– Нет. Реально только с ним.
– Разочаруешься. Гарантирую. Я уж о Саймоне не говорю.
– Саймон добрый мальчик. И любит свою мамочку. К тому же, отец ему не помешает.
– Тоже мне отец.
– А что? Моника, например, очень даже довольна.
– Скорее всего, для Моники он нечто вроде матери. А отцом был тот, второй.
– Глупости! Если у человека два отца, совершенно не означает, что один из них изображает мать. Это уж какая-то совсем примитивная схема.
– Хочешь знать, что я на самом деле думаю?
– Ну, неужели нет!
– Вот, по большому счету, если не брать твои экзотические заморочки, дело в девочке, да?
– Разумеется. Нужно сделать всё возможное, чтобы она осталась с Патриком.
– А вот так, положа руку на сердце, зачем она ему? Была семья, в которую ребенок отлично вписывался, теперь же он начнет совсем другую жизнь. Нужно строить новые отношения. К тому же такая работа – концерты, гастроли. По-моему девочка станет только мешать.
– Здрасте, приехали! Это его ребенок. При чём тут работа и новые отношения? Он ее с младенчества растил. Говоришь, я гомиков в глаза не видела? А ты, прости меня, детей. Теоретизировать тут неуместно. Ребенок просто есть, и с ним нужно просто жить. Да, приходится подстраиваться как-то, в чём-то ограничиваться, но это естественно, как дышать. Я, например, гораздо меньше Хэнка понимаю. Чего это вдруг он воспылал чувствами к ребенку, которого прежде в глаза не видел, и знать-то о ней ничего не знал? Работа детектива, кстати, тоже не идеальная для образцового родителя. И жены, насколько я понимаю, нет. Общаться с детьми не умеет, по ночам за преступниками бегает. Вот кому обуза, так обуза. И самое главное, целый год уж как он нарисовался, а Моника всё еще не привыкла.
– Не его вина. Приемные родители влияют.
– Эй! Ты на чьей стороне? Патрик клянется, что они ее не настраивали.
– Специально не настраивали, но она же чувствует, что он для них, как удав для кроликов.
– Ясно. Ты за него. За этого противного быка-осеменителя. Сделал свое дело и отчалил. Загулял на годы, теперь явился – подавай, что мое. Так справедливо, по-твоему, да?
– Нет, конечно. Успокойся. Пусть твой Патрик мне позвонит, я буду представлять его интересы.
– С такими мыслями о нём и его ребенке?
– Да успокойся, всё я понимаю. Только вот с предложением руки и сердца, по крайней мере, повремени. Познакомься хотя бы поближе. Вдруг, еще сама передумаешь.
Настроение от такого разговора, мягко скажем, не улучшилось. Утренний кураж пропал. А для полного счастья Хэнк заявился, как только готов был для него отчет. Чуть ни в ту же секунду.
«Собачье чутье у мерзавца».
– Могли бы прислать кого-нибудь, детектив. Или я бы передала со своим помощником.
– Мне тоже приятно снова увидеться с вами, доктор. Кроме шуток, я понимаю, какое впечатление вчера произвел, хочу извиниться. Вспылил, наговорил много лишнего. Отнеситесь снисходительно, если можете. В конце концов, почему Салли заслуживает снисхождения, а я нет? У нас же равные права.
– Салли добрый человек и сам готов проявить терпимость, к вам, в частности. А вот о вас ничего подобного сказать нельзя. И вообще, детектив, зачем вам маленькая дочка, если вы такой вспыльчивый? Дети, знаете ли, нервируют.
Он ничего не ответил, без спроса уселся на стул и стал просматривать отчет о вскрытии.
– Бедняга тоже был из этих. Второй за неделю, кстати. Кто-то открыл охоту на гомосеков? Как считаете, док?
– Быть может, это вы? Я бы не удивилась.
Зановски заржал.
– А что? Хорошая версия.
– Доложить о ней вашему капитану?
Не слишком остроумно, но лучшего в голову ничего не пришло. Так он ей неприятен, чуть не до слёз.
– Что вы всё доложить, доложить? Вчера я был псих, сегодня убийца. Как это до вас меня никто не скрутил и не связал покрепче?
– Я вот тоже удивляюсь.
– Слушайте, миз Дуглас, ведь я вам так же неприятен, как мне ваш голубой дружок.
– Это правда.
– А чем же ваша неприязнь лучше моей? Почему ваши чувства верны и логичны, а мои деструктивны и неадекватны?
Хэнк кивнул, помахал на прощанье отчетом и вышел.
