– Вот увидишь, завтра все будет куда лучше, чем сегодня. Как говорят, утро вечера мудренее, – крикнул мне Андре. – Хорошая русская пословица, по-моему.
– Ты думаешь? Это будет что-то вроде Матрицы, да? Перезагрузка? – спросила я, поднимая с пола телефон. В самом деле, почему бы и нет. Разве я не вела себя по-детски? Нужно было сразу рассказать Андре про женщину на площади. Он посмеялся бы надо мной и сказал, что у нас с мамой это семейное – видеть то, чего нет. Но уже поздно.
– Иди сюда, птица. Я поставил чайник, сейчас заварю нам чай, – его голос звучал так мирно, по-домашнему, а с кухни доносились разные приятные звуки – бряцанье тарелок, чашек, вилок-ложек. Хлопали дверцы полок. Домашний мир и покой.
– Ты что стоишь тут? – спросил он меня, когда обнаружил, что я по-прежнему торчу в прихожей.
– Мне даже идти лень, – призналась я. – Кажется, я так устала, что даже уснуть не смогу.
– Ну дожили, – рассмеялся Андре. – Иди-ка, поиграем в старую игру. Помнишь, как я запрещал тебе сходить с этого дивана? – И Андре указал на большой ярко-красный островок посреди его прекрасной светлой гостиной.
Да, я помню, как сидела на диване, горящая от неизвестности, с расстегнутой блузкой. Сейчас я упала на него, как подбитый самолет. Андре поставил мой телефон на зарядку, а сам ушел на кухню. Не шевелясь, я глядела на этот мир, повернутый на девяносто градусов: на ноги Андре, обнаженный торс, чашку в его руках и легкий дымок над нею. Чашка – для меня, и белая овальная таблетка – тоже.
– Что это? – заволновалась я.
Андре покачал головой и пригрозил мне пальцем.
– Снова это черное недоверие? Я врач, мне же лучше знать! Ну? Открывай-ка ротик. Это чтобы ты смогла отдохнуть. Только сегодня. Или боишься, что я тебя отравлю?
– Я уже отравлена – тобой. Если бы я была в норме, то давно находилась бы у себя дома, разве нет? – спросила я без тени улыбки. Приняв из его рук таблетку, я запила ее и сразу же обожглась горячим чаем.
– Ты чего, я бы сейчас воды принес. Господи! – Андре принялся причитать и дуть на мой язык, прямо в мой открытый рот. Я обожглась несильно, совсем чуть-чуть, но Андре целовал меня и причитал надо мной так, словно случилось нечто ужасное. Мне это нравилось – чувствовать себя такой бедной-несчастной, принимать поцелуи. Потом Андре потребовал, чтобы я немедленно разделась и отправилась в кровать, на что я сонно ответила, что раздеться я, определенно, готова, но только с его помощью. Или, еще лучше, пусть сам меня раздевает, если ему так надо.
– Ого, кажется, таблетка действует, – улыбнулся Андре, и я подумала, что полностью одобряю его методы лечения, что, наверное, делает меня уже окончательной наркоманкой. Наркоманкой-нимфоманкой. Я попыталась сказать ему об этом, но мой контроль над телом оказался утерян. Тягучее молочное облако опустилось и вобрало меня в себя, незаметно окутав. Я чувствовала, что становится все теплее, а затем стало так жарко, будто я лежала на углях. Я крутилась, пытаясь сбросить это ощущение, ускользнуть от пытки, но реальность вдруг изогнулась, как это бывает, когда смотришь на что-то сквозь пламя костра. Вдруг послышались крики, и я увидела бегущую на меня разъяренную толпу людей в лохмотьях с неразличимыми лицами. Толпа негодовала, все кричали, махали палками и факелами.
Каким-то шестым чувством я понимала, что это лишь сон.
Похоже, я была ведьмой и парила над людьми, забрасывая их камнями. Однако камни летели обратно, а меня постоянно тянуло вниз, к этой разгоряченной, полной ненависти толпе. И тут я заметила среди них лицо Сережи. Один лишь он стоял без движения, и молча смотрел на меня. Сережа был похож на восковое изваяние, и мне казалось, что стоит только поднести к нему факел, как он начнет таять, а затем и вовсе исчезнет. Именно этого я и желала.
– Вернись! – слышу я чей-то голос, но он не принадлежит человеку, это крик чайки, и вот – я лечу над морем, я птица. У меня сильные крылья, одного хорошего взмаха достаточно, чтобы подняться еще выше над серо-зеленой толщей воды. Ощущать себя в птичьем теле странно и непривычно. Я чувствую оперение, могу управлять им, расправляя перья и пропуская между ними воздушные струи, парить под облаками. Чувство восхитительное, и мне хочется лететь все выше и быстрее, я ищу своих – тех, кто звал меня по-птичьи. Я понимаю птичий язык, знаю, что пора улетать, но на моей лапке – серебристое тяжелое кольцо с маркировкой. Оно мешает мне, тянет вниз, словно кто-то поднял к небу огромный магнит. Я лечу камнем вниз, стремительно приближаясь к темно-зеленой толще воды. И прекрасно понимаю, что, если не сумею затормозить, разобьюсь насмерть.
