– Я понимаю, что он наследник, и даже думать не хочу ни о чем плохом для шехзаде Мустафы. Но что же делать мне? Почему мои дети не интересны, не нужны валиде?
– Они просто еще совсем малы. Их никто не воспринимает как настоящих принцев и принцессу. И у них нет другой защиты, кроме их матери. Пока дети в гареме с матерью, даже их отец султан им не защита. Нужно, чтобы вы это поняли, и пока они не подрастут, не делали и не говорили ничего, что могло бы повредить детям.
Некоторое время Хуррем молча смотрела на Фатиму, пытаясь осознать то, что услышала. Старая рабыня права, пока дети в гареме, пока сыновья не ушли под опеку отца и других мужчин, им защитой только мать.
– Что мне делать, как удержать Повелителя?
– Вспомните, чем вы славились всегда? Смехом, весельем, приветливостью. Хуррем, вот вы кто. Не стоит забывать об этом сейчас.
– Но смеяться совсем не хочется.
– Нужно. Мужчины не любят женщин, в чем-то их упрекающих. Махидевран допустила в этом ошибку, не повторяйте. Только приветливость, только ласка и веселье.
– Но как можно быть приветливой, если мужчина провел ночь с другой?
– Вы можете что-то изменить? Запретить?
– Нет.
– Тогда зачем морщить лоб, чтобы на нем легла ненужная складка? К приветливому лицу хочется возвращаться, к хмурому и недовольному, к упрекам и слезам никому возвращаться не хочется. Запомните это.
Хуррем только вздохнула в ответ. Фатима, ободренная тем, что Хасеки слушает, продолжила наставления:
– Вы не должны отвлекаться на валиде и Махидевран, не они главное.
– А кто, Повелитель?
– Конечно, Повелитель и ваши дети, прежде всего, Мехмед. Он умный и красивый мальчик, Повелитель очень любит этого сына, если Аллаху будет угодно, то Мехмед вырастет красивым и умным мужчиной.
– Инш Аллах!
– Инш Аллах! – отозвалась Фатима. – Но пока он мал, вы должны сделать все, чтобы мальчик рос таким. Махидевран допускает главную ошибку: она старается внушить Мустафе, что он самый лучший, что остальные ничего не стоят. И это вместо того, чтобы делать сына лучшим. Шехзаде Мустафа всем хорош, но из-за матери все больше зазнается. Ему будет очень трудно признать кого-то из братьев равным. Я пока не буду говорить дальше, но вы подумайте над тем, что уже сказано. Привлекайте Повелителя тем, чем привлекли с самого начала, – улыбкой и умом, в этом вам нет равной. И Мехмеда старайтесь воспитать таким же, все время подчеркивая, что Мустафа старший и что его нужно любить.
– Это зачем?
– Госпожа, вы молоды, и хотя многое повидали, жизнь еще многому научит. Она не заканчивается завтра и бывает совсем не такой, как хотелось бы или как ожидали.
– Хочешь сказать, что Мустафа и сам не так давно стал наследником?
– И это верно, но сказать я хочу иное. Брату трудно ненавидеть брата в ответ на его любовь, пока оба дети. А к тому времени, когда оба повзрослеют, войдет в привычку и много воды утечет… К тому же, если Повелитель увидит, что Махидевран настраивает своего сына на ненависть и презрение, а вы своих на любовь, он не сможет не оценить вашу мудрость.
Она еще долго внушала Хуррем, что ненавистью в гареме вызовешь только ненависть.
– Но что бы я ни делала, меня все равно ненавидят.
– Это зависть, ее не избежать.
После разговора Хуррем решила написать Сулейману письмо, сообщить, что родила еще одного сына. Думать о возможной судьбе этого ребенка не хотелось. Хуррем помнила, что пришедший к власти султан уничтожает все мужское потомство, могущее претендовать на трон, кроме него самого.
Нужно изменить этот страшный закон! Почему брат должен убивать братьев?
Она вдруг усмехнулась: задумалась об изменении закона, данного Мехмедом Фатихом… Самой бы выжить и детей вырастить…
Сулейман отправился в гости к молодым. На свадьбе Ибрагим сказал, что такого пира не может быть ни у кого на свете, когда задетый падишах возразил, грек рассмеялся:
– Повелитель, ты можешь устроить любой пир, пригласив хоть всех османов, но у тебя никогда не будет на пиру в гостях Повелителя, Тени Аллаха на земле!
