— А может, это нормальное профессиональное беспокойство?
— Все возможно.
— Знаешь, в этой ситуации тревога вполне естественна. И ты, и я, и этот Померанц — мы все понимаем, что убийство может означать популярность и успех, но в перспективе… Репутация экс-любовницы убитого не такой уж плюс для карьеры.
Я кивнул.
— Так в чем же дело? Думаешь, его страх обоснован?
— Бог его знает. Но мы должны понять, имеет ли все это отношение к Линдси Киф. Может, здесь замешан какой-нибудь ревнивый бывший дружок. Или ревнивая бывшая подружка Сая, которую взбесил его роман с Линдси.
— К тому же надо разузнать, правда ли, что между Саем и Линдси все было «тип-топ», — добавил Карбоун.
— Ну да, может, Сай совершил что-нибудь такое кошмарное, что ей захотелось его убить?
— Например?
— Откуда я знаю, Рэй? Скажем, он забыл в раковине зубочистку с прилипшим к ней кукурузным початком. Кто, черт побери, знает, что выводит людей из себя и заставляет их убивать? Ты знаешь?
— Нет.
— Я тоже. Повод мог быть и вовсе ерундовым — вроде того, что Сай переспал с кем-нибудь из ассистенток.
— Бреди, ты неукротим в построении гипотез!
— А как же! Да, вот еще: помимо Линдси, на Сая наверняка имел зуб кто-нибудь из съемочной группы. Или из других съемочных групп. Он мог кому-то насолить. Нам нужно разузнать, какую вообще жизнь он вел — помимо киношной. Играл ли в азартные игры? Писал ли книги? Может, имел какие-то порочащие его сексуальные связи? Или был замешан в какой-нибудь истории с наркотиками?
Спец по видеосъемке остановился у нас за спиной и, подойдя к трупу, навел камеру на белый халат, приблизив объектив сначала к капюшону, где пуля вошла в голову, а потом — к левой лопатке.
— Такого человека, как Сай, невозможно представить себе жертвой чего бы то ни было, — задумчиво пробормотал Карбоун. — Судя по всему, он всегда был на коне.
— Согласен. Ты посмотри на все это, — сказал я, обводя взглядом окружающую обстановку.
С белых деревянных клумб каскадом свисал плющ. Темно-пурпурные цветы источали легкий, пряный аромат. Спинки шезлонгов гостеприимно откинуты. Стакан с выпивкой стоял на мраморном столике на ножке в форме рыбьего хвоста. Белые зонтики на бамбуковых шестах похожи на гигантские купола. В бархатистой траве установлены квадрофонические колонки.
— Рэй, спорим, даже во сне тебе не снилась такая жизнь. Ну скажи, чего у него не было из того, что нужно каждому настоящему мужчине?
Карбоун погрузился в раздумья, по всей вероятности, в глубины психоанализа.
А я думал вот о чем. Свяжись Сай с кошерным бизнесом, плюнь на свои амбиции, был бы он сейчас жив. Одевался бы к обеду, застегивая на все пуговицы трехсотбаксовую спортивную рубашку, совал бы мизинец в салат, проверяя, достаточно ли его повар добавил базилика, или шнит-лука, или еще какой-нибудь наимоднейшей зелени сезона. Почему в эту потрясающую летнюю ночь Симор Айра Спенсер, Человек-у-которого-было-все, принимал у себя в гостях команду беспардонных копов, собирающих образцы пыли с его подошв, отщипывающих нитки с его халата и отпускающих над его безжизненным телом соленые шуточки про сиськи Линдси Киф?
Взгляните на карту. Лонг-Айлэнд напоминает улыбающегося, но слегка сумасшедшего кита. Его голова — Бруклин — упирается в Манхэттен, как бы пытаясь втереться в теплую компанию, из которой его предусмотрительно выперли.
Но в отличие от пустой головы — Бруклина, — тело кита вовсе не стремится вести никакой светской жизни. Куинс, Насау и пригород Саффолк Каунти всего лишь плывут — таков уж их печальный удел — в водах между Атлантикой и проливом Лонг-Айлэнда, стремясь достичь материка. Видите, как горб кита выгибается в томлении? Он жаждет стать частью США, где жизнь — точь-в-точь как на рекламе кока-колы.
Ну а теперь обратим свои взоры на остальной Саффолк Каунти, то есть на раздвоенный китовый хвост. Его дружественные помахивания адресованы вовсе не Манхэттену или Центральной Америке, — нет, он задран в приветствии Коннектикуту и Род-Айлэнду. Восточная часть Лонг-Айлэнда это на самом деле седьмой штат Новой Англии.
