Как оказалось, помнила она меня весьма неплохо.
— Когда ты должен был ее завершить? Года три назад? — Она указывает на первую картину, на орла, что пронзил когтями живот титана, а клювом вот-вот разорвет.
Безмолвно киваю. Мужчина, что написал эту картину, уже в далеком прошлом.
Раньше я считал, что картина была обо мне. Я был орлом, заманивал, пожирал. Однако, вернувшись домой с острова Медлин и взглянув еще раз, я увидел ее свежим взглядом. Разглядел в Прометее прикованного к скале цепями вины Уилла.
Обреченного из-за чувства вины.
Закончив первую, я размышлял о второй картине, «Освобожденном Прометее», где Геркулес освобождает Прометея от цепей. За несколько лет я сделал сотни черновых эскизов, опробовал десятки возможных композиций, но все они не отразили искомое. Но вернувшись из Штатов, я сломя голову бросился писать. Стройный Геркулес тревожно смотрит на убитого орла, а Прометей вырывается на свободу.
И наконец-то появилась третья картина. «Прометей-Огненосец»: наклонившись, Уилл протягивает светловолосому мальчику пылающего феникса, а мальчик изумленно и испуганно глядит на птицу.
Уилла на третьей картине можно признать безошибочно. Воспринимать его как Прометея не выходит.
— Сегодня мне поступило еще одно предложение, — прерывая мои мысли, произносит Магда.
— Не интересно, — отзываюсь я. — Они не продаются.
Она сердито фыркает.
— В чем тогда был смысл звонить мне, если ты не собираешься продавать, Кристофер? Считаешь, я устроила эту выставку ради собственного благосостояния?
— Ладно, я их заберу, — мягко говорю я.
Она вновь фыркает, в этот раз еще раздраженнее.
— Нет. Но я жду, что в течение следующего года ты устроишь надлежащую выставку, и все будет продано!
Едва заметно улыбаюсь.
— Честное скаутское.
— Ты негодник, — информирует она и уходит прочь. — Не верю ни единому слову.
После ее ухода я еще долго рассматриваю Уилла.
Скучаю по нему.
Я надолго задержался в Штатах, хотел убедиться, что он в норме. Восемь дней просидел на жесткой пластиковой скамье, с горем пополам изредка проводил время с отцом Уилла — очень приятным, обычным мужчиной в очках. Выглядел он чересчур прозаично, чтоб быть отцом столь крупного и энергичного мужчины как Уилл.
Понятия не имею, что обо мне подумал Дин Эшфорд. В то время я был сам не свой, почти не ел, существовал исключительно на кофе и коктейлях. Наших разговоров я почти не помню.
Через пару дней нарисовалась партнерша Уилла из ЦРУ. Агент Вагнер. Она с энтузиазмом расспрашивала про Уилла, но на самом же деле хотела вызнать о Рок-файле и Ползине. Было ли мне что-нибудь известно о кодировке файла? Слышал ли я что-нибудь о том или другом человеке? В ответ я лишь пожимал плечами. Полагаю, со временем ее утомили попытки меня разговорить. Она вложила мне в руку визитку и ушла.
Стоит отдать ей должное: на следующий день она прислала цветы — громадный букет солнечно-желтого, сливочно-белого и индигового цветов. Дни проходили, цветы увядали, а окружавшая Уилла аппаратура пикала и гудела. Все это время он не шевелился и ни на что не реагировал. В конце концов, цветы медсестры выбросили, а он их так и не увидел.
За восемь дней Уилл перенес три операции. Окончательно он стабилизировался лишь спустя пару ужасных дней. И я тут же забронировал билет домой. Убедил себя, что настало время уезжать. Что мне нужно было смириться со случившимся. С влюбленностью в мужчину, который мог сделать для меня что угодно… только вот в живых остаться не мог.
Честно сказать, ни с чем я так и не смирился.
Даже не знаю, сумею или нет.
Решаю отправиться домой и по пути к выходу прощаюсь с Магдой. Ночь холодная и ясная, луна почти полная. Для слежки ужасно, но для вечерней прогулки в самый раз. Трудно выключить агентскую часть мышления, но я пытаюсь. Я же теперь просто Кристофер Шеридан, художник.
В доме, где я жил с детства, темно и тихо. Высокий малозаселенный таунхаус с высокими потолками и гипсовой лепниной. Он выставлен на продажу. Я же присмотрел жилье в Клэпхэме. После моего возвращения из Штатов барахло Арчи было вывезено.
Проверять не нужно — МИ5 забрала все.
