Анника Мартин - Враги вроде тебя

Рейнольдс присоединяется ко мне перед картиной. Чувствую на себе его взгляд.

— Мать Кристофера, — в конечном итоге произносит он. — Она умерла, когда он был ребенком. В одно лето — ему вроде было лет девятнадцать или двадцать — он только и делал, что писал ее. Десятки холстов, эскизов тоже. Под конец того лета после его отъезда в университет я обнаружил, что все было сложено на улице в ожидании мусоровоза. — Он вздыхает. — Большая часть сейчас хранится на чердаке. Здесь лишь несколько работ.

От этой истории внутри все сжимается. «Боже, Кит».

— Очень на него похожа, — шепчу я. — Даже выражением лица... — Мне стоило бы сохранять спокойствие, но я не могу скрыть восхищение в голосе.

Между нами повисает давящая тишина. Настолько давящая, что я вынужден взглянуть на Рейнольдса. Вот насколько я парюсь. Он хмурится, а я припоминаю слова Вагнер о том, что фотографий Кита почти не существует. Какой же он загадочный.

До меня доходит: только что я доказал Рейнольдсу, что мне известно, как выглядит Кит. Уже кое-что.

— Друг, говорите. — Рейнольдс что-то прикидывает, словно строит предположения на мой счет. Что-то решает. И беспечно добавляет: — Или любовник?

Лицо горит, как в гребаном аду.

— Всего лишь друг, — застенчиво бормочу я.

Губы Рейнольдса изгибаются, но на улыбку мало похоже.

— Я не удивлен, мистер Дьюсбери. Я прекрасно осведомлен об ориентации Кристофера. Вы далеко не первый любовник Кристофера, с которым я встречаюсь. — Он хмыкает, хотя и без особой веселости. — И сомневаюсь, что станете последним. Боюсь, в этом он похож на мать. — Уголки его губ приподнимаются. — Ему легко наскучить.

Он опрокидывает виски и, развернувшись, шагает за новой порцией к глобусу, хромота становится заметнее.

— Вы говорили, у вас есть несколько работ? — спрашиваю я. — С радостью на них посмотрел бы... если не затруднит. — Правда. Я действительно хочу их увидеть. А еще нужно, чтоб Рейнольдс продолжал говорить. Потому что я так ни черта и не выяснил.

Рейнольдс наливает в стакан еще виски, а потом бросает на меня взор, в глазах застыл вопрос. Отрицательно качаю головой, а он пожимает плечами.

— Ладно, — говорит он. — Почему бы и нет? Все полотна упакованы, но у меня есть ин-фолио¹³ другой работы. Можете взглянуть.

Он роется в столе в другом конце комнаты. Стол раздвижной, с ящиками. Из кармана он вытаскивает ключ, несколько раз пытается попасть в замочную скважину и отпирает верхний ящик. Внутри лежит большая черная папка. Он ее вынимает и кладет на угол стола.

— Присаживайтесь. — Он кивает на стул. Устраиваюсь и наблюдаю, как он развязывает черные веревки. — После смерти его родителей я сохранил их личные вещи. До этого лета он на них даже не смотрел. Но однажды начал перебирать коробки и просто помешался. Переворошил все. Аманда была барахольщицей, так что всякой ерунды скопилось навалом. Он просмотрел все видео — Лен снял фильм об Аманде и Кристофере, когда тот был еще в младенческом возрасте. Полагаю, именно так он и сумел ее написать. Она была женщиной с особым очарованием. И отличным чувством юмора. Думаю, это можно заметить в картинах Кристофера.

Он открывает папку, и первое, что я вижу, — сделанный на скорую руку набросок смеющейся Аманды. На листе всего несколько линий, но сколько же в них жизни. Башню сносит к херам собачьим.

Рейнольдс мрачно глазеет на набросок.

В сгиб вставлен карандаш, и Рейнольдс его вынимает. Сбоку что-то написано по-японски.

— Вы, должно быть, узнаете.

— Да, — вру я. — Вы только посмотрите.

— Вы бы не поверили, с какой скоростью он их меняет.

Улыбаюсь и киваю.

— Взрыв из прошлого.

