Торчу в душе и все размышляю, был ли он настоящим, можно ли о нем рассказать кому-нибудь, и сколько еще я буду продолжать разговаривать сама с собой, это же не нормально. Пока собираюсь в школу, его лицо постоянно всплывает в моей памяти, делаю все возможное, чтобы выкинуть его из головы, пытаюсь убедить себя, что я просто выдумала его. Но все заканчивается тем, что даю себе клятву – ноги моей не будет на этом треке всю оставшуюся неделю. Я знаю, что видела его. И никуда от этого не деться.
Обуваюсь и все так же стараюсь не думать об этом, еще раз оглядываю себя в зеркало. Запускаю руки в волосы, сжимаю свои кудри и встряхиваю головой. Бесполезно.
Перекидываю рюкзак через плечо, и практически заставляю себя последовать привычному утреннему ритуалу. Я встаю перед картой, что висит на самой большой стене комнаты, закрываю глаза и тыкаю пальцем в карту. Каллао, Перу. Отлично. Надеюсь, что хотя бы там тепло.
Узнав, что я мечтаю о путешествиях, папа прошлым летом целый час тайком трудился в гараже, прикрепляя карту мира к пенопластовой пластине.
— На ней ты сможешь отмечать все места, где побываешь, — сказал он и протянул маленькую коробочку с красными кнопками. Я стояла, смотрела на нее – на этот разноцветный кусок бумаги с изображенными на нем горными хребтами и всеми оттенками синего, обозначающими глубину океана – и видела карту мира, но в то же время я знала – это не мой мир. Мой мир намного, намного меньше.
А когда папа вышел из комнаты, я начала прикреплять красные кнопки, одну за другой. В прошлом году мы с классом ездили в столицу штата. Итак, одну кнопку крепим к Спрингфилду. Однажды мы всей семьей ходили в поход по Баундари-Уотерс, так что я ставлю одну кнопку на северо-востоке Миннесоты. Четвертое июля мы провели в городе Гранд-Рапидс, Мичиган. Тетя живет на севере Индианы, куда мы ездим дважды в год. Ну вот, пожалуй, и все. Четыре кнопки.
Сперва я видела лишь жалкое скопление красных кнопок вокруг штата Иллинойс, но сейчас, глядя на карту, я понимаю, что имел ввиду мой отец. Карта словно звала меня узнать, что скрывается за каждым ее квадратным дюймом, звала увидеть все это своими глазами, сделать мой маленький мир больше, кнопка за кнопкой.
Бросаю последний взгляд на карту и устремляюсь вниз по лестнице, следуя за чудесным запахом, доносящимся из кухни. Еще даже не спустившись, я уже знаю, что сейчас отец наливает из кофейника две кружки – один черный кофе для себя, и второй, с молоком, для меня. Он протягивает мне кружку, и я хватаю ее.
— Доброе утро. Мама уже уехала?
— Она встала еще раньше тебя. У нее сегодня утренняя смена. — Я делаю глоток, папа смотрит на меня, а сам украдкой поглядывает в окно. — Где ты сегодня бегала? Все-таки на улице еще довольно темно. — Его голос кажется встревоженным.
— В кампусе. Как обычно. — Не стоит пока рассказывать ему о парне со стадиона. — Там еще и холодно. Первая миля далась особенно тяжело. — Я наполняю чашку мюслями с изюмом и плюхаюсь на стул возле стойки.
— Ты же знаешь, что ты всегда можешь ко мне присоединиться, — говорю я с усмешкой и знаю, что произойдет дальше.
Он смотрит на меня, подняв брови. — Разбуди меня как-нибудь июньским утром, и я с удовольствием побегу с тобой. Но раньше июня тебе меня из постели не вытащить, ты не подвергнешь меня этой пытке.
— Слабак.
— Да. — Он кивает головой и поднимает кружку в качестве шутливого тоста. — Да, я такой. Куда мне до моей Анни. — Он качает головой. — Я создал монстра.
Это благодаря папе я увлеклась бегом. В средней школе он был финалистом национальных соревнований по кроссу в штате Иллинойс. А сейчас, когда эти славные победные деньки позади, он просто превратился в сумасшедшего папу в профессорской спортивной куртке, который всегда стоит за линией финиша, бурно хлопает и подбадривает меня громогласным голосом, способным свалить самые крепкие дубы в лесу. И сейчас, когда сезон бега по пересеченной местности уже закончился, становится еще хуже, ведь я бегаю на треке, где он никогда не пропадает из виду, и нет деревьев, которые смогли бы заглушить его. Но как бы сильно он не смущал меня, он все же меня любит. И поэтому он единственный, кому я по-прежнему позволяю называть себя Анни.
