистовствующий рев мотора. Я сидела, широко разведя колени в стороны, а мои руки кольцом смыкались далеко впереди меня.
Я открыла глаза. Вокруг была синяя бархатная ночь. Небо было насквозь прошито остроконечными звездами. На запредельной скорости я мчалась на мотоцикле по узкой расщелине белого света его передних фар. Распятый между рулем и подножками мотоцикла, впереди меня сидел тот, кто им управлял. И управлял, надо сказать, весьма опытно.
На нем были плотно облегающие черные штаны, черная кожаная куртка и красные шлем. Мои руки крепко обнимали его талию, одной щекой я прижималась к загрубевшей холодной коже на его спине. Асфальт под нашими колесами превращался в однородное серое месиво, а белоснежный пунктир дорожной разметки – в бесконечные убегающие вдаль параллели.
Я посмотрела по сторонам и узнала знакомые пейзажи. Мы мчали меж пустынных колхозных полей, мимо амбаров и коровников, прочь от нашей маленькой скучной деревушки. Я знала эту дорогу наизусть и знала, куда она вела.
Спустя какие-то минуты, плотная ночная дымка задрожжала и стала таять в рассветных огнях. Сердце мое зашлось от ощущения радости и предвкушения новых приключений, которые, я была уверена, ждали меня в том заветном месте, куда я летела, обгоняя ночь. И вот мотоциклист отбалансировал на последнем повороте и, выровняв руль, выдавил из мотора оставшиеся силы.
– “Куда он гонит? Так мы промчим свороток на водонапорную башню,” – подумала я.
Я высунулась из-за плеча мотоциклиста и уставилась в ночь. Вдали слева от дороги показался глубокий овраг и знакомая проселочная дорога.
– Стой! Стой! – закричала я и попыталась заглянуть в тонированное стекло его шлема.
Он не реагировал, а только продолжал уверенно править мотоцикл в неизвестность. Мы пролетели нужный поворот, и я с ужасом проводила его взглядом. Обеими руками я вцепилась в кожаную куртку мотоциклиста и почувствовала, как мои ладони увлажнил ледяной пот. Все вокруг сделалось странным и незнакомым. Ночь, вот-вот готовая родить свет нового дня, вдруг сделалась еще темней, и по дороге затанцевали серые жуткие призраки. Сердце заколотилось как бешеное и страх сдавил грудь.
– Остановись! Куда мы едем? – опять завопила я, но гул мотора заглушил мои слова. – Кто ты такой? Стой! Говорю тебе!
Никакого ответа не последовало. Собравшись с духом, я расцепила руки и схватилась за шлем мотоциклиста. Я дернула шлем, и он свалился с его плеч, как отрубленная голова. Шелковые гладкие волосы струями взмыли в воздух и заполоскали по ветру. Длинные угольно-черные пряди ложились мне на плечи, обвивали мои руки и щекотали лицо.
– Элен! Любимая Элен! – закричала я и проснулась с глазами, полными слез.
Гроза
Я лежала в постели и прислушивалась к звукам вокруг. Я боялась шелохнуться и открыть глаза. Дорожки соленых слез холодили мои пышущие ото сна щеки. Пальцы еще помнили упругую гладкую кожу мотоциклетной куртки и машинально потирались друг о друга. Медленно и боязливо я повела рукой под одеялом, и та, ощупав холодную постель возле меня, вынырнула наружу.
Я открыла глаза. Серый свет лежал на высокой подушке Элен и, как руки, тянул длинные дымные тени к ее журналам на полке над кроватью. Сырое банное полотенце, кружевной бюстгальтер и несколько пар туфель на полу – все оставалось ровно на тех же местах, где их вчера впопыхах бросила Элен, не поспевая к условленному часу.
Я приподнялась и села в кровати. Окно было открыто, и я могла чувствовать мощь надвигающейся грозы. Небо мучилось, наливалось синей водой и вот-вот было готово выплеснуть свою боль дождем. Огромные грозовые облака выплывали из-за горизонта и зависали над самым нашим домом. Под их тяжестью воздух делался плотным и неподвижным, как в вакуумной камере, заглушая все звуки жизни вокруг. На душе было тесно от неприятных воспоминаний прошлой ночи. Тревожные мысли и догадки ворочались в голове, причиняя почти физический дискомфорт и, я, как могла, пыталась прогнать их прочь.
Я свесила голые ноги с кровати и сбросила с себя одеяло. Одевшись и закрутив волосы в узел на макушке, я вышла из комнаты. Бабушки не было нигде. В углу ее заправленный диван отдыхал после бессонного ночного дежурства. Возле дивана, на стуле лежала резиновая мухобойка, начатая пачка крошечных таблеток и стакан с остатками воды на дне. Я зашла на кухню и обмерла – часы показывали половину пятого вечера.
– Где же Элен? – невольно вскрикнула я и выбежала из дома.
Я кубарем скатилась с лестницы и бросилась бежать на задний двор. Всюду не было слышно ни звука, и только из бани доносился хрип старой стиральной машины. Я миновала дедову мастерскую, пустой коровник и вбежала в баню. Воздух в бане был теплый и влажный. Кисло пахло хозяйственным мылом, синькой и стиральным порошком. На полу большой кучей лежали полотенца, простыни, бабушкины цветастые платки и еще много нужных в хозяйстве тряпок. Старая машина тщательно пережевывала положенное в нее белье, а бабушка в одной ночной рубахе сидела на банном полке и смотрела на конец потряхивающегося резинового шланга.
Я нагнулась и перешагнула высокий банный порог. Бабушка без единой эмоции на лице посмотрела на меня и опять уставилась себе под ноги. Не произнося ни слова, я села на лавку. Мелкие мурашки побежали по моей коже, когда со всех сторон меня обдало приятным парным теплом. Все пространство освещала одна спрятанная за матовым молочным плафоном лампочка, тусклого света которой хватало единственно на то, чтобы разглядеть окружающую обстановку. Монотонное биение центрифуги, сладкое марево и мерклый свет погрузили меня в какое-то глубокое и приятное безмыслие.
Большими деревянными щипцам для стирки бабушка выуживала свежее белье из машины и складывала его в плетеную корзину на полу, после чего скрученные в канаты простыни и пододеяльники начинали распространять по бани приторный синтетический запах. Затем она заправляла машину новой партией грязного разносорта, усаживалась напротив меня и опять погружалась в свои мысли. Мы ничего не говорили друг другу и старались избегать смотреть друг другу в глаза. Нам казалось, мы обе укрылись здесь от того неизбежного, неотвратимого, что надвигалось на наше тихое летнее счастье.