— Да, это было настоящее горе, — отозва­лась Лаура, глядя сквозь квадратное стекло в сад за домом, где под толстым белоснежным покровом спали цветы, как будто ответы на ее вопросы можно было найти в лунном сиянии, разлитом по белизне сугробов. — Какая жа­лость, что Рейчел верила в заклинания и подо­бную чушь!

— Чушь? — В голосе Софи можно было расслышать ужас перед здравомыслием Лау­ры. — Лаура, неужели ты никогда не верила в волшебство?

Зимний холод просачивался сквозь окна и проникал через изумрудный кашемир платья в самую душу Лауры.

— Я верю только в то, что могу увидеть и потрогать.

— Но в мире есть многое, к чему нельзя прикоснуться рукой, много тайн, необъясни­мых, как само время. В каждом из нас есть чуть-чуть волшебства.

— Неужели? — возразила Лаура, подумав, что если в мире действительно есть волшебство, ей не пришлось бы мучиться, думая о ре­шении, которое она должна принять.

— Вспомни то время, когда ты была ребен­ком, Лаура; вспомни, как ты играла в «верушки» со своими друзьями, когда ты смотрела на дерево и представляла, что это рыцарь в свер­кающих доспехах. Это волшебство по-прежне­му живет в тебе.

Лаура прижала ладонь к оконному стеклу, наблюдая, как тепло, исходящее от кожи, растапливает ледяные узоры.

— Я никогда не играла в «верушки».

— Никогда?

— Никогда. — Это была полуправда, но как ей объяснить Софи, что она играла в такие игры в своих снах, с мальчиком, который суще­ствовал только в ее воображении? — Маме всегда был нужен покой, а не шумный ребенок, бегающий по всему дому.

— Но ты же наверняка ходила играть с другими маленькими девочками? Лаура покачала головой.

— Вы же знаете, какой болезненной была матушка.

«Веди себя тихо, твоя мать отдыхает», — она слышала эти слова едва ли не каждый день.

— Да. Я-то знаю, какой она была болез­ненной.

В голосе Софи проскользнула странная нотка, легкий намек на неприязнь, который потряс Лауру. Она обернулась к тете, но уви­дела на лице Софи одну лишь нежность и со­чувствие.

— Мама боялась, что я подхвачу какую-нибудь заразу и принесу ее домой.

— Конечно. Значит, большую часть време­ни ты была совсем одна.

Лаура поморщилась, услышав в голосе Со­фи жалость. Ей не нужна ничья жалость!

— Мне нужно было почаще навещать тебя, мое милое дитя.

— Я читала и занималась. Уверяю вас, у меня было замечательное детство.

— Однако никогда не поздно научиться ве­рить в волшебство.

Лаура провела пальцем по стеклу, стирая след своей ладони. Капли влаги стекали вниз, как слезы.

— Тетя Софи, вы неисправимо романтич­ны.

— Да, наверное. — Софи разразилась сме­хом, заглушившим потрескивание огня в ка­мине. — Например, я верю, что каждому из нас может составить пару только один-един­ственный человек, вторая половина целого, разделенного судьбой еще до нашего рожде­ния. И мы должны найти свою вторую по­ловину и воссоединиться с ней.

Лаура обернулась и взглянула на тетю. Со­фи смотрела на племянницу с пониманием. Софи знала Лауру лучше, чем ее мать, но, правда, Элинор никогда и не пыталась понять до конца свою дочь.

— А что случится, если это не удастся? Софи улыбнулась, но за ее улыбкой скрыва­лась печаль. Ей исполнилось тридцать девять лет, и замужем она никогда не была.

— В таком случае, как говорила мне моя тетя Миллисент, мы должны идти дальше и не думать о том, что могло бы произойти, но не произошло.

— Вы когда-нибудь встречали его, этого единственного человека?

— О да! — Взгляд Софи на мгновение ус­тремился к портрету над камином, затем снова застыл на раскрытой книге, которую она дер­жала в руках. Это произошло за долю секун­ды, но перед Лаурой как будто раскрылась целая жизнь. — Но, увы, я была слишком мо­лода, чтобы привлечь его внимание. А к тому времени, как я подросла, он женился.

Лаура посмотрела на портрет, висящий над камином. Картина была написана пятнадцать лет назад, когда ее отцу был тридцать один год. Он смотрел на нее прекрасными темно-карими глазами, и его густые каштановые во­лосы обрамляли красивое лицо, которое могло покорить сердца многих романтических деву­шек. Неужели ему удалось покорить сердце Софи?

