Консольный столик у основания лестницы представлял собой образец стиля чиппендейл. Напольные часы красного дерева, изготовленные Джоном Брауном из Эдинбурга, датировались серединой восемнадцатого столетия. Над столиком висел писанный маслом пасторальный пейзаж, принадлежащий кисти самого Джона Констэбла.
У него возникло странное ощущение, что она одобряет его дом – никакой роскоши, но жить можно. Кажется, она знала в этом толк. Бросая по сторонам быстрые взгляды, она оценивала обстановку холла и понимала, что есть что. И ценные вещи удостаивались ее мимолетного внимания – не более.
Потом она снова взглянула на Стюарта.
– Благодарю, – сказала она, – за то, что пришли на помощь.
Ее глаза! Когда она смотрела на него в упор, у него даже мурашки пошли по коже.
– Не стоило ходить по улицам одной в столь поздний час, – хрипло пробормотал он.
– Да, ужасно глупо с моей стороны. – Ее голова поникла. Пальцы теребили поля шляпы. – Боюсь, мне не по карману лакей.
– Почему нет?
Ее внешний вид, манера разговаривать выдавали особу достаточно высокородную, чтобы иметь в своем распоряжении дюжину лакеев. Она была не так молода – и так поразительно хороша собой, -чтобы не быть замужем. Неужели она ускользнула из дому ради любовного свидания?
Она подняла голову. Их глаза встретились. У Стюарта защекотало под ключицей.
– В моей кухне нет ящериц, – сказала она, и в ее бесстрастном тоне ему почудились тоскливые нотки.
Ответ показался Стюарту бессмысленным, но затем он вспомнил сказку Перро о Золушке. Их с Берти гувернантка обожала подобные истории. Именно ящериц Фея Крестная превратила в лакеев, чтобы сопровождали Золушку во время ночного рейда в светское собрание.
– Тыквы на вашей кухне тоже нет? – участливо улыбнулся Стюарт.
Ее губы скривились.
– Для тыкв еще не сезон.
Как выразительно двигался ее рот, когда она говорила! Только через пару секунд Стюарт опомнился и сообразил, что она дожидается ответной реплики, а он только и делает, что рассматривает ее губы, их слегка напряженные изгибы и наклоны. Ему стало тревожно. Девушка возбуждала его мужскую суть, да еще в непривычной для него манере – настойчивой, первобытной.
– Не хотите ли... немного виски, может быть? – услышал он собственный голос.
– Что ж... – Она колебалась. – Если вас не очень затруднит.
– Совсем не затруднит, – ответил Стюарт, мягко и так осторожно, словно она была сделана из литого стекла. Он не помнил, чтобы когда-нибудь разговаривал с женщинами в таком заботливом тоне.
Он протянул ей руку. Этот жест ее удивил. Девушка подошла к нему на расстояние вытянутой руки, глядя на протянутую к ней ладонь. Несколько томительных секунд – и ее рука опустилась на его локоть. Прикосновение вышло таким легким, что ему даже показалось – ее пальцы парят над его рукавом.
Потом пальцы в перчатке ухватились за него крепче, и его рука напряглась до самого плеча. Он почувствовал ее запах – аромат спелой земляники, который окутывал его чувственной волной, как ароматический пар из ванны. Захотелось зарыться носом в ее волосы и вдыхать, пока не разорвутся легкие, Он хотел бы ее съесть.
Как только они дошли до кабинета, она тотчас же выпустила его руку. Стюарт зажег лампу, поставил на стол графин с виски и два стакана. Она снова обежала комнату оценивающим взглядом, склонив голову набок. Несколько курильниц, резные изделия из слоновой кости, привезенные из Индии, вперемешку с собранием книг по юриспруденции – он был вынужден накупить их, чтобы научиться ориентироваться в интригах и прецедентах английского общего законодательства.
Он плеснул виски в оба стакана.
– Как любезно с вашей стороны, – сказала она, принимая стакан. Нарочно ли вышло так, что их пальцы не соприкоснулись? – А вдруг я судомойка ваших соседей?
Она никак не походила на прислугу; не было в ней ни малейшего намека на услужливость. И еще он не преминул отметить изящество ее движений, деликатную манеру, с какой она приняла стакан. Ее явно воспитывали в утонченной атмосфере, где подобные движения – отточенные, доведенные до автоматизма – вырабатываются долгими годами, входя в привычку, в которой ее обладательница почти не отдает себе отчета.
– А вы судомойка?
– Нет. – Девушка сухо рассмеялась. – По крайней мере пока.
– Тогда кто же вы?
– Никто. – Она сделала изрядный глоток. – Точнее не скажешь.
