— Ах да.
Отлично. Я успею убраться, принять ревизора и расставить все по местам. Мы с Питером решили не сообщать Джой о возможном ребенке, пока не пройдем проверку и не найдем суррогатную мать. Прежде у меня не было секретов от дочери, но сейчас невозможно по-другому. У Джой все время меняется настроение, она стала плохо учиться. Забыла включить слуховой аппарат, спрятала под матрасом статью. Ее матери грозит увольнение. Зачем лишний раз ее волновать? Не лучше ли сначала все выяснить?
— Дай я тебя поцелую, — сказала я.
Джой застонала, но послушно подставила щеку и, случайно или намеренно, испачкала помадой мой рукав.
— Желаю приятно провести время! Будь осторожна. Звони, если что.
Джой нетерпеливо махнула и выбежала из двери. Как только новенькая машина Брюса тронулась с места, я вскочила. Поправить стопки журналов на столике. Убрать обувь и зонтики в кладовку. Зажечь свечи. Сунуть в заранее нагретую духовку яблочный пирог, который я испекла на прошлых выходных и заморозила. В доме должно уютно и ностальгически пахнуть корицей и мускатным орехом. Это свидетельствует о моральной устойчивости и крепкой любви. Или, по крайней мере, регулярном наличии домашних десертов.
— Питер! — позвала я.
Муж сбежал по лестнице. Небритый, в своем обычном «выходном костюме» — мятых хаки и заляпанной краской футболке.
— Визит ревизора, — напомнила я.
Он усмехнулся.
— Бублики купил. Фруктовую тарелку обеспечил.
Я прошла за мужем на кухню. Шесть бубликов благоухали в пакете на стойке. Питер также принес обезжиренный и обычный сливочный сыр, фрукты, заказанные мной в магазине натуральной пищи, и смесь молока и сливок для кофе.
— Я говорила, что люблю тебя? — улыбнулась я.
Питер кивнул.
— А что тебе нужно побриться? Да, ты не мог бы пропылесосить ковер в гостиной?
— Уже начал.
Я прошла за ним в гостиную.
— Не ты, а «Румба».
Разумеется, обычный пылесос стоял в кладовке, Френчи пряталась в углу, а крошечный робот-пылесос елозил по ковру.
— Ты же знаешь, я ему не доверяю, — упрекнула я мужа.
Питер положил руку мне на шею.
— Кэндейс. «Румба» живет у нас десять лет и ни разу, цитирую, «не восстал против своих хозяев».
— Это ничего не значит. — Я с подозрением наблюдала за «Румбой». — Просто он тугодум.
— Схожу побреюсь, — произнес Питер.
Я вернулась на кухню, нарезала бублики, сварила кофе, распределила охапку розовых и желтых тюльпанов, лилий и пионов между тремя вазами и наполнила графин, подаренный нам на свадьбу, свежевыжатым апельсиновым соком.
— Шампанского? — крикнула я.
— Реми Хеймсфелд решит, что мы по утрам пьем «мимозу»[81]. Нам это надо?
Мы с Питером не поняли: Реми Хеймсфелд — мужчина или женщина? Поэтому все две недели называли его/ее просто Реми Хеймсфелд.
— Может, начнем с текилы? — предложил Питер через десять минут, спустившись по лестнице. — Растопим лед.
На мочке его уха осталось мыло. Порез на подбородке был заклеен кусочком туалетной бумаги.
«Глоток текилы не помешал бы, — подумала я. — А то нервишки пошаливают». Я налила сливки в сливочник и поставила его на поднос рядом с чашками, сахарницей, серебряными ложками и салфетками. (Я проснулась в шесть утра, чтобы нагладить салфетки.) Затем я взбежала по лестнице. «Электробигуди, электробигуди, где мои электробигуди?» Я порылась под раковиной: фен, огромная бутыль кондиционера для волос, пыльный пакет с бесплатной помадой и тональным кремом (не того цвета). Электробигуди как сквозь землю провалились. Я захлопнула дверцу шкафчика и метнулась в комнату Джой. На полу валялся расстегнутый рюкзак. Из него торчал учебник математики, папка по английскому и знакомая ярко-розовая обложка.
У меня сжалось сердце. Я села на кровать. Во рту пересохло. Голова кружилась. Я достала из рюкзака потрепанный бумажный экземпляр «Больших девочек».