А Лорейн задумалась: «Он всё время задает одни и те же вопросы. Почему другим можно, а мне нельзя? Почему вас считают хорошими, а меня плохим? Почему других любят, а меня ненавидят? О, Господи! Должно быть, у этого человека ад в душе». И да, она приняла его в штыки, с первого же взгляда. А вот Саймон понял: он расстроен и зол, потому, что все его отвергают, не любит никто. «Попробуем мыслить логически. Что в нём такого неприятного? Резковатый голос. Грубые манеры. Слишком громкий смех. Нелюбовь, опять же, к геям. Несдержанность. Но ведь он – мужчина, настоящий самец. В этом дело? Не терплю таких, слишком "близких к природе"? Допустим. Но я-то вполне разумный человек и способна укротить свои спонтанные эмоции. А то и впрямь выходит, моя антипатия ни чем от его не отличается. "Какая мерзость", – думаю я. И он "какая мерзость" думает. Только я о нём, а он о Патрике. Хорошо бы преподать мужлану урок всепрощения и кротости. Бесполезно? О стенку горох? Да и можно ли добиться чего-то путного, начав сюсюкать с ним и умиляться салдофонским замашкам? Ах, Хэнк, вы такой могучий, переполненный жизнью, не могли бы вы смеяться чуточку тише, а то совсем меня оглушили, слабую женщинку. Тьфу. Гадость какая. Перестань, сейчас же, ржать, как жеребец, от твоего гогота мухи дохнут! Мда. Он прав. Он прав. Вот она, эта самая иррациональная ненависть, безотчетная физическая неприязнь. Не человек – козел вонючий, агрессивная тварь, безмозглая скотина. И это у меня еще отсутствуют с ним личные счеты, а он за дочку борется. Пойди, возьми его голыми руками. Хотя, позвольте, как это ничего личного? А Патрик? Цветочек мой нежный, птичка небесная, милый мой мальчик. Разве я могу теперь остаться равнодушной? Когда тебе угрожает злобное чудовище, когда разъяренный монстр зубами клацает у горла твоего! Доверься мне, умоляю! Твоего защитника нет больше рядом. Несомненно, он лелеял и берег тебя; культивировал, как редкое растение. О, я затылком ощущаю нежность его, и мышцы мои трепещут, отражая его трепет. Но его больше нет с нами, милый. Я буду теперь с тобой. Только не отталкивай меня. Позволь, позволь, позволь мне быть теперь рядом!»
До конца рабочего дня Лорейн возилась с гистологическими препаратами и предавалась самым смелым мечтам. В основном о Патрике. Как они становятся всё ближе и ближе, и он, недоверчивый робкий котеночек, всё чаще позволяет себя приласкать. Как она на правах доверенного лица, задушевной подруги, кладет его голову себе на грудь, и гладит нежные щеки, и золотистые пряди пропускает сквозь пальцы. Как при встрече они целуются в губы, само собой, совершенно естественно. Как он плачет в ее объятьях, а она утешает терпеливо и кротко. Как в один прекрасный день наберется смелости и положит руку на молнию тугих его джинсов, а он не отвергнет, не встрепенется возмущенно, а закроет глаза и запрокинет голову, выставив остренький кадычок на тоненькой шейке. Вклинивался в сладкие грезы и Хэнк. Под благотворным влиянием Лорейн подобревший настолько, что оставил в покое маленькое семейство Патрика. Лишь изредка навещая и привозя подарки девочке, а заодно и ее папочке. Еще лучше, сделавшись неотразимым, исполнившись обаяния и привлекательности, Хэнк обзавелся хорошенькой супругой, наплодил моментально дюжину новеньких маленьких Хэнков а о Монике с Патриком думать забыл. А вот некстати всплывшую картину – Хэнк умилился до такой степени, что вместо ненависти воспылал к Патрику любовью, заменил собой его покойного супруга и жили они вместе долго и счастливо – Лорейн отбросила решительно и гневно. Нечего, нечего свиному рылу соваться, куда не просят.
Сглупила, конечно, не догадавшись номер мобильного у Патрика взять. Пришлось на удачу заявиться прямо домой. В каком-то смысле и вышло удачно – застала его одного. Ни Моники, ни Хэнка (этого только не хватало), ни гостей-друзей-приятелей, никого, кто бы мог помешать. Только вот чему? Патрик был отменно вежлив (не то, что некоторые), весьма обходителен и дружелюбен. Однако, иллюзии ночные и утренние, и уж тем более дневные фантазии в его присутствии окончательно рассеялись. Помыслить стало невозможно, не то, что вслух заговорить о спасительной, «решающей все проблемы» идее заключить пусть дружеский, пусть фиктивный, но брак. «Боже, о чём я только думала! Во снах моих и грезах он казался таким единственно близким, почти родным. Так просто было коснуться его, не только рукой, но душою! А теперь, когда он рядом, наяву, я чувствую физически, как держит он дистанцию. Очень корректно, совершенно в рамках приличия, но почти отталкивает. Холод и отчуждение стоят вокруг него невидимой стеной, не дают приблизиться». Невероятным усилием воли Лорейн заставила себя продолжить светскую беседу. Мал-помалу смущение ее отступило, появилась некоторая уверенность, даже кураж. Потому, что Патрик внимательно слушал, обстоятельно отвечал. Премило улыбался, щедро угощал, короче, был само очарование. «Агнесс права, не стоит торопиться. Мы сблизимся, сомнений быть не может. Во-первых, потому, что я безумно хочу этого. И потом, вы только посмотрите, люди добрые, как совпадает образ наших мыслей, как понимает он меня с полуслова, с полунамека. Как он отзывчив, тонок и податлив! Нет, просто так я не отступлю. Не тушуйся, девочка моя, Лорейн. Не сдавайся легко. Поборемся еще за тебя, суперприз, драгоценный камушек, голубой цветочек».