Сулейман рассмеялся шутке друга, но его чуть задело обращение на «ты», все же не стоило этого делать при таком количестве чужих людей вокруг. Постарался тут же забыть об этой неловкости, даже забыл, но внутри осела маленькая песчинка недовольства.
Это была не первая песчинка, уже не раз, даже не замечая того, Ибрагим демонстрировал свое превосходство над Сулейманом. Не нарочно, так получалось. Они давно вместе, очень давно, с того самого времени, как Селим стал султаном, отправив Сулеймана бейлербеем в Манису. Грек всегда был на полшага впереди, демонстрируя свои знания и способность очень быстро схватывать новое. Нет, Сулейман не отставал, но пока он в Трапезунде, а потом Кафе просто жил, Ибрагим учился в дворцовой школе, а учили там серьезно.
Ибрагим знал больше шехзаде Сулеймана, был умен и любил верховодить. Это и нравилось, и не нравилось Сулейману, но у него больше не было друзей, его наставник Ахмед-паша мудр, слагал великолепные стихи, но он был стар, а потому для дружбы не годился. Может, потому Сулейман столь сильно попал под влияние друга…
Но время шло, недостаток образования Сулейман успешно наверстывал, добавляя и собственные размышления, стихи он слагал уже куда лучше грека, книг прочел не меньше, но все же большую часть сведений и советов получал от друга. После смерти Ахмед-паши и вовсе беседовал в основном с Ибрагимом. И снова грек демонстрировал свое превосходство, не явно, не прямо, замечанием, сделанным вскользь, брошенным словом, насмешливым взглядом…
Как ни был умен Ибрагим, он не понимал, что из миллионов малых песчинок состоит огромная пустыня, из крохотных капелек воды море, из мгновений вечность. Так рано или поздно, накопившись, эти крохотные обиды и унижения превратятся в большой камень, который потопит их с Сулейманом дружбу. Тем более, Сулейман быстро наверстывал упущенное и во многом даже ушел вперед своего друга.
Когда стал султаном, даже не подумал оставить друга в стороне. Сначала сделал сокольничим, потом смотрителем внутренних покоев, чтобы всегда был рядом, чтобы иметь возможность посоветоваться, чувствовать опору и поддержку.
Они оба были совершенно неопытны, когда в первый год пошли на Белград, но именно неопытность и непредвзятость помогли иначе посмотреть на проблему, и та разрешилась, Белград, который не смогли одолеть предки, пал к ногам Сулеймана.
И Родосом тоже овладели не воинским умением, а разумом, осаждать можно было еще долго, но Сулейман правильно выбрал время и, пусть ценой немалых потерь в войсках, одолел рыцарей.
Султан набирался опыта, и вместе с тем крепла его уверенность в себе, подсказывать ему прямо становилось все трудней. Но Ибрагим не беспокоился, у него было не просто средство влияния на султана, умный грек знал, что есть то, в чем он во много раз сильнее Повелителя. Дело в том, что Ибрагим был гораздо свободней султана, даже будучи рабом, он мог свободно передвигаться, беседовать с людьми, он мог видеть жизнь за пределами дворца и знал о ней в тысячу раз больше Сулеймана. Султан поневоле был ограничен теми сведениями, которые находили нужным докладывать, пересказывать, доносить ему. Это было далеко не все, что следовало знать. Манипулируя этими сведениями, можно было серьезно влиять на решения Повелителя.
Несмотря на свою молодость Сулейман прекрасно понимал, что им могут и будут пытаться манипулировать. Он знал, что большинству доверять просто нельзя, что каждый при дворе будет пытаться перетянуть все на себя, а потому верил, прежде всего, старому другу, то есть Ибрагиму. В этом доверии и была главная сила Ибрагима.
В гареме Сулейман был, словно в лесу ночью, всем распоряжались и обо всем ему рассказывали валиде и кизляр-ага, дополняя друг друга, они довольно успешно управляли беспокойным хозяйством из сотен женщин, детей и евнухов. Это сильно облегчало жизнь султану. Конечно, он знал лишь малую часть того, что происходило в гареме, ему доносили только самое важное, старательно скрывая очень и очень многое.
А о жизни вне дворца рассказывал Ибрагим. Конечно, были и те, кто доносил по долгу службы, но это была все та же обрывочная информация. К чести Ибрагима, он действительно разбирался в том, что творится в Стамбуле и стране, наладил отношения со многими купцами и дипломатами. Официально в Стамбуле почти не было постоянных иностранных послов, только от Венецианской республики, да еще пара посланников, остальные прибывали и убывали по мере необходимости.