– Вас приглашают на кинопробы.
Мне объяснили, куда и во сколько нужно будет приехать. Я же отвечала достаточно бодро и обещала приехать в назначенный час.
В тот день на студии меня сразу одели в узкое платье с открытыми плечами, на голову приладили шляпку с пером и сфотографировали. Я лишь мельком успела заметить седоватого мужчину в очках – режиссера Азарова, оператора с бородкой, маленькую полную ассистентку Алену. Потом мне сунули в руку лист бумаги с напечатанным текстом и попросили зачитать его перед камерой. Все это было волнующе, необычно, но при этом особенно я не нервничала. Я была тогда той еще идеалисткой и не собиралась терять самообладания из-за чего-либо менее значимого, чем роль моей мечты. Итак, я зачитала текст, изобразила что-то перед камерой, а потом мне сказали:
– Спасибо, вам позвонят.
Но несколько дней телефон молчал. Я тоже затаилась и помалкивала. Где-то в глубине души я была уверена, что эта роль будет моей. И вот почти в 12 ночи раздался наконец звонок. Я бросилась в прихожую, где стоял телефон, споткнулась об отцовские ботинки. Из родительской спальни выглянула сонная мама.
– Здравствуйте, Влада, это Константин Геннадьевич Азаров, – сказала трубка приятным баритоном.
И у меня все задрожало внутри. Азаров! Азаров сам мне звонил! Господи!
– Поздравляю вас, вы приняты на роль Зинаиды, – тем временем сообщил он мне, пока я глотала ртом воздух. – О начале съемок вам заблаговременно сообщат.
Вот так это все и началось.
Накануне первого съемочного дня мне не спалось. Что-то внутри меня пело, тревожащее и радостное. Накрывало сладкой волной, не давая уснуть. Когда прозвонил будильник, это стало для меня облегчением. Наконец-то можно было отправляться на студию.
На месте меня сразу же усадили в вертящееся кресло, и гримерша Леночка – я уже успела с ней познакомиться – начала колдовать над моим лицом. Потом костюмеры нарядили меня в полосатое платье, картинно разорванное на левом плече. Сейчас должны были снимать сцену перестрелки в мюзик-холле. Режиссер Азаров объяснил мне, что я должна буду вырваться из рук держащих меня солдат, разбить гитарой стекло и выпрыгнуть в окно.
На дворе стоял 1987 год, железный занавес только-только со скрипом начинал приоткрываться, и из образовавшейся щели повеяло ветром перемен, что не могло не сказаться на быте обыкновенных советских граждан. А уж на киношников подействовало тем более. Все в те годы метили в Голливуд, осатаневшие от советских драм, хотели снимать кино динамичное, трюковое, зрелищное. Всем не давали покоя лавры Брюса Ли, и сценарии тех лет изобиловали драками, погонями, трюками, для подготовки которых на «Мосфильме» еще не было специального оборудования. Многое приходилось выполнять, так сказать, «на живую», и часть ребят во время съемок травмировались, разбивались, калечились – во имя высокого искусства. Я, однако, тогда всей этой кухни еще не знала, мне лишь предстояло с ней познакомиться.
Прочитав сценарий, я поняла, что должна буду играть певичку из мюзик-холла, которая влюбляется в белого офицера и впоследствии отправляется за ним в эмиграцию. В истории, разумеется, в соответствии с духом времени чуть ли не каждые десять минут экранного времени происходили драки, погони, прыжки, перестрелки. А я в общем-то тогда только понаслышке представляла себе, что это такое – трюковое кино, и немного нервничала, ожидая, что сейчас именно от меня потребуется драться, прыгать, падать и стрелять – а ведь я ничего из вышеперечисленного делать не умела.
Тут следует отметить, что в институте нас, конечно, обучали сценическому движению, однако лучшие уроки нашего преподавателя сценобоя я пропускала совершенно нахально. Я попросту боялась сломать себе какую-нибудь важную часть тела. Надо сказать, что такие случаи бывали во вгиковской практике и не раз. В общем, перед съемками я, понимая, что необходимым опытом не обладаю, изрядно нервничала.
Итак, Азаров подвел меня к высокому мужчине, одетому под денди двадцатых годов, и сказал:
– Дмитрий, познакомься, это Влада. Она будет играть Зинаиду. Пообщайтесь тут пока.
