Констанс Йорк - Воскреснуть и любить

Энтони протянул руку. Джеймс судорожно сглотнул, а затем стиснул ее. На глаза юноши навернулись слезы. Ответные слезы наполнили глаза падре. Гость опустился на диван, и они долго молча сидели бок о бок.

А в спальне на краю кровати замерла Кэрол и плакала. В маленькой квартирке было трудно уединиться. Она слышала исповедь и поняла, что женщина, которую убил Джеймс, была Клементиной. Ей было ясно, что собственные скорбь и гнев ничего не значат по сравнению с чувствами, охватившими Энтони. После ухода парня она подойдет к супругу и утешит его, как сможет. Ах да, это теперь невозможно…

Когда за недобрым гостем хлопнула дверь, Кэрол умылась и закончила собирать вещи. Дав мужу побыть одному еще несколько минут, она открыла дверь спальни.

Он сидел, спрятав лицо в ладони. От этой картины у женщины дрогнуло сердце, но она заставила себя поднять чемоданы и шагнуть к выходу.

— Я все слышала, — тихо сказала она.

— Он убил Клементину.

— Я знаю. — Она поставила чемоданы. — Ты отправишь его в полицию?

Энтони поднял измученные глаза.

— Нет.

— Нет?

— Джеймс не Кентавр. Он три года страдал из-за того, что сделал.

— Убил женщину.

— Он не собирался убивать ее, даже не собирался причинять ей вред. Он оказался втянутым в то, что было выше его сил. — Муж поднялся. — Он пришел ко мне, зная, что я могу сообщить в полицию. Я думаю, он хотел, чтобы его наказал кто-нибудь другой. С той ночи он наказывал сам себя. Но стоило отправить его в тюрьму — а я вижу, что он был готов к этому, — и больше никто не сумел бы достучаться до него. Сейчас он доступен чувствам. Он сделал первый шаг к новой жизни. Я не собираюсь останавливать его на пороге.

— Значит, ему придется уехать?

— Нет. Когда я приду в себя, то поговорю с ним. Мы вдвоем решим, что ему делать. Может быть, поступить в какую-нибудь из городских служб. Может быть, вернуться в школу. Я должен убедиться, что он на правильном пути.

Она кивнула. Святой отец был справедливее и добрее всех на свете. Он подошел к Кэрол. Заглянув мужу в глаза, она увидела, как ему тяжело. И еще кое-что.

— Ты простил его, да?

Энтони прислушался к себе. Его все еще переполняли гнев и невыразимая боль. Смерть Клементины обездолила не только его, но и весь мир, нуждавшийся в ее доброте и нежности. Но Кэрол спрашивала не о том.

— Простил, — сказал Энтони, всей душой чувствуя, что говорит правду.

В глазах женщины сверкали слезы. Перед ней стоял рыцарь. Благородный герой во всех отношениях.

Кроме одного.

— Значит, ты лучше самого Бога? — Она открыла дверь и подняла чемоданы.

Супруг уставился на нее. Он был так переполнен эмоциями — вернее, целым шквалом эмоций, — что с трудом говорил. Он схватил жену за плечо и заставил остановиться.

— Черт побери, что это должно значить? — тихо и гневно спросил Энтони.

Кэрол обернулась и посмотрела на него.

— Ты можешь простить Джеймса, но не веришь, что Бог может простить тебя. Разве это не делает тебя лучше, чем Он? Ты всегда упрекал себя в гордыне. Раньше я не представляла себе, как далеко это зашло.

Он уронил руку. Непереносимая боль заставила исказиться его лицо. А затем оно снова стало бесстрастным. Как всегда. Кэрол спустилась по лестнице и вышла на улицу.

Однажды ночью незадолго до Пасхи в церковь снова залез бездомный. Когда утром Энтони спустился вниз, он увидел бродягу, стоявшего у фрески Габриеля.

Роспись освещало весеннее солнце. В его лучах старик казался еще более грязным и жалким.

— Эта картина нравится тебе больше, чем та, что висит в алтаре? — спросил пастор, становясь рядом.

— Я все еще не понимаю, что ты делаешь в Пещерах.

Энтони скрестил руки на груди.

— Я тоже спрашивал себя об этом. Не раз и не два.

— Кто звал тебя сюда?

Святой отец задумался над вопросом.

— Думаю, я пришел сюда за тем, что могли дать мне в этом месте.

Старик хмыкнул.

— Кому нужна эта дыра?

