Афанасия Уфимцева - Все еще будет

Маргарита позволила себе улыбнуться. В глазах ее блеснула надежда. Вот он, совсем рядом. Поедаемый ревностью, страдающий. И все в нем так завлекательно и мило: и растрепавшиеся волосы, и загорелая шея, а также руки, уши, нос, родинка на подбородке и, конечно же, глаза, которые сейчас очевидно страдали. Иван приметил улыбку Маргариты и уловил ее взгляд, вроде как говоривший: «Вот она я, какая есть. Люби меня, а уж я в долгу не останусь». Или померещилось? Иноземцев для верности немножко помолчал, по-прежнему поедая ее своими голодными глазами, и не удержался – просиял по-детски очаровательной, немножко смешливой улыбкой.

– Яхты не пожалею. Утоплю твоего приятеля вместе с яхтой. Ну а тебя – за борт, в набежавшую волну… Хотя не исключено, что к лету яхты у меня уже не будет. Ялик твоего друга устроит?

Маргарита хоть и оттаяла внутри, размякла, но все же продолжала по-прежнему держать власть над последним оплотом самообладания – своим голосом. Он звучал твердо, решительно:

– Я ничего не понимаю. Сначала ты признаешься мне в любви, затем перестаешь меня замечать. И кто эта красавица Лиза, с которой ты был так любезен? Впрочем, это так, к слову. Твоя Лиза меня совершенно, ни капельки не интересует. Яхта, ялик… Что все это значит?

Маргарита едва удержалась, чтобы не приплести еще и великолепную Зину из Лавровского театра. Но тогда это уже было бы наверняка истолковано как ревность в чистом виде. Слава Богу, удержалась. Иван же посыл об отсутствии у Маргариты интереса к личности Лизы понял правильно, а потому начал не с ялика, а именно с нее, с Лизы:

– Лизу я знаю уже почти двадцать лет. Мы вместе учились в университете – с ней и ее первым мужем. Как женщина она меня никогда не интересовала. Ее помощь как старого друга, ее связи мне сейчас просто необходимы. Если и дальше так дело пойдет, у меня скоро все отнимут… И будем мы жить на твою учительскую зарплату. Однако и ее, возможно, не будет. Школа пропадет вместе с курортом.

После небольшой паузы он улыбнулся и с лукавым прищуром продолжил:

– Хотя есть и другой вариант. Вы вместе с твоим американцем можете меня усыновить. Скажи ему, что с тобой будет мальчик.

– Ты можешь говорить серьезно? – Маргарита сделала обиженное лицо.

– Я и говорю серьезно. Ты, наверное, уже слышала, что всего в десяти километрах от нас планируют построить речную резиденцию президента. Слухи пока ничем не подтвержденные, но земля в окрýге уже подорожала в разы. Любят у нас селиться поближе к власти. Ну и долго ждать не пришлось. Нашлись авторитеты, положившие глаз на курорт. Кроме того, они пытаются сместить меня с поста мэра. В городской думе готовятся поставить на голосование вопрос о моем «удалении в отставку». Звучит-то как глупо: «удаление». И куда я могу удалиться? У меня всё здесь, в Вольногорах. Замков в Австрии я себе не построил. Да и в Лондоне квартирку не прикупил. Бежать мне некуда и незачем. Ты не представляешь, насколько это серьезно… Эти люди постоянно угрожают мне, угрожали моей матери – ей пришлось уехать из города.

Иван нахмурил лоб и замолчал. Затем, глубоко вздохнув и будто собравшись с силами, продолжил:

– Ты знаешь, иногда мне начинает казаться, что на меня охотится целая армия безнадежных придурков. На прошлой неделе ко мне приезжали люди «авторитетные», предлагали по-хорошему отказаться от прав на курорт. Вчера я получил идиотское письмо, где мне угрожают казнить моего кота. А это сегодняшний опус. – Он достал из кармана и протянул Маргарите скомканный листок. Всего двенадцать строчек, но какие!

Иван забрал листок и положил в карман. После небольшой паузы грустно произнес:

– Я просто начинаю тихо сходить с ума от всего этого кошмара. В любом случае тебе тоже нужно уехать на время ради твоей безопасности. Они не остановятся ни перед чем, если узнают о тебе… о нас…

– Никто ничего не узнает. Это во-первых. Во-вторых, я тоже получала идиотскую записку – на самом первом учительском собрании в твоем доме. Там было написано: «Не пялься на него. Он не твой».

