– Обед подан, сэр, – возвестил Прайор.
Стюарт уселся за письменный стол и раскрыл «Тайме», чтобы прочесть статью о ходе расследований инцидента в Париже, где анархисты взорвали бомбу. Краем глаза он видел, как неодобрительно переглядываются Прайор и два лакея. Словно он читал не главную газету страны, а потрепанный экземпляр «Фанни Хилл»[7]. Потом Прайор прочистил горло и поднял крышку супницы.
Внезапно царящий в библиотеке запах старых книг и старого сигарного табака сменился благоуханием летнего утра, созревающих на своих плетях упругих огурчиков. Стюарт даже оторвался от газеты, чтобы, взглянуть на то, что пахло столь замечательно. Прайор поставил перед ним тарелку с густым прозрачным овощным супом.
Стюарт сделал осторожный глоток. Суп взорвался на языке фейерверком вкусовых ощущений – сочных, свежих, насыщенных, словно ешь солнечный свет и зелень чудесного июньского полдня. Изумленный Стюарт сделал нечто такое, чего не делал практически никогда – отложил газету, – и уставился в тарелку.
Медленно поднес ко рту вторую ложку. Нет, он не ошибся. Суп действительно был необычайно хорош. Стюарт попытался распробовать вкус каждого ингредиента: огурцов, лука, малой толики чеснока, топленого масла, сливок. Ничего необычного, причудливого или особо изысканного. Тем не менее это было... изумительно.
Еда была ему безразлична. Давным-давно безразлична. Просто пища, чтобы поддерживать здоровье и жизнь, ничего больше. Обед в «Серебряной башне» ничем не отличался от обеда в дешевой забегаловке, где подавали рыбу с жареной картошкой. Просто обед.
Но вот это не просто обед. Этот суп был опасен и непредсказуем, как присутствие полуодетой женщины в келье монаха, который дал обет целомудрия.
Стюарт положил ложку на стол. Тридцать лет назад он бы умолял дать ему хотя бы еще один глоток. Двадцать лет назад он был бы заворожен открытием, что его способность чувствовать вкус не умерла навсегда. Десять лет назад он мог бы принять это внезапное воскрешение за предвестие грядущего чуда, чудеснейших вещей, которых он желал с упорством похороненного глубоко в земле семечка, пробивающегося к морю света наверху.
Сегодня ему просто хотелось читать за обедом газету, да так, чтобы его не отвлекала – и уж тем более не потрясала до глубины души – миска с супом.
Но пальцы снова схватили ложку, погрузили ее в суп. Рука поднялась, чтобы нести ложку ко рту. Он даже наклонился чуть ближе – на долю дюйма. Стюарт заставил себя сунуть ложку обратно в суп. Слишком поздно. Он слишком стар. Привык быть безразличным к еде.
Он снова взялся за газету, хотя не вполне понимал, что читает – о бомбе в Париже или выборах в Америке.
Воцарилась неловкая пауза. Потом дворецкий унес суп.
Обед можно было сравнить с разгромом римлян при Карфагене.
Верити была озадачена, когда мистер Сомерсет категорически приказал подавать обед всего из трех блюд, но не слишком встревожена. Если она настолько хороша в своем деле, как сама полагает, хватит и одного блюда. Хватит и одной ложки!
Новость о супе дошла до нее не сразу. Ведь то, что уносили со стола, попадало скорее в моечную, чем на кухню.
В качестве второго блюда Верити предложила свежее выловленных креветок, кремово-розовых, плавающих в нежнейшем соусе из белого вина. Наряду с креветками она послала с полдюжины закусок: слегка поджаренных устриц, мидий в собственном соку, засахаренные каштаны, горошек в масле, жареный картофель с сыром и тушеный порей.
После первых отягощенных горестными мыслями двух месяцев ученичества у месье Давида, в доме маркизы Лондондерри, Верити узнала, к собственному изумлению и удивлению всех вокруг, что наделена кулинарным талантом. У нее обнаружились чувствительный нос, неиспорченный вкус и ловкость рук, которая сделала бы честь цирковому фокуснику.
Но Верити всегда готовила по инструкциям – у месье Давида, кому довелось учиться у великого месье Сойера, а также готовить при дворе Наполеона Третьего, накопилась уйма рецептов, ради которых многие повара согласились бы дать на отсечение руку, держащую нож. Так было, пока Верити не встретила Его, человека, неспособного найти удовольствие в еде. Он лишь смотрел с тоской во взгляде, как она ест, и ест, и ест.
