Дизайр изменилась в лице и замерла от охватившего ее ужаса. Несмотря на свою прежнюю уединенную жизнь, слуги иногда рассказывали о погромах, которые устраивали вооруженные отряды пуритан.
– Такие зверства были не часты во время войны, – Морган пытался говорить спокойным голосом, – но все жители из этих окрестностей покинули свои дома, предвидя повторение набегов.
– Без сомнения, все складывается как нельзя лучше для вас, учитывая обстоятельства вашей жизни, – колко заметила Дизайр.
Морган, оставив ее слова без ответа, снял ее с лошади. В первую минуту она беспомощно покачнулась в сторону, – затекшие ноги отказывались держать се. Морган придержал ее рукой. Затем отвел жеребца в стойло. Дизайр прислонилась к стене и наблюдала, как он поглаживал животное, а затем дал ему овса и воды.
– Скотина честно заработала свой корм, – бросил он через плечо, – мой конь верно служил мне этой ночью.
Теперь, когда с лошадью все было улажено, Морган повел Дизайр по высокой мокрой траве к двери дома. Она в нерешительности остановилась на пороге, так как не могла забыть рассказ о судьбе прежних обитателей дома.
«О Боже, – подумала она, – как много кровопролития совершено во время гражданской войны. Сколько семей убито и сколько домов осталось лежать в руинах?» Отец рассказывал, как вооруженные отряды пуритан, возглавляемые Кромвелем, взяли в плен и казнили Карла I, по всей Англии покатилась волна сражений. Благородный юный наследник трона Стюартов при поддержке роялистов вместе со своим ближайшим окружением вынужден был бежать за границу и искать убежище на континенте. В стране бушевала война. «Круглоголовые» и роялисты сошлись в смертельной схватке.
В 1653 году Оливер Кромвель в знак презрения к королевскому титулу присвоил себе новый – «лорд-протектор» – и решил изменить облик Англии. Детство Дизайр пришлось на те годы, когда большинство безобидных развлечений в стране запрещалось законом. Отменялись традиционные танцы вокруг майского дерева,[2] праздничные украшения домов на Рождество, омела[3] и большое полено.[4] Театры закрыли, потому что пуритане считали их логовом дьявола и его приспешников.
Это было страшное и мрачное время для Англии, и поэтому народ с радостью встретил восстановление монархии в 1660 году. Дизайр помнила, как ликующие толпы заполнили улицы Лондона, чтобы отпраздновать коронацию Карла II. В солнечный майский день она вместе со всеми наблюдала, как Карл Стюарт после пятнадцатилетнего изгнания в великолепном наряде въезжал в город. Она испытала тогда радостное возбуждение и восторг от звона колоколов и гула тяжелых пушек.
В тот праздничный день из фонтанов в центре города текло вино, и сердце Дизайр было переполнено гордостью, – ведь свою лепту в этот праздник внес и ее отец. Он распорядился доставить вино из своих больших погребов, расположенных возле реки. «Это пойдет на пользу делу», – заметил тогда отец. Но Дизайр хорошо знала, что коронация нового монарха значила для него гораздо больше. Ее родители всегда были верными сторонниками рода Стюартов. Она часто слышала, как мать просила отца быть осторожнее в высказываниях, не выражать свои чувства во время правления Кромвеля.
– Входите. – Голос Моргана прервал воспоминания, и Дизайр вздрогнула. – Если, конечно, вы не боитесь, что сюда может кто-нибудь нагрянуть.
Она вошла в дом вслед за ним. Скрипучая обшарпанная дубовая дверь закрылась сама. Морган зажег свечу и повел ее через холл в глубину дома. Дизайр окинула глазами комнату, которая раньше, должно быть, служила хозяевам гостиной. Там стояли стулья с высокими спинками и висели покрытые плесенью шторы на окнах. Высокий буфет в былые времена, несомненно, являлся предметом гордости хозяйки, жены владельца дома. Теперь буфет был пуст и с него гирляндами свисала паутина. Вспомнив рассказ Моргана о жившей здесь женщине, Дизайр вздрогнула. Нельзя сказать, чтобы она верила в существование привидений, но по спине у нее пробежал легкий холодок.
Как будто угадывая ее чувства, Морган слегка сжал ей руку и сказал:
– Кухня находится вон там. Я сейчас разведу огонь, и скоро здесь станет тепло.