– А на кого ты пялилась? – спросил Иван без улыбки, со всей возможной серьезностью в голосе, почему-то вдруг ставшим более низким, чем обычно.

– Неважно, это к делу отношения не имеет, – стушевалась Маргарита, вмиг покраснев и пожалев, что ей вообще взбрело на ум рассказывать о подметном письмеце. – Важно другое: в городе есть какой-то графоман, который упражняется в эпистолярном жанре и никакой реальной опасности не представляет. И в-третьих, ты слишком плохо думаешь обо мне, если считаешь, что я вот так запросто соглашусь уехать. Я ни словом, ни взглядом не выдам себя и буду ждать столько, сколько нужно. Главное, я буду знать, что ты рядом, что ты жив и здоров. Ведь если я буду далеко, я постоянно буду думать о том, что ты бегаешь под снегом и дождем с открытой головой, что ты попал в какую-то опасную историю, – завершила она улыбаясь.

– Нет, по этой части у нас ты мастер. Более того, тот факт, что ты несколько месяцев назад получала какую-то идиотскую записку, вовсе не означает…

Маргарита не дала Ване договорить. Она почувствовала, что его бархатный баритон лишает ее последних остатков воли. Встав на цыпочки и зажмурив глаза, крепко-крепко прижалась к своему милому. От прикосновения к его колючей щеке по телу побежали мурашки. «Ты вся дрожишь», – прошептал он. Она хотела что-то ответить, но он закрыл ее рот поцелуем. Когда он наклонился, чтобы поцеловать ее шею, она уткнулась носом в его волосы, дивясь их запаху – теплому и какому-то детскому. Тут она заметила несколько седых волосков у его виска, но расстроиться или удивиться не успела, поскольку именно в это самое мгновение милый Ваня впал в такое сладкое неистовство, что оставаться безучастной не было решительно никакой возможности.

Если честно, она и раньше понимала, что рано или поздно это произойдет, но надеялась оставлять цветы своей любви к Ване нетронутыми как можно дольше. Но не вышло, не получилось. И стоит ли кого-то в этом винить? В конце концов, и плоды их любви оказались чудо как хороши.

Под утро, нежно коснувшись губами ее уха, он тихо сказал:

– Я хочу сегодня же поговорить с Николаем Петровичем. Он должен знать о моих чувствах к тебе.

Реакция Маргариты его удивила. Она яростно замотала головой, глаза расширились, голос зазвучал озабоченно:

– Умоляю тебя, Ванечка, пока не надо. Мой бедный папа совсем не готов к этому. У него свои представления о моем будущем. Позволь мне подготовить его постепенно. На его долю и без того выпало достаточно потрясений за последнее время.

– Как знаешь, но получается, что я у него за спиной ворую его любимую и единственную дочь.

– Это еще неизвестно, кто кого своровал. Я думаю, твоя мама быстро бы растолковала, что к чему.

Иван на шутку Маргариты не прореагировал. Даже не улыбнулся. Видно, думал о чем-то своем. Впрочем, это было простительно. От всех напастей, нахлынувших на него, и самая твердая, чугунная голова пойдет кругом.

Целуя свою милую на прощание, он зачем-то грустно шепнул ей в нежное ушко:

– Ты должна всегда помнить, что я люблю тебя. Что бы ни случилось.

Приближался рассвет. Закрывая за милым Ваней окно, Маргарита увидела пелену из белого искрящегося снега, неподвижно висевшую над вольно раскинувшимся внизу городом.

«Защити его, Пресвятая Богородица, и положи преграду зла их», – чуть слышно прошептала она.

Возвращаясь из Нагорной Слободы, Иван намеренно выбирал самые темные улочки города. За ночь здорово подморозило. Ежась от холода, деревья закутались в белый иней. Он шел в одной рубашке, накинув куртку на плечо и наслаждаясь хрустальным, леденистым воздухом. В его голове завертелась глупая песня, прилетевшая откуда-то из детства:

На словах «то-то и оно» он неожиданно для самого себя радостно подпрыгнул. Убедившись, что улица пуста и свидетелей его выходке не было, он зашагал дальше, позволив себе под покровом темноты не стесняться глупейшей улыбки, поселившейся на его счастливом лице.