Разобрались? На Северной Стрелке хвоста раскинулись типичные американские фермы, рыбачьи поселки и новые, причудливой застройки колониальные деревни, которым не хватает только вручную вырезанной на каждой двери надписи: «Моя кровь — безупречно чистой расы».
А теперь взгляните на Южную Стрелку, где находится мой дом. Наше произношение ближе к Бостону, чем к Бронксу. Английская кровь здесь испорчена, сейчас многие сказали бы: улучшена индейской, негритянской, немецкой, ирландской, польской и так далее. Снова фермы. Снова милые игрушечные городишки. Но разве о здешних жителях можно сказать, что их кровь безупречно чиста, не подпорчена, не смешана ни с какой другой?
Нет, безусловно смешана и очень даже подпорчена.
В течение ста с лишним лет сюда, в Хэмптонс, приезжали все кому не лень: мастера своего дела и болваны, гении и олухи. Со своими жизненными принципами и деньгами. «Мы проводим лето в Хэмптонсе«, — говаривали они. И это лето они не то слово как проводили! Проводили и в Саутхэмптоне, с его светской жизнью, и в Уотер-Милле (роскошном местечке, которое они окрестили попросту «комфортабельным»), и в литературном Бриджхэмптоне, и в воинствующем прагматичном Сэг Харборе, и в Ист-Хэмптоне, кишащем профессионалами шоу-бизнеса, и в обители занудства Амангасете (я уверен, что последний хоть сколько-нибудь интересный житель Амангасета умер еще в 1683 году), и в до мозга костей «морском» Монтоке.
Но этот летний «парадиз» никакого отношения к моейЮжной Стрелке не имеет: он принадлежит людям, подобным Саю, и легиону менее знаменитых ньюйоркцев, жаждущих хотя бы прикоснуться к его следам на песке. Это — рай для рафинированной публики: пляжные клубы, теннисные клубы, яхт-клубы; завтраки влиятельных лиц в самых шикарных здешних ресторанах, игры влиятельных лиц в софтбол [5], морские пикники влиятельных лиц, карточные игры влиятельных лиц.
Но на узком хряще изогнутого китового хвоста существуют еще и деревушки под названием Тукахо и Норс Си, Нояк и Дирфилд. И живут там люди, которые слыхом не слыхивали, что красный бук — это дерево для избранных, что ткань «японский клен» уже вышла из моды, а есть утку — удел простонародья. Эти люди не проводят здесь время, а проживают целую жизнь. Это фермеры, кассиры из супермаркетов, зубные врачи, сборщики благотворительных взносов, библиотекари, водители грузовиков, повара, юристы, домашние хозяйки, медицинские служащие. Ах да, совсем забыл, и конечно — копы.
Меня зовут Стивен Эдуард Бреди. Я родился в саутхэмптонском роддоме. Вскоре мать забрала меня домой, в Бриджхэмптон, на отцовскую ферму. От фермы остался один только дом. В 1955 году отец продал все, что у него было, кроме дома и двух гектаров земли. Он не дотерпел чуть более десяти лет до большого земляного «бума», который сделал бы его богатым (а это была самая большая мечта моей матери).
Я появился на свет 17 мая 1949 года. Моими родителями были Кевин Фрэнсис Бреди, фермер и — согласно прочной традиции Южной Стрелки — пьяница, и Шарлотт Истон (что из сэг-харборовских Истонов) Бреди, домашняя хозяйка, задавшаяся целью стать светской женщиной. В 1951 году родился мой брат Истон.
Учился я в сагапонакской начальной школе. Вся она умещалась в одной-единственной комнате. Летние обитатели здешних мест восторгались: «Что за прелесть эта школа! Здесь все так естественно!» В общем, этого не отнять, все там было более чем естественно. Я поставил бы своей школе пятерку за общую атмосферу, тройку — за качество обучения и четверку — за леденящую влажность, от которой зимой просто зуб на зуб не попадал. Запах разлагающихся под полом грызунов, изводивший нас по весне, заслуживал пятерки с плюсом.
Я продолжил свое образование в бриджхэмптонской высшей школе, а затем — в университете штата Нью-Йорк в Олбани.
Я не был паинькой, но зато отлично сознавал, кто я есть и что мне подобает. В Бриджхэмптоне, ясное дело, ваш покорный слуга прослыл хулиганом. По пьянке частенько буянил, и в буйстве своем портил девок. Но в глубине души знал — это всего лишь этап в моей жизни: однажды я стану солидным гражданином, выкуплю обратно отцовскую ферму и займу почетное место в школьном совете.