Я кричу, как оглашенная, и вот – снова стою среди толпы. Ноги мои босы и грязны, а земля горяча, словно под ее поверхностью клокочет действующий вулкан. Движущаяся толпа – многочисленная и совершенно неуправляемая – пугает меня. Люди кричат, женщины прижимают к себе детей. Если я упаду, меня затопчут. Я здесь, чтобы найти Андре. Уверена, он где-то поблизости, среди этих людей. Я всматриваюсь в лица, заглядываю под платки, отодвигаю факелы, отскакиваю от хохочущих грязных мужчин с гнилыми зубами. Андре нигде нет, и я теряю надежду. Ноги мои тяжелы, руки свисают плетями. Я не сопротивляюсь, когда толпа подхватывает меня под мышки и несет куда-то, хватает за запястья, стягивает их тугими кожаными шнурами.
– Нет, не надо, пожалуйста! Андре! – Я умоляю людей не трогать меня, мне страшно, теперь по-настоящему, потому что я знаю, что мне не будет пощады. Я боюсь всего, что может случиться, боюсь того, что уже случилось и о чем я успела позабыть, а теперь пытаюсь вспомнить. Чьи-то руки безжалостно срывают с меня одежду. Я стою – босая, почти нагая, простоволосая, со связанными руками. Меня приматывают к столбу, и люди тычут в меня пальцами, смеются, глумятся и показывают неприличные жесты. Но тут среди них я замечаю одну – в длинной черной одежде, с замотанной головой. Не человек – ведьма, я узнаю ее по глазам и понимаю, что она, прикрытая платком, смеется надо мной. Смеется, как победитель. Она подходит ближе, я начинаю кричать и… просыпаюсь от собственного крика.
В квартире было темно и очень тепло, даже жарко – видимо, Андре включил отопление на полную мощность. А еще очень тихо, и это мне не нравилось. Перед моими глазами все еще стояли черные, полные ненависти глаза.
– Она тебе приснилась, глупая! – сказала я себе, и эта мысль немного успокоила. – Андре! – тихонько позвала я, не до конца понимая, где нахожусь – во сне или наяву. Грань между реальностью и наваждением стала почти неразличима. Наверное, это из-за таблетки. Андре не ответил, похоже, его не было рядом. Я села и огляделась по сторонам. Я одна, на диване. На мне лишь трусики и большая футболка. Кто-то накрыл меня толстым одеялом, но я почти полностью сбросила его на пол, пока спала. Сидеть было сложно, кружилась голова. Я снова позвала Андре и услышала звонок. Вскоре до меня дошло, что звонит мой телефон. Плохо слушающимися руками я потянулась к аппарату. Казалось, прошла целая вечность, пока я отцепила телефон от провода и нажала на зеленую иконку приема.
– Алло? – отозвалась я и не узнала своего голоса.
– Мадмуазель Синица? – спросил незнакомец. Голос мужской, немного грустный, но больше равнодушный.
– Да, слушаю вас, – ответила я, и отчего-то вдруг мое сердце понеслось вскачь.
– Я звоню по поводу вашей матери.
Со мной творилось что-то неладное. Я с трудом держалась на ногах, мир вокруг кружился и проскальзывал, словно я была на большом корабле, попавшем в шторм. Сосредоточиться никак не удавалось, что-то важное ускользало от меня. Я шла по комнате в темноте, шатаясь и ударяясь обо все предметы, которые попадались на пути, даже перевернула стул, потому что так и не смогла найти выключатель. После долгих, мучительных усилий вспомнила – я в квартире Андре. На то, чтобы восстановить в памяти его лицо, у меня ушли почти все силы. Конечно, ведь это он снял с меня одежду и укрыл толстым, удушающе жарким одеялом – прямо в гостиной, на диване, который сегодня ночью превратился для меня в обитаемый остров посреди скользкого и неустойчивого желтого паркета.
– Андре! – попыталась крикнуть я, но вместо этого из моего нутра вылетел какой-то жалкий хрип. Я зашлась в диком кашле, и головокружение заставило меня опуститься на пол. Хотелось надеяться, что все это лишь продолжение сна, но мне было плохо по-настоящему. Это чувство – не эмоция, не воспоминание, не ощущение, смутно переплетенное с миллионом других, неуловимых, как это бывает во сне, когда ты бежишь по полю и сразу же после этого оказываешься стоящей посреди незнакомого города. Мне было физически плохо и так жарко, что хотелось снять с себя кожу. Я не могла понять, куда делся Андре, но помнила, что мне звонили и что с этим нужно срочно что-то делать. С мамой что-то случилось. Она заболела. Я не очень-то поняла, что мне пытались сообщить. Мой французский подвел меня, когда в речь вплелись незнакомые медицинские термины. Страх лишил меня слов, а головокружение мешало отделить реальность от вымысла. Я не запомнила, чем кончился разговор. Придя в себя, обнаружила, что лежу на полу, а рядом – телефон. Я пыталась найти Андре, но запуталась в темноте его комнат. Хотела открыть окно, и через какое-то время стало настолько холодно, что зуб на зуб не попадал, но, когда я попыталась исправить это, оказалось, что все окна закрыты. Я закрыла их? Андре? Женщина с черными глазами? Все происходившее со мной в ту ночь я осознавала с трудом. Уверена, что-то мне померещилось, а что-то случилось взаправду, вот только сказать с точностью, что именно, я никак не могла.