Я даже не поняла, кто это – то ли актер, которого взяли на роль моего возлюбленного, белого офицера, то ли кто-то из массовки. Подняла на него глаза и…
Смешно, но у меня, девятнадцатилетней, в голове сразу всплыло выражение «ковбой Мальборо». Был ведь уже конец восьмидесятых, и тлетворное влияние Запада уже вовсю сочилось в некогда неприступно-девственный в этом отношении Советский Союз. И, конечно, мне не раз доводилось видеть на рекламных снимках плечистых мужчин с квадратными подбородками, от которых словно веяло какой-то тяжеловатой надежностью. И Дмитрий показался мне сошедшим прямиком с такого плаката. Он тоже был подтянутый, плечистый, с большими мускулистыми руками, и во всей его фигуре, в самой походке ощущалась животная ловкость. Меня тогда заворожило это его мужественное лицо, упрямый подбородок, цепкие темные глаза, разглядывавшие меня пристально, без стеснения. Я, помнится, даже испугалась тогда этого гипнотизирующего эффекта и, разумеется, навоображала себе кучу сияющей ерунды. О том, что наша встреча не случайна, что мы предназначены друг другу судьбой и т. д.
– Привет, давай знакомиться, – весело сказал он и протянул мне руку. – Меня Дмитрий зовут, как ты уже, наверное, поняла.
И, конечно же, меня, как и положено юным романтично настроенным барышням, бросило в жар от прикосновения его горячей сухой ладони. Щеки вспыхнули. Я глубоко вдохнула и с трудом выговорила:
– Да… Мне… Меня… – потом снова перевела дыхание и начала снова. – Мне сказали поговорить с вами, и вот…
– А, ну да, я понял.
Он задрал голову и посмотрел куда-то вверх. Проследив за его взглядом, я заметила под потолком студии крепившийся к деревянной балке толстый металлический крюк.
– Вон, видишь, крюк? – Он указал мне на него рукой.
Я кивнула.
– Когда будет взрыв, тебя подбросит волной. Так вот ты хватайся за этот крюк и держись за него изо всех сил. Смотри не упади, а то поломаешься. А мы потом тебя снимем. В конце смены…
Лицо его было совершенно серьезным. Я снова взглянула на крюк, попыталась мысленно прикинуть высоту и испуганно пролепетала:
– Хорошо, конечно. Но как же…
– Шучу, – вдруг беззаботно бросил он.
Я обернулась к нему и увидела, что в его темных глазах плясали искорки смеха. Я снова вспыхнула – ужасно неловко было из-за того, что я выставила себя такой идиоткой.
– А вы кто? – сердито буркнула я.
И он непринужденно объяснил:
– Постановщик трюков. Меркович Дмитрий.
Чуть позже, когда я сидела в гримерной, туда заглянул этот шутник и сунул мне какой-то странный рукав из специальной плотной ткани.
– Вот защита, – объяснил он. – Надень на руку, сейчас трюк будем репетировать.
А я, все еще злая на него из-за его остроумия, отбросила в сторону защитную ткань и решила про себя: «Подумаешь, какой великопафосный красавец. Без твоих штучек обойдусь».
Зато потом, когда Азаров объяснил мне, что нужно делать, и я по команде вырвалась из рук державших меня актеров, высадила гитарой стекло, выскочила через прорезанное в декорации окно и свалилась на пол, я от души пожалела, что не подчинилась распоряжению Дмитрия. Я так крепко приложилась локтем, что даже всплакнула – и это не осталось незамеченным.
– Ты чего? – спросил меня Меркович. – Ударилась? Неужели защита лопнула?
И рванул вверх рукав моего платья. Затем удивленно уставился на мою обнаженную руку, провел по ней пальцами и спросил:
– А где рукав, который я тебе принес?
Я растерянно пожала плечами, снова чувствуя себя кромешной идиоткой.
– Детский сад какой-то, – покачал головой он. – Мне что, тебя проверять надо? Ты пойми, глупая, у меня же оборудования – пшик. Ни специальных подушек, ни безопасных стекол, крутимся, как можем. Еле-еле защитные рукава оторвал, а ты дуришь, не надеваешь. Поломаться хочешь?
А затем он сам принялся натягивать на меня этот злополучный рукав. А я замерла, затаив дыхание, и только вздрагивала от прикосновения его пальцев.
Вот какие-то такие у нас с первого дня и установились отношения. Чуть покровительственные, насмешливо-опекунские с его стороны. И восторженно-упрямые с моей.
Теперь, с высоты прожитых лет, я могу сказать, что на рождение этой моей пламенной страсти повлияло еще и то, что у меня появилось новое поле деятельности. Я вдруг поняла, что жизнь состоит не только из учебы, книг, фантазий и попоек с унылыми однокурсниками, такими же мятежными существами, как и я. Все это время я будто жила предчувствием чего-то великого, что должно было наполнить мою душу. В силу юности и неопытности я еще не понимала, чем это должно оказаться, и, наверное, пошла по самому простому проторенному пути. Я ведь была книжницей, а в книгах каждой трепетной деве полагалось однажды встретить любовь, которая перевернет всю ее жизнь.