Кажется, будто с момента моего ухода на выставку дом изменился. Захожу в прихожую, закрываю дверь. Что-то не так… едва уловимо, не могу выразиться точнее.
Планомерно проверяю комнату за комнатой.
Затем вхожу в кабинет Арчи.
Он стоит ко мне спиной, но эти каштановые волосы я узнал бы где угодно. Широкие плечи. Один взгляд на него, и сердце тут же екает.
Он разглядывает картину над камином, где изображена моя мать.
Меня поражает подступающий к горлу ком. Говорить не могу. Даже если б захотел, даже если б сумел подобрать слова.
Он оборачивается… мучительно медленно. Челюсти сжаты, глаза цвета черного кофе смотрят тяжело.
— Я тоже люблю тебя, Кит.
Мой смешок скорее похож на всхлип.
— Что?
Он шагает ко мне, выражение лица настороженное.
— Ты говорил, что я единственный мужчина, которого ты любил.
Движется он с трудом. Сердцу становится больно. Он так ослаб. Но, когда я отвечаю, голос звучит противно:
— Как-то поздновато, не считаешь?
— Разве? — Он все еще хромает ко мне.
— Да ради всего святого, присядь, — рявкаю я. — Такое ощущение, будто ты вот-вот рухнешь.
— Насиделся, — говорит он, но наконец-то останавливается. Стоит прямо передо мной. Но не касается меня.
И произносит полным сожаления голосом:
— Стоило ответить в тот вечер. Знаю.
Недовольно качаю головой.
— Да с чего бы? В тот вечер ты думал только о своем задании.
— Когда я словил пулю, Ползин уже был мертв, Кит, — мрачно отзывается Уилл. — Я схлопотал пулю не ради задания, а ради тебя.
— Не правда! — усмехаюсь я и проигрываю в голове слова, которые с момента приезда домой сидели в голове. Я представлял, что сказал бы, если б мы еще хоть раз встретились. — Ты хотел умереть.
Уилл притягивает меня к себе, прожигает меня взглядом.
— Умирать мне хотелось меньше всего. — Он хрипло хохочет. — Ну, почти что.
Глаза покалывает, а горло сжимается.
— Не ври. Считаешь, я не в курсе, что ты хотел умереть?
Взор его печален.
— Я и не вру. Я привык этого хотеть. Или мне было плевать, буду я жить или умру. Но я изменился, Кит. Ты меня изменил.
Мы долго смотрим друг на друга, а потом он издает стон и, склонив голову, крепко меня целует.
Он со вкусом корицы.
Не могу ему сопротивляться. Отвечаю на поцелуй, отчаянно в нем нуждаюсь, отрываюсь от него только для того, чтоб требовательно бросить:
— Как тебе можно верить? Ты почти умер… сознательно!
Он обнимает мое лицо ладонями.
— Понимаю, почему ты злишься. Но выслушай меня. Может, я и не заслуживаю второго шанса. Может, шанса начать жизнь заново я тоже не заслуживаю. Но я его получил. И я не лгу, говоря, что шагнул под пулю по одной-единственной причине, и она не имела ни малейшего отношения к моим парням. И не имела никакого отношения к моей миссии. В тот момент больше всего на свете мне хотелось жить.
Пристально его разглядываю, безумно хочется ему поверить. А мысль о том, что мне хочется ему поверить, приводит в оцепенение.
— Когда в больнице мне сказали, что ты вернулся в Лондон, я подумал, может… — Он замолкает, видимо, пытается взять себя в руки. — Может, ты передумал. Может, ты говорил не всерьез, когда признался мне в любви.
— Боже, Уилл, нет… — Непрошеные слова срываются с языка, и Уилл встречает мой взгляд испытующим взором, словно придает этим словам чересчур большое значение.
— Короче, — продолжает он, — я поразмышлял над тем, что ты говорил в переулке. Когда обвинил меня в том, что моя миссия — верная смерть.
— Так и было.
— Да, — признается он. — Но под конец — нет, Кит. Я поменялся. Люди могут меняться. Иногда они меняются в худшую сторону. А иногда в их жизнь входит человек и вдохновляет стать другим — лучше. Долгое время месть была единственным важным моментом в моей жизни. Ничего другого я не замечал. Зато замечаю теперь… благодаря тебе. И да, может, я еще тебя и не заслужил, но до конца жизни я буду пытаться стать достойным.
Лишившись дара речи, всматриваюсь в его глаза. Уилла беспокоит, достоин ли он меня? Ведь это же он верный, искренний. Мысль, будто он не заслуживает мужчину вроде меня, вообще не имеет логики.