Афанасия Уфимцева - Все еще будет

– Значит, сразу после свадьбы уедешь?

– Да, – тихо проговорила она и отвернулась. Но долго дуться у Маргариты не получилось, поскольку Иван тут же загладил свою вину нежными поцелуями.

– И последнее, – продолжил он после этой вынужденной паузы. – К твоему дому будет приставлена охрана. Передвигаться по городу ты будешь тоже в сопровождении охранника.

– Да, но сам-то ты ходишь без охраны.

– Так надо. Мне кажется, что я правильно просчитал все риски в отношении себя. С тобой все сложнее. Я не могу предугадать, как ты себя поведешь в сложной ситуации, поскольку ты для меня по-прежнему загадка. Мне будет намного спокойнее, если я буду полностью уверен в твоей безопасности.

– Мне все равно. Делай как знаешь. У тебя есть еще какие-то условия, или это все?

– Есть, конечно, главное условие: люби меня. Вот, собственно, и все.

Маргарита была рада, что разговор пошел в более радужном направлении. «Эти три-четыре недели вынужденной разлуки промчатся очень быстро, – думала она. – Зато потом мы будем очень счастливы. Непременно счастливы».

Иван и Маргарита с наслаждением планировали свою будущую жизнь, придумывали имена своим будущим детям и были настолько поглощены свалившимся на них счастьем, что просто не подумали о чувствах Николая Петровича.

Увидев субботним утром Иноземцева, выходящего из комнаты дочери в обнимку с этой самой дочерью, да еще и в рубашке, вольно расстегнутой на целых три пуговицы, профессор Северов был ошарашен. Только чудом не помер – тут же, на месте. Но было ощущение, что его слабое сердце сейчас вырвется из груди и разорвется на мельчайшие кусочки.

Подобную картинку не смог бы вообразить даже в самом чудовищном сне!

Сдержать себя в такой ситуации Николай Петрович, конечно же, не мог. Так и ввинтился бешеными глазами в Ивана Григорьевича. С трудом удержался, чтобы не закричать: «Как посмел ты, гнусный притворщик с сильной мотивацией, прокрасться в мой дом». Перевел взгляд на любимую дочу – судя по ее блаженному лицу, мотивация у Иноземцева действительно была сильная!

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Профессор Северов был настолько уверен в том, что «вольногорский олигарх» его дочери не ровня, что просмотрел, проморгал, просто прохлопал ушами. То, что замечали многие, он – будучи к Маргарите ближе других – попросту не увидел. Нет, теперь-то, задним числом, он вдруг припомнил множество сомнительнейших эпизодов: и недомолвки, и многозначительные взгляды, и вздохи-ахи, и внезапную молчаливость вкупе с полной потерей аппетита. А также неожиданные визиты «заботливого» Ивана Григорьевича – то-то он все забегáл по разным срочным делам. Прибежит запыхавшийся, будто пожар или землетрясение, а если хорошенько разобраться, то срочности в делах никакой и не было.

А как мастерски провел его с уроками английского!

Да, еще был случай! Владлен как-то заходил к нему в кабинет и прямо сразу, с места в карьер, и говорит, что у вашей, мол, дочери Маргариты Николаевны роман с Иван Григорьичем Иноземцевым. Николай Петрович Владлена тогда выгнал и в сердцах послал к черту лысому в куличики играть.

Ах, как он был слеп! Старый осёл.

Хоть и был Николай Петрович так немилосердно поставлен перед уже свершившимся фактом, его воображение по-прежнему категорически отказывалось поместить их рядом: Риточка – умница, воспитанная, образованная девочка; Иван – простоват, грубоват, мужлан.

И как принять то, что и вообразить-то невозможно?!

Иван Григорьевич церемоний не любил, поэтому сразу приступил к делу – и окончательно огорошил профессора Северова.

– Николай Петрович, я люблю вашу дочь и прошу у вас ее руки, – голос Иноземцева трогательно дрожал. Видно было, что он разнервничался.

Профессор Северов, привыкший относиться к «своему благодетелю» с некоторым подобострастием, сразу перестроиться не мог. Хоть и поскребывали родственники Бобика на душе, натянул тугую улыбку. Так и улыбался, прикидывая, что сказать.

– А она-то, дочь моя любимая, согласна? – нашелся, наконец, профессор, с глупой надеждой глядя на Иноземцева.