Я медленно переворачивала листы. Ужас сменился замешательством. Предложения, абзацы, целые страницы были закрашены черным. Каждое бранное слово и сексуальная сцена подверглись редактуре. Страницы щетинились клейкими листочками. На одном было написано: «Спросить у Элль?», на другом: «Ни за что», на третьем просто: «Амстердам». На внутренней стороне обложки был выведен адрес интернет-сайта Принстона, телефонный номер с незнакомым кодом и что-то вроде японского трехстишия: «Ерунда. Лошади. Мама.».
— Кэнни?
Я подскочила как ужаленная, сунула книгу в сумку Джой и направилась к лестнице. Питер смотрел на меня из прихожей.
— Ты еще не оделась?
— Кажется, у нас неприятности, — тонким голосом сообщила я.
— Что случилось?
— Джой...
Я покачала головой. Сейчас не время. Потом разберусь.
— Неважно. Спущусь через минуту.
Я побежала обратно в спальню за юбкой, которую накануне забрала из химчистки, розовой кашемировой двойкой и жемчугом Саманты.
Через пять минут я предстала перед Питером на кухне.
— Ну как? — спросила я. — Похоже, что я молода и полна сил?
На Питере были хаки и хрустящая голубая хлопковая рубашка. Теперь, когда кровь перестала сочиться из пореза, он выглядел великолепно. Вечером, когда Джой отправилась спать, я помогла мужу подобрать одежду. На мой взгляд, брюки как бы говорили: «Готов гулять с ребенком без напоминаний», а рубашка утверждала: «Хорошо зарабатываю, имею медицинскую страховку».
Питер оглядел меня.
— Думаю, либо бусы, либо каблуки. Но не то и другое вместе.
— Перебор?
— Ты словно собралась на маскарад в наряде Джун Кливер.
Я сунула жемчуг в карман фартука и пригладила волосы. Вкусно пахло пирогом, побулькивал кофе. На каминной полке в гостиной выстроилась прелестная армия семейных снимков в серебряных и полированных деревянных рамках. Разумеется, на них не было ни пылинки. До возвращения тринадцатилетней строптивицы еще несколько часов. Вечером обсудим то, что она прочитала. Вот и славно.
Реми Хеймсфелд («Реми — сокращенно от Джереми») оказался двадцатипятилетним социальным работником, восторженным, как щенок золотистого ретривера. Его влажные каштановые волосы еще хранили следы гребня, а розовые щечки хотелось ущипнуть. Реми слопал два бублика со сливочным сыром, насыпал сахара в кофе, восхитился моим садом, погладил Френчель и выяснил, нравится ли нам Филадельфия. Затем он открыл папку (на язычке были напечатаны наши имена — весьма официально) и начал задавать вопрос за вопросом. Как давно мы друг друга знаем? Как познакомились? Как описали бы свой брак? (Я сказала — крепкий, Питер — забавный.) Как бы охарактеризовали свои отношения с Джой? (Я подумала: «Напряженные», но скрестила пальцы за спиной и произнесла: «Теплые и открытые», Питер ответил: «Полные любви».) Реми все записал. Интересно, есть ли на свете пара, не способная притвориться нормальной на время визита ревизора? Допустим, вы собираетесь упрятать ребенка в клетку и продать его почки на интернет-аукционе. Неужели вы не потерпите пару часов, прежде чем претворить в жизнь свой чудовищный замысел?
— Вы не могли бы показать дом? — улыбнулся Реми.
Об этом предупреждали заранее. На прошлой неделе мы с Питером перенесли беговую дорожку из кабинета в подвал и выкрасили стены светло-коричневой краской. Когда Джой спросила, в чем дело, я поведала ей полуправду: мне надо усердно трудиться, пока не решится вопрос с работой. Когда дочь уходила в школу, я поднималась на чердак и открывала кедровые ящики с этикетками «Малыш/Зима», «Постарше/Лето», «Одеяла» и «Игрушки». Доставать из подвала свое старое кресло-качалку или класть в шкаф крошечные вязаные свитера я не стала. Но все постирала специальным детским порошком в программе для деликатных вещей и аккуратно сложила обратно в ящики. Так, на всякий случай.
Реми достал цифровую камеру. Он делал снимки и замерял, насколько далеко предполагаемая комната ребенка находится от нашей, от ванной, от лестницы. Он записал количество туалетов, сфотографировал пожарную сигнализацию, выслушал наши многословные заверения, что Френчель хорошо воспитана и мухи не обидит. Она даже не заметит появления нового ребенка и, уж конечно, на него не нападет. Затем Реми забрел в мой кабинет и осмотрел стопки книг о Звездной девушке и верхнюю полку с разными изданиями «Больших девочек».