Дизайр удивила и тронула его забота. Находясь в просторной кухне с потолком из балок, она следила, как он разжигал огонь в широком камине. Вскоре уже весело полыхали языки пламени, и она подвинулась ближе к огню, наслаждаясь приятным теплом. Только теперь она обратила внимание на огромные дыры на своем платье после той борьбы с Джемом и его приятелями. Она потянула за корсет, чтобы хоть немного прикрыть оголившиеся плечи, но вот с большой дырой, которая рваными зубцами тянулась чуть ли не через весь подол, ей не удалось сделать ничего.
К счастью, Морган был слишком занят и не глядел в ее сторону. Он вынул буханку хлеба и большой кусок окорока из одного буфета, потом большую бутылку – из другого. Судя по тому, что он без всякого труда отыскал пару высоких оловянных кружек, длинный нож и вилку с двумя зубцами, этот дом ему был хорошо знаком.
Уголком своего плаща Морган смахнул пыль с одной из длинных скамеек, стоявших по бокам массивного стола. Затем в шутливом поклоне обратился к Дизайр:
– Не желает ли леди присесть? Она устало опустилась на скамью. Морган швырнул свой плащ и шляпу с пером на стоящий поблизости ларь и сел напротив нее. Дизайр пришлось мобилизовать всю свою волю, чтобы в нарушение всех приличий с жадностью не наброситься на еду, настолько она была голодна. Хотя ее также мучила и жажда, некоторое время она колебалась, прежде чем попробовать содержимое из своей оловянной кружки.
– Это лучший французский коньяк, – сказал Морган. – Выпейте, и ваш озноб быстро пройдет.
Среди напитков, которыми торговал отец Дизайр, был и коньяк. Однако ей никогда не позволялось выпить больше одной рюмочки сладкого шерри. Он имел привычку каждый раз повторять: «Вот подходящее вино для юной леди».
А теперь Морган настаивал выпить коньяк. Она повиновалась. От крепкого напитка девушка тут же закашлялась, и на глазах у нее выступили слезы. Коньяк быстро сделал свое дело. Она почувствовала, как тепло изнутри согрело озябшее тело, дошло до кончиков пальцев на руках и ногах. Сразу же исчезло напряжение и появилось легкое головокружение.
– Такой коньяк нужно подавать в изящных рюмках, чтобы можно было по достоинству оценить букет, – заметил Морган.
– Мой отец торговал вином, – в свою очередь осмелилась сказать Дизайр.
– Тогда я могу представить себе, что вы осушали не одну бутылку за обедом. – Было видно, что он поддразнивал ее, смеясь одними глазами.
– Ничего подобного. Папа никогда не позволял мне… – Она не договорила, потому что при воспоминаниях о родителях ее охватила грусть. Они так заботились о ней и строили такие прекрасные планы на будущее. Дизайр отвернулась, смахивая слезы. Секундой позже рука Моргана легла на ее руку.
– Не надо, – сказал он, – не надо оглядываться назад, Дизайр. Сейчас вы сидите у теплого огня, пьете прекрасный коньяк, на который нам хватит денег.
Дизайр резко отдернула свою руку.
– Разве вы его покупали? – От выпитого у нее развязался язык, и она, не задумываясь, выпалила то, что ей пришло на ум. – Вы, наверное, похитили его из дома какого-нибудь джентльмена.
– Нет, я купил его на то золото, которое… отнял… у одного толстопузого болвана, ехавшего в своей карете в Лондон. Я подумал, что его собственный все настолько велик, что я окажу ему большую услугу, если избавлю от тяжелого кошелька, – возразил Морган со своей белозубой улыбкой.
– Вы обыкновенный бандит с большой дороги.
«Может быть, он и лучше нее владеет искусством воровства, – подумала Дизайр, – но от этого он не перестает быть преступником».
Еще несколько месяцев назад для нее не существовало различий между многочисленными преступниками, обитателями лондонского «дна». Сейчас она вспомнила, как Белл, одна из девушек старухи Салли, рассказывала историю повешения «Джентльмена Джонни Бека», прославившегося своими преступными делами.
«Если бы вы только видели его, – в глазах Белл было нескрываемое восхищение. – Когда Джентльмена Джонни везли из Ньюгейта в Тайберн,[5] он был похож на жениха, направляющегося в церковь. Мне повезло. Я пробралась почти к самому эшафоту. Знаете, как он говорил? А как улыбался! Он посылал воздушные поцелуи всем леди направо и налево».
Остальные девушки одобрительно вторили Белл. Старая Салли гоготала от восторга, разевая свой щербатый рот.