– Конечно, папа, согласна, – раздался счастливый голос Маргариты, отнявшей эту последнюю надежду.

– Тогда какие же у меня могут быть возражения, дорогой Иван Григорьевич? – выстрадал Николай Петрович свое отцовское согласие.

Надо сказать, что Иноземцев в таком исходе не сомневался. И дело здесь было вовсе не в его излишней самоуверенности. Он просто откуда-то знал, чувствовал, что Маргарита послана ему в жены некими высшими силами, что как тут ни крути – а суженого конем не объедешь.

– Мы решили со свадьбой не тянуть. Через пару недель, как раз на Красную горку. Никаких пышных торжеств не обещаю, не до этого сейчас, но и венчание в церкви, и красивое платье будут. Я думаю, что венчаться лучше в селе Успенском – это совсем недалеко от нас. Храм там небольшой, но очень красивый. Как я понял, моя невеста против такого плана не возражает.

Невеста, конечно же, не возражала.

Что касается Николая Петровича, то он своего будущего зятя не слышал. За завтраком принципиально молчал. Обдумывал, как вести себя с будущим родственником, возникшим как снег на голову. Ему так хотелось, так горячо мечталось в тот заковыристый момент его жизни, чтобы этот обрушившийся на него колючий, каверзный «снег» немедленно растаял и в ту самую секунду испарился, улетучился, не оставив следа – вопреки пресловутому круговороту воды в природе. Он так надеялся, что это просто дурной сон, не имеющий ничего общего с реальностью. Стоит ему только проснуться – и все будет по-прежнему. Будут только он и его любимая Маргарита. И никакого пресловутого Ивана Григорьевича.

От мрачности чувств изжелта-белое лицо профессора опало, потекло вниз, сделав еще более выпуклыми стариковские собачьи щечки, нижняя губа обвисла лепешкою, а по выражению глаз было понятно: он очень-очень грустит.

Маргариту и Ивана красноречивое молчание Николая Петровича беспокоило мало. Счастье, как известно, штука весьма эгоистичная.

После завтрака Николай Петрович пригласил Иноземцева к себе в кабинет. В новую роль вошел довольно быстро. Перед ним не благодетель и не начальник, а человек, обязанный ему, профессору Северову, своим счастием. Человек, вырастивший достойную дочь.

Надежда, как известно, умирает последней.

– Иван Григорьевич, я, как родитель, хотел бы прояснить ваши планы на будущее. Как вы, друг мой, планируете строить свою жизнь? Думается, я вправе задавать вам такие вопросы. Маргарита – моя единственная дочь. Более того, она – вся моя семья, а после смерти жены – единственная опора в этой жизни. – Николаю Петровичу самому понравилось, как он это сказал – решительно и очень твердо. При этом он уселся весьма вальяжно – нога на ногу, что, как ему казалось, должно было еще более усилить эффект от сказанного.

– Конечно, Николай Петрович. Мне следовало сразу рассказать вам о моих планах. Хотя планы мои, собственно, предсказуемы. Да и рассказывать, по большому счету, нечего. Мой образ жизни вам хорошо известен. Как семейный человек, я, конечно же, больше времени буду проводить дома. У нас здесь не столица. Все рядом – и дом, и работа. Идеальное место для семейной жизни.

– Я так понимаю, вы хотите навсегда остаться в Вольногорах? – спросил Николай Петрович, понизив голос и испытующе глядя на Иноземцева.

– Правильно понимаете. Я нашел свое место и уезжать отсюда никуда не собираюсь. Мне кажется, что и ваша дочь здесь прижилась.

– А что если Маргарите – с ее-то образованием – здесь наскучит?

– Наскучит – съездим куда-нибудь на неделю-две. Ну а когда семья наша увеличится – будет не до скуки. Мы очень хотим, чтобы у нас было много детей.

Выдержав многозначительную паузу, профессор укоризненно развел руками:

– То есть вы, дорогой Иван Григорьевич, никем, кроме как нянькой, вытирающей детские сопли, мою дочь не видите?

– Нет, не нянькой, а мамой и любящей и любимой женой, – быстро и решительно, но вместе с тем приветливо, по-доброму возразил Иноземцев. – Это совсем другое. И ваша дочь со мной в этом солидарна. Я, конечно же, не против ее работы в школе. Ей нравится ее работа – и слава Богу!