— Мне нужна, — ответил пастор.

— Ты такой же чокнутый, как тот, кто нарисовал это.

— Надеюсь. — Энтони улыбнулся незваному гостю. — Я знаю, ты не берешь милостыню, но по средам мы устраиваем ужины…

— Ты уже говорил об этом.

— Я помню. Однако надеюсь, что на этот раз ты присоединишься к нам. Ты долго жил на этих улицах. Думаю, ты мог бы многое нам рассказать.

Глаза старика прищурились.

— О чем?

— О главном. О том, что нужно сделать для Пещер. Ты знаешь это лучше, чем кто-нибудь другой.

— Я всего лишь больной старик, который каждый вечер напивается в дым. Забыл?

— Ничего не изменилось?

Старик не ответил.

— Было время, когда я каждый вечер тоже напивался в дым. И даже когда я перестал пить, все равно оставался слепым. Но однажды мне повезло. Нашелся тот, кто открыл мне глаза.

Старик сплюнул на пол, который Энтони накануне выскреб добела.

— Бог, что ли?

— Нет. Женщина. Но она открыла мне глаза, которыми я сумел увидеть Бога.

— Никогда не слышал о таких женщинах. На них это не похоже.

Энтони не знал, что ему возразить. Конечно, Кэрол не была похожа на других женщин. Но мир был полон людей, заботившихся друг о друге и в случае необходимости протягивавших руку ближнему.

Она научила его этому.

Пришло время поговорить с ней. Миновало несколько месяцев, наполненных ожиданием и молитвами, всплесками надежды и приступами отчаяния, и он наконец понял — пора.

— В воскресенье Пасха, — сказал он. — Время начинать новую жизнь. Присоединяйся к нам. Добро пожаловать в любое время дня и ночи. Даже тогда, когда дверь и не заперта.

Старик рассмеялся. Святой отец не думал, что возможно преображение этого человека. Но за последние месяцы он привык верить в невозможное. Теперь он называл это своей религией.

Резинка стукнулась о край корзины для мусора и упала на пол.

— Похоже, ты потеряла меткость. — Огаста положила на стол директрисы пачку медицинских карт. — Пора чемпиону в отставку.

— Слишком длинный день. — Кэрол встала и потянулась. — Только что говорила по телефону. Крошка Мэйбл родила.

— Кого?

— Мальчика. Почти шесть фунтов. Ребенок крепенький. Явных последствий приема наркотиков нет, но ближайшие сорок восемь часов он будет под постоянным наблюдением.

— Я думаю, мамаша окончательно излечилась от своего порока.

— Она говорит, что да. Поживем — увидим. Через пару дней все станет ясно.

Огаста сложила руки на груди.

— Приближаются четыре выходных. Что будешь делать на уик-энд?

Кэрол побарабанила пальцами по крышке стола.

— Не беспокойся обо мне. Все будет в порядке. Правда, праздник что-то очень длинный.

— Это же Пасха. Приходи в воскресенье обедать. Муж обещал закоптить баранью ногу.

— Можно, я позвоню попозже? Надо подумать.

— А мне можно дать тебе совет?

Начальница перестала стучать по столу.

— С каких это пор тебе требуется разрешение?

— Не проводи праздники в одиночестве. Выйди и взгляни на людей.

— А куда идти? В церковь? Ты слышала, что Хэкворт опять сражается с бесами? Он и другие местные пасторы задумали отслужить заутреню в Альбион-парке. Они собираются объявить парк своим, поскольку город отказывается его содержать. Хотят посадить цветы, убрать мусор, подстричь кусты…

— Я буду ждать тебя к обеду. Ровно в три часа.

Кэрол вздохнула.

— Мне очень жаль.

— Никаких отговорок. — Огаста обняла ее и вышла из комнаты.

Кэрол поглядела ей вслед. Она знала, что все эти месяцы, прошедшие после Рождества, была сама не своя. Ходила на работу, но сторонилась друзей и при каждом удобном случае норовила забиться в свою конуру, чтобы начать зализывать раны. Огаста и другие люди, которым не была безразлична судьба неприкаянной женщины, устали тормошить ее. Им хотелось, чтобы она поскорее успокоилась и стала прежней Исидой.

Но она не могла стать прежней. Та богиня ничего не ждала и не хотела от мира для себя, а потому все хорошее, что с ней случалось, удивляло и радовало ее. А затем случилось то, что заставило ее захотеть, и вся жизнь изменилась.