— Единственное, в чем он постоянен. — Бегло на него взглядываю. Он держит карандаш, но на него не смотрит. Его взор по-прежнему сфокусирован на зарисовке Аманды Шеридан. Он кладет карандаш и подталкивает ин-фолио ко мне. — Вот. — Он поднимается. — Занимайтесь самостоятельно. Я видел уже раз сто. — Он хромает к окну и разглядывает улицу, а я перебираю рисунки.

В основном это эскизы, по большей части его матери Аманды, хотя есть и худой чувственный мужчина. Отец Кита. Леонард. В каждом рисунке заметен смелый искусный почерк Кита, отчего мне хочется вновь его увидеть, несмотря на то, что в последний раз он выставил меня круглым идиотом.

Просматриваю рисунок за рисунком. Стоило бы надавить на Арчи, найти подсказки, но я понятия не имею, как все сделать и при этом не вызвать подозрений.

Так что я листаю работы Кита. Можно сказать, они меня поглощают. Увидев их, я меняю о нем мнение. Чувствую себя ближе к нему. Или к тому человеку, которым его считаю.

По прошествии некоторого времени мои размышления прерывает голос Рейнольдса.

— Как бы ни было приятно, Дьюсбери, на сегодня у меня назначена встреча, и мне уже пора отправляться, так что вам придется меня извинить. Если вы оставите свой номер, я передам его Кристоферу.

Закрываю папку и встаю.

— Разумеется, — говорю я. — Спасибо за выпивку. — Лезу в карман и вынимаю визитку. На ней указан не отслеживаемый «левый» номер телефона, который мне дала Вагнер. Царапаю «Генри Дьюсбери» и протягиваю Рейнольдсу. Даже не взглянув, он убирает карточку в карман пиджака.

Выхожу на дневной свет и щурюсь. Сажусь в арендованный автомобиль и, выехав на пассажирскую сторону, сваливаю оттуда. Арчи ничего мне не сообщил, но ушел я не с пустыми руками.

На светофоре вынимаю из кармана карандаш и изучаю японскую надпись. Думаю, Вагнер сумеет прочитать, что здесь сказано.

Гораздо интереснее, как эта надпись сюда попала, потому что она нарисована, а не отштампована на заводе. Карандаш очень дорогой и вычурный.

Тырить его было рискованно, но, как сказал Рейнольдс, это «единственное, в чем он постоянен».

У него что, «пунктик» на карандаши? Если они такие редкие, он может стать ниточкой — по крайней мере, если Кит по-прежнему рисует.

А он должен рисовать. Вряд ли человек, который пишет столь же прекрасно, как Кит, может просто взять и все бросить. Это то же самое, что отрезать руку. В рисунках его матери есть нечто завораживающее, особенно в карандашных. Дело было не только в том, чтоб нарисовать что-нибудь симпатичное. Дело было в способе познать ее, пообщаться с ней.

«В одно лето — ему вроде было лет девятнадцать или двадцать — он только и делал, что писал ее...».

Выискиваю магазины с художественными принадлежностями, и неподалеку отыскивается довольно большой, но когда я показываю продавцу карандаш Кита, он его не узнает. Он предлагает полдюжины различных карандашей, но я отказываюсь. В конце концов, он отсылает меня в другой магазин, поменьше и подороже.

Сорок минут спустя я показываю его продавцу, и продавец с головой уходит в дело.

— Это «Така». У нас есть более популярные наборы, но они базисные... — Нахмурившись, она отпирает стеклянную витрину и вынимает деревянную коробочку с теми же выгравированными на ней символами кандзи¹⁴, что и на карандаше. В красный бархат завернуты три карандаша, а стоит глянуть на ценник, мои глаза почти лезут на лоб.

Поднимаю на нее взор. Она с улыбкой за мной наблюдает.

— Дороговато, да? Некоторые художники постоянно ими пользуются. Они отлично затачиваются, древесина упругая, по крайней мере, так говорят консерваторы. — Она сравнивает карандаш Кита с набором. — По-видимому, ради такого оригинального экземпляра вам придется прогуляться до студии «Сакура» в Камдене.

— Это оригинальный экземпляр?

Она указывает на маленькие буквы и цифры на кончике карандаша.

— Да. — Она выходит в интернет и дает мне еще один адрес.

Студия «Сакура» оказывается небольшой, с ветхим фасадом, окно заставлено цветами, из-за чего практически не видно, что находится внутри. Табличка на двери говорит: «Только по предварительной записи». На мой стук никто не реагирует.