Именно тогда она стала задумываться о желаниях, страхах, радостях и горестях, столь прихотливо сплетенных в некую простую сущность под названием «еда». Именно тогда начала она готовить целенаправленно, не просто для того, чтобы заработать денег, иметь кусок хлеба и крышу над головой, а для того, чтобы насытить голод иного порядка, простирающийся куда дальше, чем потребности желудка.
При этом что бы Верити ни делала, она всегда держала в памяти Его. Иногда воспоминания об этом мужчине всплывали в ее голове огненным тавром. В другой раз это был всего лишь легкий ветерок грусти, обдувавший ее мысли. Но всегда над самым порогом сознания, рефреном витало: если однажды ей представится шанс готовить для него... готовить, для него...
Приготовленная Верити еда приобрела налет чувственности. В ней были нежность поцелуя, ярость схватки в высокой траве летним днем, пристальный взгляд любовника. Она создавала новые блюда – кушанья скромные и в то же время экстравагантные, – думая лишь об одном: сломать воздвигнутый временем барьер, вернуть его в те годы, когда утраты еще не успели обездолить его, лишив одного из основных наслаждений.
Она хотела преподнести ему счастье на блюде. Один кусочек, ей большего не требуется. Действительно, так и вышло – один кусочек. Мистер Прайор собственной персоной явился в кухню и отвел ее в сторону, чтобы, кое-что сообщить. А когда перед мистером Сомерсетом поставили вторую перемену, он выбрал одно блюдо, попробовал, пожевал с суровым видом, молча посидел минуту и встал из-за стола.
Стюарт покончил с обедом. Даже отказался от третьего – шариков из шоколадного крема. Тех самых, из-за которых годом ранее прямо за столом разрыдался господин Дюгар, парижский промышленник, потому что вспомнил сестру, любительницу шоколада. Она отказалась от возможности ходить в школу – и есть шоколад – ради того, чтобы он мог получить образование.
Прошло несколько минут, прежде чем Верити осознала, что мистер Прайор все еще что-то говорит. Его трагическое повествование шло мимо ее ушей, и она не слышала ни слова. Она коснулась его рукава, чтобы остановить поток жалоб.
– Все хорошо, мистер Прайор, – сказала она, в своем отупении неспособная до конца понять, что произошло. – Таковы уж джентльмены. Нужно уважать их вкусы.
В речи Верити ясно слышался французский акцент. Вся прислуга нижнего этажа знала: если ее английский становился тягучим, словно полужидкое тесто, пора было прекращать с ней разговоры.
Кивнув, мистер Прайор вышел. Верити повернулась к помощникам.
– Отлично поработали, – сказала она. – Это был один из наших лучших обедов.
Действительно один из лучших обедов, хотя и закончился неожиданно быстро. Верити думала, ей хватит обеда и всех молитв о счастье, что могло вместить ее сердце. Но она ошиблась.
Она оказалась кругом не права.
В одиннадцать вечера в дверь библиотеки постучали. Это был Прайор.
– Не нужно ли вам чего-нибудь, сэр? – осведомился дворецкий.
Стюарту как раз было нужно. Он был голоден, так как за обедом почти не ел.
Голод редко донимал его – просто сообщал, что пора подкрепиться. Но то, что Стюарт испытывал сейчас, не лезло ни в какие ворота. Он не просто нуждался в пище он страстно жаждал ее.
Прошло почти два часа с тех пор, как обед унесли из библиотеки. Казалось, он все еще чувствует слабый аромат, свежий и аппетитный, в воздухе и вкус тех немногих кусочков, что соизволил проглотить, на языке.
Перед ним лежали финансовые отчеты, но он едва понимал, что читает. Его ум, обычно такой дисциплинированный и сосредоточенный, сейчас терзался образами пищи, соблазнительных, непристойных блюд, которые он безжалостно отослал обратно, и третьего, которое он даже запретил подавать на стол.
– Да, я хотел бы сандвич.
Дома он предпочел бы сам отправиться на кухню, нежели кого-то звать. Но он первый день в своем новом имении и должен показать себя строгим хозяином. Ведь слуги тоже прикидывали, что он за птица, точно так же как он оценивал их исполнительность и характер.
– Конечно, сэр, – ответил Прайор. – Я пошлю кого-нибудь к мадам Дюран.