— Мы могли бы повеселиться.

Платиновый пистолет действительно сочетается с браслетом на лодыжке.

— Безусловно, — отзываюсь я. — Как только я разберусь с твоим боссом, мы к этому вернемся, солнышко. Развернись, папочка надежно тебя свяжет, а потом отправится поработать.

Хочется его поддразнить. Но он хмыкает, словно я идиот. Ощутив болезненный укол, со всей дури его пинаю. Мне нужно, чтоб он перевернулся лицом вниз и сцепил руки на затылке. Стандартный протокол. Он небрежно принимает позицию, будто было бы тупо вынуждать меня повторять.

Будто его вообще нереально вывести из себя.

Удерживая на нем взор, прохожу к рядку крючков на стене и снимаю крупногабаритные наручники и тонкие крепкие цепи.

— Это место кажется полнейшим дерьмом. До тех пор, пока не выпадет случай связать кого-нибудь по-настоящему. Тогда здесь очень даже удобно.

— Что ты имеешь в виду под «полнейшим дерьмом»? — Кит говорит дружелюбным, почти комичным тоном, словно мы прохлаждаемся в каком-нибудь захолустном баре. Словно я его совсем не тревожу. И будь я проклят, если его веселье меня не заводит. Подавляю стон. В голове сплошная глупость. Вернее, в обеих.

Его пальцы по-прежнему переплетены на затылке, он оборачивается ко мне. Длинные блондинистые волосы наполовину скрывают лицо, безупречный четкий профиль проглядывается сквозь светлые пряди. Он похож на долбаного ангела.

Я уже и без того задержался с ним дольше, чем необходимо. Надо его обездвижить и выматываться к чертовой матери. Убить Ползина.

— Я лишь хочу сказать, что для обычного траха все слишком мудрено. — Защелкиваю наручники на его запястьях. Они хорошего качества, прочные, их соединяет длинная цепь — он немедленно тестирует длину.

Уже планирует наперед.

Пользуюсь его отвлеченностью и защелкиваю кандалы на лодыжках. От удивления он дергается. Их он не заметил. Прикрепляю две длинные цепи, каждая тянется от наручников на запястьях. Он крутит головой и смотрит на меня, силится встретиться со мной взглядом. Я на него не гляжу. Что на меня совсем не похоже. Обычно мне нравится смотреть оппоненту в глаза. У большинства парней есть способы телеграфировать о том, что они попытаются что-то предпринять. Но мне не хочется видеть, как он выглядит, когда я делаю то, что делаю.

— Какого хрена, Уилл? — ворчит он.

— Надежно тебя упаковываю, — ровным тоном отвечаю я. — Не хочется, чтоб ты последовал за мной, когда я отправлюсь убирать твоего босса.

— Думаешь, цепи меня остановят? — усмехается он. — Правда? Стоит попробовать пулю, если именно к этому ты стремишься.

— Я — не ты, — холодно говорю я. — Я не шмаляю во всех подряд, кто попадается мне на пути.

— О, пошел на хер, — выплевывает он. — Считаешь себя высокоморальным? Новость дня, Уилл: если ты, как слон в посудной лавке, будешь крушить все вокруг рядом с человеком вроде Ползина, не обойдется без последствий. Может, не для тебя, но для других. Если ты отправишься туда и его прикончишь, что ж, так тому и быть. Но не изображай из себя белого рыцаря.

Я не отвечаю, хватаю его за бицепс и ставлю на ноги. Длинные цепи, что крепятся к наручникам на запястьях, нависают над коленями. Потенциальное оружие. Наматываю их на кулак и тяну его к скамье, на которую положил глаз. В другой руке сжимаю «зиг».

— Что он вообще тебе сделал? — задает вопрос Кит, позволяя мне дотащить его до скамьи. — Я грешу на нечто личное — оно и так ясно. Это связано с семьей? В этом дело?

Язвительно хохочу.

— Нет? У тебя есть семья?

Пихаю его, и он плюхается на плоскую скамью.

— Не особо.

— Не особо? Что это означает, Уилл?

— Это означает, что моя мать умерла, когда мне было шесть. Братьев-сестер у меня нет.

— А отец?