Папа возвращается к чтению газеты, а я допиваю кофе и доедаю хлопья в уютной тишине. В отличие от мамы, которая считает, что тишину непременно нужно чем-то заполнить, папа всегда позволяет ей витать вокруг. Но тут наш покой нарушает сигнал машины, это Эмма.
Папа выглядывает из-за газеты: — Твоя британка приехала.
Я чмокаю его в щеку и выхожу из дома.
Двигатель автомобиля, стоящего на подъездной дорожке, тихо гудит, я иду настолько быстро, насколько позволяет покрытая льдом дорожка. И когда наконец-то распахивается дверца новенького Сааба Эммы, я вздыхаю с облегчением и падаю на теплую кожу сидения.
— Доброе утро, дорогая. — Щебечет Эмма Аткинс, я слышу ее британский акцент. Она включает заднюю скорость и практически вылетает с подъездной дорожки. — Ты уже слышала? — Выпаливает она с такой силой, словно эта информация уже несколько часов распирала ее изнутри, и вот, наконец-то, она смогла ею с кем-то поделиться.
— Конечно же, нет. — Я смотрю на нее и закатываю глаза. — Разве я могу узнать о чем-то раньше тебя?
— У нас с сегодняшнего дня новый ученик. Он только что переехал из Калифорнии. Вот здорово, правда? — Хотя Эмма и повидала мир, но в США других штатов, кроме штатов Среднего Запада не видела. Поэтому Калифорния была для нее чем-то вроде фантастической американской диковины, как замороженный заварной крем или хот-дог на палочке в кукурузной муке.
— Всё новое – это хорошо, — произношу я и еще раз внимательно смотрю на нее, замечая, что теней она сегодня нанесла больше, чем обычно, украшений тоже надела много, а форменную миниюбку сделала еще более «мини». Видимо мысли о новом ученике не оставляли ее с самого утра, с момента, как она проснулась. Когда мы останавливаемся на светофоре, она тянется к зеркалу заднего вида и растирает помаду на губах кончиком пальца. Хотя никакая дополнительная помощь ей вовсе и не требуется. Эмма – англичанка, но выглядит как бразильская супермодель – высокие, четко очерченные скулы и темные знойные глаза. А я вот сегодня даже блеск для губ не потрудилась нанести. И когда мы вместе будем заходить в школу, будет совсем не важно, для кого наряжалась Эмма, все головы будут повернуты в ее сторону.
Но еще более необычным, чем все эти изменения ее внешности, было то, что она не включила музыку. Я дотягиваюсь до бардачка и начинаю продираться сквозь кипу дисков, они цепляются и скребутся друг о друга, наконец, мои пальцы нащупывают замшевую поверхность. Я извлекаю на свет ярко-розовый футляр для дисков, который подарила Эмме на день рождения в прошлом году, и начинаю складывать диски в пластиковые кармашки.
— Эй! Почему-то ты не очень взволнована? Это важная новость, Анна. Последним нашим новым учеником был… — и она замолкает, барабаня пальцами по рулю, так она обычно делает, когда задумывается.
Я не поднимаю взгляда и не отрываюсь от своего занятия, чтобы закончить за ней предложение, — была я.
— Точно?
Я пожимаю плечами и киваю. — Да. Восьмой класс. Прыщи и скобки. Жуткий клетчатый джемпер с надписью «Вестлейк». — При мысли о последнем я вздрагиваю. — Новый ученик. Им была я.
— Действительно… — она смотрит в окно и все еще размышляет, как будто есть хоть один шанс, что я могу оказаться неправа. А потом говорит: — Так и есть, — тянет ко мне руку и щиплет за щеку.
— И посмотри, как здорово получилось. Без тебя мне пришлось бы все петь одной. Послушай, мы скорее до школы доедем, чем ты диск выберешь. Вот, - Эмма протягивает руку и вытаскивает один сверху. — Vitalogy (прим. пер. Третий студийный альбом американской рок-группы Pearl Jam). Просто отлично.
Мы слушали новый диск Pearl Jam практически без остановки последние три месяца. Эмма вставляет диск в стерео и включает звук настолько громко, насколько это не искажает басы. Она смотрит на меня и улыбается, двигаясь в такт музыке, тихо звучат первые гитарные ноты «Corduroy», затем начинают нарастать, пока не превращаются в устойчивый ритм, машина наполняется звуком. Присоединяются басы, сначала мягко, потом громче, я откидываюсь на сидение. Мы слушаем последние пять нот вступления, и вот он – наш выход, мы смотрим друг на друга и поем.
The waiting drove me mad.…