Стюарт почувствовал горечь ее слов на собственном языке, словно привкус хинина.
– Отлично, – сказал он. – А то я начинал думать, что вы одна из самых знаменитых лондонских куртизанок, которая погубит мою многообещающую политическую карьеру.
- Слова Стюарта испугали девушку, но в то же время и приятно польстили. Она мило улыбнулась:
– Что ж, не стоит беспокоиться. Я не «дама с камелиями».
– Да, вы всего лишь Золушка, – предположил он. – Скажите же, что делала Золушка в городе – без кареты, лакеев и бального платья?
Она уставилась в свой стакан, почти пустой.
– Это очевидно, не правда ли? Кое-что на балу пошло решительно не так.
– Что же случилось? Неужели принц превратился в лягушку, когда вы его поцеловали?
– О, в гадкую жабу!
Это было сказано легким, беззаботным тоном, но слова резали, как нож. Подойдя к нежданной гостье, Стюарт щедро наполнил виски ее стакан.
– Нужно утопить ваше разочарование.
– Крепкие напитки добавят Золушке к сердечной муке еще и похмелье, – возразила она, тем не менее отпивая из стакана. – Потом она будет очень злой на кухне.
– Мне казалось, Золушка всегда добрая, нежная и безропотная.
– А знаете почему? – Взглянув на Стюарта, она заговорила с неожиданной горячностью. – Это оттого, что сказки всегда пишут мужчины, которые в своей жизни не провели на кухне и часа. Настоящая Золушка курит, ругается и пьет – иногда больше, чем нужно. У нее болят ноги. Болит спина. И она очень обидчива. Ей бы хотелось своей каретой-тыквой переехать Злую Мачеху. И Принца-жабу, если представится случай.
Ее пылкость зажгла в нем огонь. Захотелось схватить ее в охапку и поцеловать гневное, пылающее лицо. Стюарт заставил себя отойти на пару шагов.
– И сейчас тоже?
Ее губы сложились в жалостливую улыбку. Она провела пальцем по боку стакана.
– Я разрушила сказку?
– Вряд ли. Я перестал верить в сказки задолго до вашего появления.
– Как же это случилось? – Склонив голову набок, она с любопытством посмотрела в глаза Стюарту. Злость бесследно улетучилась.
– Все дело в Принце. Неоднозначный персонаж, вам не кажется? Всегда женится на прекрасной девушке – Золушке, Спящей Красавице или Белоснежке. Разумеется, он получает в наследство замок и королевство. Сидишь и гадаешь – что он сделал, чтобы заслужить счастье? В чем его заслуга? Ему просто посчастливилось родиться сыном королевы, и все!
Вот теперь он выдал себя, сказав слишком много. Ему еще ни разу не случалось проговариваться.
Она уловила в его словах ноту горькой обиды – ее брови поползли вверх. Но она не стала задавать лишних вопросов. Заметила только:
– Неудивительно, что он превратился в жабу. Вздохнув с облегчением, Стюарт поднял стакан:
– Выпьем за вас – вам удалось избежать жабьих объятий. Ясные, глубокие глаза рассматривали Стюарта, столь прекрасные, что это даже причиняло боль. Потом гостья улыбнулась – улыбкой одновременно печальной и исполненной надежды.
– Выпьем.
И опрокинула в себя содержимое стакана. Решительно, Золушка пила слишком много. Стюарт всегда настороженно относился к любителям возлияний, будь то женщина или мужчина. Но он собственноручно построил бы винный завод и отдал его ей в полное распоряжение, если это был единственный способ заставить ее улыбнуться.
Воцарилось молчание, и он запоздало вспомнил, что обещал ей найти кеб и отправить домой. Жаль, нет под рукой Дурбина, лакея. Можно было бы отправить его на поиски экипажа, наказав вернуться не скоро.
– Расскажите немного о себе, если можно, – попросила она, вполне еще трезвая.
Ему бы снова быть начеку. Такие вопросы, когда их задавали женщины, очень его настораживали, потому что потом непременно приводили, пусть и окольным путем, к расспросам о детстве. Как Стюарт подозревал, многие женщины заигрывали с ним не потому, что он был видный и успешный мужчина, а оттого, что ему довелось жить в трущобах. Дамы умоляли поведать им что-нибудь непристойное – расскажите о драках в пабах! о шлюхах, которые отдавались вам в темных переулках! возьмите меня, как одну из тех шлюх! – жадно упиваясь ощущением опасности, чтобы скрасить скуку своего существования. Не важно, что он был тогда слишком юн, чтобы пользовать шлюх или драться в кабаках.