Софи оставила семью, когда ей было во­семнадцать лет, и поселилась в Нью-Йорке у своей овдовевшей тетки Миллисент. Лаура всегда считала, что Софи переехала, чтобы составить компанию двоюродной бабушке Миллисент. Но сейчас ей неожиданно пришло в голову — может быть, существовала совсем другая причина, по которой Софи покинула Бостон?

— Вы по-прежнему любите его? — дыхание замерло в груди Лауры, пока она со страхом, но без любопытства, ждала ответа.

— Неважно.

— Вы уверены? Может быть, еще не все потеряно.

Софи изящным движением руки пресекла дальнейшие расспросы Лауры.

— Хватит обо мне. Меня гораздо больше беспокоит твое будущее.

— Зачем обо мне беспокоиться? — Лаура снова повернулась к окну, глядя, как порывы ветра гонят по снегу поземку.

— Твой отец из тех людей, которые с ног до головы облачены чувством ответственнос­ти, как раньше облачались в доспехи. Он до сих пор считает себя обязанным моему отцу, упокой Господи его душу, за то, что тот взял его к себе, когда он осиротел. Твой дед вос­питал его, как родного сына, выдал за него замуж свою дочь и вручил бразды правления большой судоходной компанией. И теперь Дэниэл чувствует себя ответственным за все это, хотя я подозреваю, что отец имел собственные причины для такой доброты.

Софи на секунду замолчала. Лаура видела в стекле, что тетя смотрит на портрет над камином.

— Я знаю, как сильно Дэниэл хочет иметь наследника, который продолжил бы род Чандлеров, и надеюсь, тебя не заставляют выйти замуж за неподходящего человека.

— Отец не раз говорил, как ему хочется, чтобы я вышла замуж. Но я уверена, он не собирается заставлять меня делать что-либо против моей воли.

— Судя по моим наблюдениям, он прово­дит так мало времени в своем доме, что едва ли у него нашлась возможность разговаривать с тобой.

Это было правдой, отец был для Лауры почти что незнакомцем.

— Он слишком занят делами фирмы. Фирма эта принадлежала Лауре и, как на­деялся отец, в один прекрасный день перейдет в руки ее мужа и детей.

— Боюсь, что бизнес заменил ему семей­ную жизнь.

В иные мгновения Лауре казалось, не стал ли кабинет для отца святилищем, где можно чувствовать свободу от жены, постепенно пре­вращающейся в призрак, и от дочери, требо­вавшей внимания. А еще были мгновения, ко­гда она думала, не надеется ли он спастись от тяжкого груза ответственности за фирму. Лаура знала, что спасение от «Чандлер Шиппинг» настанет для отца только тогда, когда она выйдет замуж и делами фирмы займется ее муж.

— Филипп Гарднер долго сидел с тобой в гостиной после обеда.

Лаура кивнула, понимая, что рано или поздно ей придется принять решение.

— Он просил выйти за него замуж.

— Ничего удивительного.

— Когда отец завтра вернется из Нью-Йорка, Филипп хочет попросить у него моей руки.

— Что ты ему ответила?

— Я сказала, что должна подумать.

— Хорошо. Это дает мне по крайней мере немного времени, чтобы попытаться отгово­рить тебя.

Лаура обернулась к тете.

— Вам не нравится Филипп?

— Я считаю, что он не тот, кто тебе нужен.

— Но он происходит из одного из лучших семейств в Бостоне.

— Порода в нем чувствуется. Лаура наморщила лоб, пытаясь припом­нить отличительные черты Филиппа.

— Он очень красив.

— Да, если тебе нравится такая слащавая красота.

— Он… он очень ответственный человек. Софи наморщила свой тонкий носик.

— Зануда!

— Тетя Софи, он — достойный джентль­мен, один из самых видных женихов в городе. Любая женщина сочла бы за честь стать его женой. — Лаура обхватила себя руками, вне­запно ощутив озноб. — Даже странно, что он заинтересовался мной. В конце концов я, ве­роятно, самая старая дебютантка за всю ис­торию Бостона.

— Ты одна из самых красивых дебютан­ток, которых когда-либо видел Бостон. И не надо качать головой. Тебе достаточно посмот­реться в зеркало, чтобы понять, что я говорю правду.

Лаура бросила взгляд на портрет отца, вспомнив, как беспокоился он, когда она поя­вилась в обществе после того, как закончился траур по матери.

— Отец боялся, что меня сочтут парией, благодаря его происхождению. Вспомните, как он обрадовался, когда Филипп заинтересовал­ся мной.