Пожимаю плечами, исследую скамейку, стараясь сообразить, как бы получше его закрепить. Лицом вверх он мне не нравится. В таком случае он смотрит на меня — иногда даже видит насквозь — но если уложить его лицом вниз, тогда у него появится возможность переместиться.

— Ну же, расскажи. Ты здесь главный. Ты вот-вот, как минимум, прикончишь мою карьеру. Просто расскажи. Какой у тебя отец?

— Он много работал. Мы не близки.

Глаза у Кита почти искрятся.

— Законник?

Подавляю улыбку. Парень проницателен.

— Полицейский художник-криминалист.

Кит приподнимает бровь.

— Прикалываешься? Художник-криминалист? Кто этим занимается?

— Мой отец, — решительно отвечаю я.

Какого дьявола я творю? Выкладывать о себе слишком много информации — идиотизм. Окидываю взглядом скамью. Длиной около полутора метров и метр в ширину, обита искусственной кожей. Проверяю прочность каркаса. Надежный.

— Художник-криминалист, х-м-м? — бормочет он. — Вообще-то, подходит. Несложно и функционально. И никаких художественных стремлений. Это даже не искусство.

— Тебе-то откуда знать? — Фыркаю. — Ты — гребаный наемник, — напоминаю я. — Ляг на спину. Длины цепи должно хватить, чтоб не лежать на руках.

Он смотрит на меня со странным выражением на лице. Потом отводит взгляд в сторону и ложится. Разумеется, длины цепи достаточно, и он опускает руки по швам. Хотя цепь тянется за спиной и, вероятно, в нее врезается. Ну, по крайней мере, он не лежит на руках.

В скамью встроены ремни, которыми можно обхватить талию и грудь. На них есть зажимы вроде тех, что бывают на портфелях. С легкостью закрепляю их одной рукой, а во второй держу направленный на Кита пистолет. Затянув за пару рывков толстые ремни вокруг его торса, не могу сдержаться и возвращаюсь к его последним словам, хотя и не хочу быть игрушкой в его руках.

— Что ты хотел этим сказать?

— Чем?

— Когда произнес, что моему отцу «подходит» быть художником-криминалистом?

Его глаза блестят.

— В прошлом месяце ты охотился на Ползина, как слон в посудной лавке. В этом не было искусства, не было утонченности. Лишь... функционал.

— И я почти до него добрался, — гневно бросаю я.

Этот гад с вызовом на меня глазеет. Лежит тут на спине, привязанный к столу, неподвижный и беспомощный, и все равно смотрит на меня сверху вниз.

— Даже на шаг не приблизился, Уилл.

Хмурюсь.

— Знаешь, в чем твоя проблема? Ты понятия не имеешь, когда перестать прессовать.

Он смеется.

— О, завязывай флиртовать и уже отсоси мне. Ты же знаешь, что хочешь.

Он прав. Но то, чего мне хочется, и то, что я сделаю, совершенно разные вещи.

— Я знаю, Кит, — проговариваю имя как можно снисходительнее, — что ты лежишь здесь, перевязанный как рождественская ветчина, и по-прежнему считаешь, что рулишь этим шоу.

— О, Уилл, рождественская ветчина? — Звучит так, будто я его огорчил. Ранил. — Рождественская ветчина?

— И если ты не заткнешься, я вставлю тебе в рот один из вон тех красных шариков. Ты этого хочешь?

Он вновь прыскает. Посмеивается мне в лицо, и теперь во мне вспыхивает злость. Знаю, я идиот, раз позволяю ему себя зацепить.

«Закрепляй и уходи».

Вынуждаю себя его осмотреть. Он лежит на спине, руки плотно прижаты к бокам, торс крепко стянут ремнем. Ноги все еще свободны — хотя ненадолго. Убираю «глок» в жилет. Внезапно ощущаю на себе взгляд его прищуренных глаз, он отслеживает движение моей руки. Почти слышу, как крутятся шестеренки у него в мозгу.

Одним плавным стремительным движением хватаю его за левую ногу, наклоняюсь и подтягиваю на себя. Он даже среагировать не успевает. Прикрепляю цепь, что свисает с левого запястья, к проушине на лодыжке. Он бьет меня правой ногой, но, предвосхищая удар, я отскакиваю назад. Хотя ему все равно удается достать до груди скользящим ударом, и я ворчу от боли. Черт, завтра будет синяк.